И солнце воссияет вновь

      — Хороший мальчик… мой Паучок…       Питер и сам не понимает, где он в данный момент находится, и в то же время он невероятно остро ощущает окружающую его обстановку. Он не должен быть здесь. Знает, что не должен, но прямо сейчас он чувствует, что нет ему более места на свете, кроме как здесь.       — Ты — столь дивное творение, мой дорогой мальчик.       Он вздрагивает. Ему нужно выбраться, отыскать пути отступления, но выход здесь лишь один, а они будут наблюдать. Кроме того, едва ли он может куда-либо отсюда деться. Какая нелепица. Он — собственность Гидры во всех смыслах этого слова. Он не более, чем послушное оружие в их хозяйских руках, домашний зверёк, выращенный в лучших традициях беспрекословного послушания. Он ничто, и ничего иного не заслуживает.       Сейчас всё иначе. Он чувствует, как что-то из себя представляет. Ему определённо не нравится происходящее — это дезориентирует, причиняет резкую, будто от удара ножом и отдающуюся резью в животе боль — но человек дает ему ту самую любовь, которой он жаждал эти долгие годы, и не осознавая, что так отчаянно в ней нуждается. Но всё это уже не имеет значения.       — Открой же ротик, мой милый. Только чуть пошире.       Питер просыпается с отчаянным вскриком.       Тяжело дыша и мечась глазами по комнате в поисках малейшей угрозы, Питер вспоминает о дыхательных упражнениях, которые он делал на протяжении уже многих лет. Сегодня ему кажется, что все уроки психотерапевта попросту вылетели у него из головы.       Через некоторое время, когда Питер, наконец, постепенно берет себя в руки, прислушиваясь к предрассветному полумраку спальни, он кожей чувствует под собой противную влагу.       Проклятье.       — Джарвис? — шепчет он.       — Да, Питер?       — Папа спит? Или… или он еще в лаборатории? — спрашивает Питер, молясь всем богам, чтобы грянуло чудо, и Тони хоть раз в этой в жизни последовал нормальному режиму дня.       — Сэр в настоящее время в лаборатории, хотя и пребывает в состоянии сна за своим рабочим столом вот уже на протяжении двух часов и тридцати восьми минут. Желаете, чтобы я его разбудил?       — Нет! — тут же восклицает Питер. Последнее, что ему нужно — это дать отцу понять, что он снова начал мочиться во сне. Питер не делал этого еще с детства и знает, что в ту же минуту, как подобная информация долетит до ушей его отца, его ожидают длительные сеансы терапии и жалостливые взгляды со всех сторон. Гадство, одним словом.       — Нет, — снова повторяет он, — дай ему поспать, ладно? Видит бог, ему этого не хватает.       Конечно, ведь именно он был причиной злостного недосыпа Тони на протяжении вот уже последних восьми лет. Но Джарвису об этом сообщать не стоит. Не хватало еще услышать и в его голосе намёк на жалость.       Питер быстро вскакивает с кровати, в кучу сгребает простыни и отчаянно пытается отереть матрас. Сделав всё, что в его силах, он сбрасывает пижамные штаны и отправляет их вместе с мокрыми простынями в ближайшую корзину для белья.       Переодевшись, Питер хватает корзину в руки и осторожно крадется по коридору. Подсознательно он чувствует, что поблизости никого. Отец сейчас в лаборатории, а остальные — у себя в комнатах, видят десятый сон, но даже при таком раскладе Питер ощущает себя грязным. Будто быть застуканным в обнимку с перепачканными простынями — худшая вещь, что могла бы с ним, в теории, приключиться.       Питер на цыпочках пробирается в прачечную, ушами сканируя пространство на наличие нежелательных встреч, а затем распахивает дверь. Загрузив грязное белье в машинку, Питер, будучи просто не в силах делать что-либо ещё, усаживается прямо на пол, скрестив ноги и прислушиваясь к успокаивающим душу вибрациям.       Именно в такие моменты, в этой глухой ночи, проведённой в компании призраков прошлого, Питер чувствует себя как никогда одиноким.       Он даже не уверен, когда именно ему снова поплохело. Последний рецидив грянул, когда ему было сколько? Девять? Но в тот момент Питер еще не понимал, насколько стыдно бежать с подобными проблемами к отцу.       Быть может, всё дело в обстоятельствах, размышляет Питер. В последний раз, когда у него случился рецидив, спусковым крючком послужило то обстоятельство, что его отец наконец-таки признался в гибели Буббы. Осознание того, что его худший кошмар не имел ни малейшей возможности вернуться, должно было успокоить Питера. А вместо этого накрыло с головой. Снова в его жизни появились кошмары, коим не наблюдалось конца, а также постоянные проблемы с недержанием, да еще и такие, что они вынуждены были прибегнуть к подгузникам, мать вашу. В девять-то лет.       Стыд в тот момент был просто невыносимым. Питер и представить себе не может, каково ему придется, если отец узнает, что это происходит снова. В четырнадцать.       На этот раз отец вовсе не сообщал ему вестей о его погибших насильниках. Не было никакого даже, казалось бы, незначительного триггера. Куда более правдоподобным и реалистичным кажется то обстоятельство, что Питер медленно, но верно сходит с ума.       Не прошло ещё и недели с того момента, как ему впервые приснился тот сон. Видение было странным, не то чтобы и пугающим, так что припомнить его подробностей Питер не в состоянии. Однако проснувшись, он с ужасом обнаружил свои пижамные штаны насквозь пропитанными некой белой липкой субстанцией, которая явно не являлась мочой.       И это до смерти его напугало.       Питер знал, что это абсолютно естественно, и каждый подросток в один момент проходит через период полового созревания, однако, как бы то ни было, он не смог избавиться от ощущения своей грязности.       Боль, через которую Бубба заставил его пройти, то болезненное удовольствие на лице этого человека, которое Питер не забудет и через сотню лет, заставили его подумать, что он никогда больше не подчинится подобным инстинктам. Если в процессе одна из сторон чувствует себя, как Питер в те минуты, никакое удовольствие не стоит мучений партнёра. Он лучше Буббы и никогда им не станет.       Питер знает, что это далеко не правильный образ мышления. Как часто за последние восемь лет люди в его жизни ему об этом напоминали? Интимные отношения должны доставлять удовольствие обоим участникам процесса.       Но Питер никогда не говорил Буббе «нет», верно? Так откуда тот мог знать?       «Ты был ребенком», — упрямо твердит рациональная часть его рассудка. Ублюдок должен был знать, что поступает неправильно, вне зависимости от его слов и реакций.       Однако заставить себя поверить в это неимоверно трудно, ведь часть его сознания, ответственная за чувство вины, боли и похоти, успешно подавляет все зачатки рациональности касательно этого вопроса. Яма, что начала в нем расти в тот день, когда Питер проснулся, покрытый собой, растет и ширится с каждым днем, и нет ни единой возможности приостановить этот процесс.       Что ещё хуже — мысли о Буббе, как всегда, отпирают те двери разума Питера, к которым он хотел бы навсегда потерять ключи. Всполохи воспоминаний о матери, недвижно лежащей в луже собственной крови, о тщетных попытках Питера привести ее в чувство, и, боже, тот гнилостный запах смерти…       Питер делает глубокий вдох, даже осознав, что задерживал дыхание. Нельзя, нельзя думать о таких вещах! Если он погрузится в этот омут с головой, то уже не сможет выбраться наружу.       Заметив, что стиральная машинка закончила свою работу, Питер быстро перемещает бельё в сушилку и включает её на самую высокую мощность из всех возможных.       — Джарвис, который час? Кто-нибудь проснулся? — интересуется он.       — Сейчас пять часов и тридцать семь минут. В настоящее время бодрствует лишь Капитан Роджерс. Похоже, он готовится к своей ежедневной утренней пробежке.       — Точно, — кивает Питер, — спасибо.       Он задумчиво глядит на сушилку. С технологией отца процесс этот займёт не больше двадцати минут, и Питер размышляет, не отправиться ли ему на кухню, однако это гарантирует ему встречу со Стивом, который неминуемо начнёт задавать всевозможные вопросы. Только вот ответов у Питера как не было, так и нет.       У него возникает странное желание свернуться клубком на потолке.       Отбросив эти мысли в сторону, Питер решает дождаться окончания работы сушилки, а после вернуться в свою кровать, прежде чем кто-нибудь сможет заподозрить неладное.       — Эй, Джарвис?       — Да, Питер?       — Ты ведь не расскажешь отцу о случившемся, правда? — нервно спрашивает он.       После короткой паузы Джарвис отвечает:       — В моём нынешнем протоколе нет каких-либо указаний на то, что я должен сообщить мистеру Старку о случившемся, и я не думаю, что вы причинили себе какой-либо вред. Ваше сердцебиение почти достигло критической отметки, однако это всё ещё не тревожный уровень, предусматривающий незамедлительное сообщение мистеру Старку.       Питер вздыхает с облегчением:       — Хорошо. Спасибо, Джарвис.       Питер рассеянно почесывает запястье. Оставшаяся там рубцовая ткань в последнее время постоянно зудит. Питер знает, что это, скорее всего, не более чем фантомная боль, однако когда это мешало ему в кровь раздирать себе запястья?       — В последнее время ты меня ужасно разочаровал, мой маленький Паучок, — произносит невысокий седовласый мужчина.       Он не уверен, что именно сделал не так, но всякий раз, когда Сэр на него сердится, больно, в итоге, куда сильнее, чем обычно. Он не знает, что следует предпринять. Говорить, пока не задали прямой вопрос, непозволительно.       — Ты знаешь, почему, Паук?       Мальчик вздрагивает.       — Н-нет, Сэл.       Мужчина разочарованно вздыхает:       — Я ожидал от тебя большего. Теперь у меня есть все основания от тебя избавиться.       — Н-нет, Сэл, я… я буду хо-холошим! Плостите! — запинается он, дрожа от страха.       — Разве я разрешал тебе говорить, субъект?       — Н-нет, сэл, плостите, п-плостите!       — Ты ведь помнишь, что происходит с пауками, когда от них одни неприятности, верно?       Мальчик кивает.       — Так скажи мне, почему ты сопротивляешься, когда мы пытаемся тебе помочь? Разве ты не хочешь быть для нас хорошим? — спрашивает Сэр.       Мальчик отрицательно качает головой.       — Н-нет, сэл!       — Ты не хочешь быть хорошим мальчиком? — издевается Сэр.       Паук хнычет. Он не знает, что ему следует сказать. Слова путаются у него в голове. Сэр должен узнать, что он будет хорошим, только вот как это сделать?       — Ты позволишь нам продолжить тесты? Без жалоб и нытья? Не будешь делать больно охранникам, что прибыли сюда исключительно для твоей защиты?       Мальчик кивает.       — Славно. Запомни, субъект номер один: незаменимых нет. Ты — ничто.       Громкий гудок выводит Питера из задумчивости. Сушилка. Он здесь, в башне. Его отец — всего в нескольких комнатах отсюда, а ещё он обмочился в постель, словно малолетка, и потому стирает свои простыни. Туда он уже не вернется.       Запястья Питера кровоточат.       Когда он вынимает простыни из сушилки, ему вспоминается, что после пробуждения он так и не принял душ. Теперь, ощущая на ноге засохшую кровь вперемешку с мочой, Питер испытывает абсолютное отвращение к самому себе.       Надев обратно простыни и примяв, чтобы выглядело естественнее, он направляется в сторону душа.       Стоя под горячими струями, Питер устало прислоняется головой к кафельной плитке и закрывает глаза. Боже, как же он устал. Стоит обработать запястья антисептиком и надеть свитер. Папа не должен знать.       Глядя, как кровавые струи плавно исчезают в кружочке слива, Питер вспоминает последнюю неделю. Как же быстро всё изменилось. Вроде бы, совсем недавно они с Клинтом устроили славную шутку над его отцом, в которой участвовали сотни водяных шаров, наполненных краской. Сегодня же Питеру определенно придется попрактиковаться в улыбке перед зеркалом, чтобы никто ничего не заподозрил.       Это надо прекратить, думает он про себя, я больше так не могу.       Порой Питер искренне жалеет, что является обладателем невероятных суперспособностей. Он, конечно, и не помнит, каково это — не иметь их вовсе, но Гидра и не держала бы его при себе, будь он обычным человеком, верно?       Его отец — биологический, тот, которого Питер и не помнит вовсе — сотворил ту адскую формулу. Не сделай он этого, Гидре не было бы ни малейшего дела до их семьи.       Это была не его вина, твердят остатки рационального в разуме Питера. Ричард пытался помочь людям. Он не хотел, чтобы ты принял весь удар на себя.       Иногда Питер думает, что, будь он бесполезным ребенком, Гидра оперативно избавила бы его от дальнейших страданий.       Но чуда не случилось, и ему придется с этим жить.       Однако существовать с пониманием, что все эти годы он являлся подопытным образцом, что Гидра изучала под микроскопом и начиняла датчиками, ненормально.       А ты и есть ненормальный, думает Питер. Нельзя просто сидеть здесь и прикидываться для всех обычным, когда есть возможность использовать свои силы во благо.       Гидра хотела, чтобы он причинял людям боль так же, как они делали это с ним. Вот из-за чего весь сыр-бор, верно?       Что бы они сейчас подумали, зная, что Питер растрачивает свой колоссальный потенциал понапрасну?       «Ты ничто», — любезно напоминает ему внутренний голос. Голос, который и спустя десяток лет исправно звучит внутри его черепной коробки. Сэр хотел, чтобы Питер стал чудовищем. Единственное, что он ненавидел больше, чем его плохое поведение — это когда Питер проявлял сострадание.       Они частенько приносили в его камеру пауков, чтобы наглядно показать Питеру существо, коим он в действительности являлся, а затем демонстративно давили их у него на глазах, чтобы лишний раз напомнить ему о его ценности, а точнее, о её полнейшем отстутвии. Случись что, они могли бы раздавить и его, и всё, что от него осталось бы — это отвратительно-грязное пятно на полу. Иногда он плакал над раздавленными паучьими тельцами, и кара, что ниспадала на его голову за подобное недопустимое поведение, была ужасна.       Питер помнит, как они привели в его камеру ту женщину. Она предала Гидру, как утверждали они. Женщина была хорошенькой, вспоминает Питер. Ну, разумеется, до того момента, как они вышибли ей мозги, продемонстрировав что Гидра делает с предателями. Что Питер будет делать с предателями.       Он был наказан самым жестоким образом, когда заплакал.       Сэр не любил, когда Питер проявлял сострадание, рыдая над убитыми пауками и предателями.       Гидра ненавидела Мстителей, и Питер прекрасно это помнит. Он имел несчастье насладиться немалым количеством рассказов в исполнении охранников и рядовых сотрудников лабораторий, которые были достаточно глупы, чтобы думать, что Питер их не слышит. А может, им было попросту всё равно.       Порой они болтали о Мстителях — кучке предателей, что не осознают истинного предназначения мира и предпринимают тщетные попытки отвлечь Гидру от исполнения предначертанного свыше. Мстители, помнится, представлялись убийцами, которые не остановятся ни перед чем, чтобы их уничтожить.       Питер помнит, как впервые увидел Тони Старка в дверях своей камеры. Он помнит, как мгновенно пришел к выводу, что это конец, а Железный Человек прибыл к нему с целью уничтожить их последние недобитые ростки.       Тони Старк говорил с ним спокойно и мягко. Так, как не говорил никто на этой богом забытой базе. Чем-то незнакомым тогда отдался в его черепушке этот странный тон, и Питер впервые понял, что Гидра ошибалась.       Сэр ненавидел Мстителей, и Питер точно знает почему. Гидра хотела боли, разрушения и полного контроля над миром. Она поощряла убийства и насилие. Мстители — пытались их остановить.       «Ты ничто», — сказал бы ему Сэр.       «Ошибаешься», — думает Питер, возвращаясь мыслями к своему давнему призраку. Ты ошибаешься, и вскоре увидишь, насколько.       Было две вещи, которые Сэр ненавидел больше всего на свете: сострадание к людям, которых он считал этого недостойными, и супергероев.       Если Питер и правда хочет встретиться лицом к лицу со своими демонами, стать кем-то большим, чем он есть сейчас, он должен будет стать именно супергероем. Он будет помогать всем, независимо от того, насколько мала и ничтожна их проблема. Он отправится туда, где в нём нуждаются, и использует силы, что созданы были во имя зла, во благо.       Питер глядит на шрамы на своих запястьях, и решение формируется окончательно. Он станет лучше, чем ожидала того Гидра. Он вывернется наизнанку, но отыщет способ плести паутину и летать по городу, спасая людей.       Гидра лишила его права на выбор в ту же самую минуту, как ввела сыворотку ему в кровь.       Пути назад не существует, это правда.       Есть только силы и цель. Цель, которая, о чудо, являет собой прямую противоположность желаниям Гидры.       Приятный бонус.