И солнце воссияет вновь

      — Чёрт, — ругается Питер.       Он быстро по новой строчит последнюю формулу, записанную в блокноте несколькими страницами ранее, а после разочарованно разрывает лист. Очередная неудача.       Питер поджимает губы. Он работал над формулой паутинной жидкости вот уже больше недели и всё ещё не в состоянии придумать нечто способное выдержать его вес. Питер смотрит в свои записи и вздыхает.       Должен же быть какой-то выход, думает он про себя.       Погруженный в свои мысли, Питер не замечает у себя за спиной человека, пока почти вплотную не раздается его голос.       — Какие люди!       Питер вздрагивает и быстро захлопывает «секретный» блокнот, хватая свой настоящий, школьный, и быстро распахивает его на случайной странице. Тетрадь, полная неудачных попыток, отправляется в ящик стола.       — Ты в порядке, приятель? — спрашивает его отец, подходя чуть ближе.       — Ты просто меня напугал, вот и всё, — улыбается Питер, надеясь, что это выглядит правдоподобно.       — Хм, — бормочет Тони, — ты в курсе, что у нас в башне можно отыскать целую кучу экранов? Или это твой подростковый протест против засилия современных технологий? Тебе вовсе не обязательно всегда пользоваться допотопной тетрадью.       — Мне нравится этот блокнот, — качает головой Питер, — куда легче собраться с мыслями, когда всё перед глазами.       — Отсюда и миллионы экранов, — улыбается Тони, нежно похлопывая Питера по плечу, и краем глаза заглядывает в содержимое блокнота, — стехиометрия? Я думал, ты уже миновал это дерьмо.       — Да, но скоро будет тест, и, как нам сказали, он может охватить всё, что мы узнали в этом семестре, — не моргнув и глазом лжёт Питер.       — А, ужасный школьный тест, — смеется Тони, — успеешь подготовиться?       Питер кивает.       — Знаю эту дрянь как свои пять пальцев, — шутит он.       Тони улыбается.       — Я и не сомневался, приятель. Мой маленький гений, а? — усмехается он, похлопывая Питера по плечу, прежде чем отойти в свой угол лаборатории, — ты долго здесь пробудешь?       «Уже закончил бы, если бы ты мне не мешал», — не без толики злости думает Питер про себя и морщится, пытаясь скрыть свое вящее раздражение.       — Нет, я неважно спал прошлой ночью, так что сегодня лягу пораньше.       Тони смотрит на Питера, прищурившись, словно в попытке решить сложное уравнение.       — Ты в порядке? Есть какая-то особая причина, по которой ты не спишь? Не думай, что я не заметил этих фирменных старковских мешков под глазами.       — Я в порядке, папа, — отрезает Питер, сжимая кулаки. Сделав глубокий вдох, он берет себя в руки, — прости, не хотел на тебя кричать. Просто в школе всего навалилось.       — Хорошо, если дело лишь в этом, — улыбается Тони, — но тебе не из-за чего волноваться, приятель. Ты же у нас примерный ученик.       — Я знаю, — вздыхает Питер, — просто… порой ничего не могу с собой поделать.       — Конечно, — улыбается Тони, — постарайся немного поспать. Люблю тебя, малыш.       — Я тоже тебя люблю, — отвечает Питер, собирая свои вещи, чтобы отнести их в комнату.       Он знает, что не должен злиться на отца. У него ведь нет на это ни малейших причин, да и Тони — лучший родитель, о котором только можно мечтать.       Злится Питер больше на самого себя. Теперь всё, что он делает, кажется ему неправильным. Он все еще не может заставить жидкость работать, как надо, а сосредоточиться на чем-либо ином, кроме своей задачи, он буквально не в состоянии, что, конечно же, не могло не отразиться на его успеваемости в школе.       И да, ситуацию определенно не облегчают сны Питера о… нём. Это несправедливо!       Вернувшись в свою спальню, Питер кладет свои блокноты на стол, бросая мимолетный взгляд на один из них, содержащий его формулу. Он не знает, чего именно ему не хватает. Структурная целостность самой жидкости работает на ура, да и сама формула практически идеальна. Единственная проблема — это количество веса, которое паутина в состоянии выдержать. Как минимум, она должна бы сдюжить его самого, но если Питер планирует, в перспективе, выполнять свою будущую работу на пятёрку с плюсом, прочность должна быть максимальной. Однако у Питера есть такое чувство, что он перепробовал буквально всё, до чего только мог додуматься его мозг. Так чего же ему всё-таки не хватает?       Питер вздыхает и трет глаза тыльной стороной ладони, чувствуя себя ни на что не способным и смертельно уставшим ребёнком. Он на ходу сбрасывает одежду и из последних сил натягивает пару красных пижамных штанов. Питер на мгновение задерживает взгляд на своей нижней кровати, спрятанной в укромном уголке, где она и простояла почти восемь лет, и уже размышляет о том, чтобы просто свернуться там калачиком, но всё же, глубоко вздохнув, начинает карабкаться по стене, чтобы похоронить себя под тяжестью одеял.       Наконец, свернувшись клубком в своей постели и уставившись в стену напротив, Питер позволяет себе погрузиться в сон, отчаянно молясь напоследок, чтобы не увидеть вновь то, чего видеть не хотелось бы от слова совсем.       Питер резко просыпается. Он не в камере. И не в медицинском отсеке. Его нет в комнате Буббы, потому что он дома, в башне отца.       Питер вздыхает. Сколько же он проспал прошлой ночью? Явно не так много. Прищурившись и оглядывая свою комнату, погруженную во тьму, он понимает, что некоторые вещи выглядят какими-то чужеродными, что ли. Глядя на свой стол, Питер замечает свой ноутбук, один из своих старых учебников, и…       Тот самый блокнот исчез. Недоуменно моргнув, Питер оглядывает стол, чтобы проверить, не завалилась ли тетрадь куда-нибудь под стол, пока он спал, но не обнаруживает ровным счетом ничего.       — Джарвис? — зовёт он.       Ответа нет. С колотящимся в груди сердцем Питер пробует снова:       — Джарвис, ты меня слышишь?       — Кто такой Джарвис?       От неожиданности Питер подскакивает на месте и быстро устремляет взгляд в угол комнаты, где замечает чью-то неясную тень. Когда человек подходит к нему ближе, Питер видит его лицо. Лицо, что преследовало его в кошмарах на протяжении многих лет.       — Ну же, малыш, разве так приветствуют старых друзей?       — Я… ты же мёртв! — заикаясь, шепчет Питер. Рациональная часть его сознания, конечно же, в курсе, что Бубба — покойник. Но это всё ещё не объясняет, какого лешего тот в настоящее время оказался в его спальне и подходит всё ближе с каждым шагом, держа в руке его записную книжку.       — Ищешь это, да? Любопытная штучка. Я знал, что ты всегда будешь таким, каким хотела видеть тебя Гидра. Моим маленьким паучком, — говорит Бубба.       Питер вздрагивает.       — Я… я вовсе не…       — О, но это так, мой маленький мальчик. И не важно, что твердит тебе твой отец. Ты всегда будешь принадлежать лишь мне.       Питер молчит, всё ещё не понимая, что же такое в данный момент происходит. Как Бубба проник в его спальню, миновав бдительные охранные системы? И куда запропастился его отец? Неужто Гидра и правда, спустя столько лет, решила забрать своё?       — Иди ко мне.       Питер знает, что это приказ. Паук должен повиноваться, несмотря ни на что.       Даже не осознавая происходящего, Питер отрывает ноги от кровати и спрыгивает вниз, становясь перед Буббой.       Зерно рационального, что почти погребено в закоулках его сознания, твердит Питеру, что он должен быть повыше — Буббе по плечо, не иначе, и всё же он глядит на него снизу вверх, будто ему по-прежнему шесть.       — Да ты посмотри на себя, малыш, — бормочет Бубба, притягивая Питера к себе, — я знал, что ты вырастешь в редкостного красавца, но не смел и ожидать… подобного. Ты так повзрослел.       Питер вздрагивает, не произнося ни звука. Сказать, что он чувствует в данный момент, Питер просто не в состоянии. Он знает, что именно грядет — это происходит всякий раз, когда он остается наедине с этим человеком. Питер ненавидит его всем сердцем, да разве может быть иначе? И всё же… никто больше не проявляет к нему на этой базе любви…       Часть его, послав к чертям предательский комок в горле, ощущает себя в безопасности.       — Вот и всё, — бормочет Бубба, теребя своими крючковатыми пальцами его кудряшки, — ты снова мой маленький Паучок, жаждущий угодить мне любой ценой, а?       Питер не произносит ни слова. Да и зачем? Если Бубба захочет, чтобы он заговорил, то сам его об этом попросит. Рука мужчины продолжает гладить волосы Питера, а сам он тихонько что-то напевает, словно в попытке его успокоить. Всё как и всегда.       Руки Буббы опускаются ниже, скользя по плечу Питера, вниз по голому животу, а большие пальцы ласково поглаживают его бедра.       — Ты всегда так добр ко мне, мой милый, — мурлычет он, — так хорошо… — одна рука всё ещё гладит Питера по тазовой кости, а другая поднимается, чтобы поиграть с его нижней губой. Он испускает легкий вздох, — ты ничуть не изменился, дорогой. У тебя такие красивые губы, мой милый мальчик. Но ты ведь уже подрос, не так ли? Теперь ты можешь повеселиться со мной по полной.       — Что это значит? — Питер не понимает, что происходит. Неприятное чувство. Он просто хочет к своему отцу, вот только его здесь нет. Да и был ли когда-то? Или же последние годы жизни оказались тем болезненным бредом, что поразил его воспаленное сознание? Неужели он лишь вообразил тот счастливый мир, где его спасли?       — Да, детка, именно так, — кивает Бубба, проводя рукой от бедра вниз, чтобы обхватить Питера внизу живота.       Он стонет. И ничего не может с этим поделать.       — О да, детка, продолжай, — шепчет Бубба, обнимая его сильнее.       Это приятно. Это действительно здорово. Питер вовсе не желает, чтобы ему было хорошо подобным образом, но ничего не может с собой поделать.       — Черт возьми, милый… Я так скучал по тебе… А ты? — шепчет Бубба прямо ему в ухо.       Скучал ли Питер? Маловероятно. Он определенно не скучал по Гидре, но… отчего же тогда он испытывает это не сравнимое ни с чем облегчение?       Питер кивает.       — Именно так я и думал, мой милый мальчик. Ты был создан для меня и принадлежишь лишь мне. Никогда не позволяй иному закрасться в твою прекрасную головку, хорошо?       Питер просыпается со стоном, посреди кульминации оргазма, бедрами упираясь в матрас. Его лицо уткнуто в подушку, а дыхание — сбито к чертям.       — Джа… Джарвис? — шепчет Питер, чуть кашляя. Есть ощущение, что его сейчас стошнит.       — Да, Питер? — тут же откликается ИИ, — я вижу, что у вас сильно участилось сердцебиение, хотя это часто бывает по ночам у мальчиков, переживающих половое созревание.       Питера рвёт прямо на колени.       — Черт… Прости, Джарвис, — бормочет он сквозь густую жижу во рту.       Дышать становится невообразимо тяжело. Питер даже не в силах отправиться в прачечную и постирать свои простыни, ведь там его может поджидать Бубба, так что лучше остаться здесь, в благодатном убежище своей кровати, куда никто, кроме него, не в состоянии взобраться.       Ему нужно дышать.       Питер кашляет пару раз, расплескивая во все стороны мерзотную жидкость, и отчаянно пытается взять себя в руки.       Он понятия не имеет, как это произошло. Сама мысль о том, что человек, навестивший его во сне, вызвал у него возбуждение подобного плана, заставляет его испытать небывалое отвращение к самому себе. Вот уже почти десять лет ему снятся кошмары, похожие на этот, но теперь всё иначе. Никогда прежде Питер не находился в эти моменты в собственной спальне, никогда не был подростком, и…       Бубба никогда к нему не прикасался вот так. Всё было иначе, и, тем не менее, разум Питера создал… это. Сон не был его очередным так себе воспоминанием о прошлой жизни, скорей больной фантазией, сотворенной его нездоровым сознанием. Ну, и чем он, в частности, лучше Буббы и ему подобных, раз является ровно таким же извращенцем?       — Питер? — нежный голос возвращает его в реальность.       Питер судорожно выдыхает, всё ещё отчаянно пытаясь восстановить контроль.       — Папа, — шепчет он.       — Малыш, что случилось? Джарвис сказал, что тебя стошнило?       — Всё хорошо, папа, клянусь. Я, должно быть, съел что-то не то за ужином. Всё в порядке, можешь идти, — хрипло бормочет Питер.       — Пит, у тебя такой голос, будто ты задыхаешься. Ты можешь спуститься, чтобы я смог на тебя взглянуть? — просит Тони.       Иди ко мне, мой Паук.       — Н-нет… нет, я в порядке! Я сам могу все убрать, клянусь, — шепчет Питер.       — Я не уйду, пока не удостоверюсь собственными глазами, что это правда, — решительно заявляет Тони.       Питер медленно выглядывает из своего укромного кокона и смотрит на отца сверху вниз.       — О, дружок, — вздыхает Тони.       В глазах Питера собираются слезы.       — Я не хотел, — шепчет он.       — Я знаю, — мягко произносит Тони, — конечно же, не хотел, дружище. Я вовсе не злюсь.       Питер без особого желания оглядывает себя сверху вниз. Его рвота покрывает пятно, которое, должно быть, просочилось во сне сквозь пижамные штаны.       — Давай, я схожу за корзиной, и ты бросишь туда свои простыни? Займусь стиркой, пока ты моешься, — предлагает Тони.       Питер кивает.       Когда Тони уходит за корзиной, Питер сбрасывает с кровати простыни. Как бы сильно он ни заходился праведным негодованием и ни спорил об этом с отцом, его матрас на постоянной основе оборудован защитной простыней на случай любых возможных ночных происшествий. В ту минуту, когда Питер узнал, что большинство детей его возраста больше не нуждаются ни в чем подобном, он чуть не умер со стыда. Однако независимо от того, сколько времени проходит с последнего ночного происшествия, защитная простыня остается на месте.       Сегодня Питер впервые думает об этом с благодарностью, сбрасывая простыню с кровати вместе с остальным.       Забросив всё это добро в принесенную Тони корзину, Питер отправляется прямиком в душевую.       Включив воду, ледяную настолько, насколько вообще может выдержать его измученное тело, Питер закрывает глаза, рассеянно почесывая запястья.       Даже после того, как ему почти удается избавиться от омерзительного запаха рвоты, он чувствует себя грязным. Из головы всё не выходит противный сон. Думая об этом, Питер хочет просто свернуться в клубок и умереть. Проклятье.       И всё же во сне ему это нравилось. Он… он даже застонал от удовольствия. Неужели он подсознательно этого желает? Неужели он действительно скучает по Буббе?       Быть может, где-то глубоко внутри он и правда скучает по Гидре. Есть вероятность, что он лишь чудовище, коего так жаждала сотворить Гидра, а все эти годы были одним большим притворством. Да и как можно быть настоящим человеком, если к тебе намертво пришита паучья ДНК?       — Питер, — предупреждает его Джарвис, — я очень сожалею, что беспокою вас, но должен предупредить, что, согласно протоколу мистера Старка, вскоре я должен буду поднять температуру воды, так как температура вашего тела стремительно падает.       Питер вздыхает.       — Всё в порядке, Джарвис, я уже выхожу.       После того, как Питер переодевается в толстовку с капюшоном и в самые тёплые свои спортивные штаны, мысль о возвращении в постель скручивает ему желудок.       Когда он подходит к гостиной, то отчётливо замечает свечение планшета своего отца на диване. Питер нерешительно замирает у двери, будто он снова ребенок.       — Эй.       Тони смотрит на него с усталой усмешкой.       — Как себя чувствуешь?       — Как новенький, — шепчет Питер.       Тони хлопает ладонью по сиденью возле себя.       — Не желаешь составить мне компанию?       Питер быстро добирается до дивана, усаживается возле отца и обнимает его, уткнувшись лицом в плечо.       — Всё в порядке, — мягко произносит Тони, убирая свой планшет в сторону и обнимая Питера в ответ.       — Прости, что заставил тебя всё это вытирать, — едва слышно бормочет он.       — Ну, а для чего ещё нужны папы? — хмыкает Тони, — я пропустил стадию младенческой рвоты, так что наверстываю упущенное.       Питер никак на это не реагирует, крепче сжимая плечо своего отца.       Спустя длительное время он слегка отворачивается, глядя на темную тень их телевизора, который можно выбрать как объект для сосредоточения, и негромко спрашивает:       — Ты когда-нибудь жалел, что взял меня к себе?       Питер скорее чувствует, нежели слышит, как его отец резко выдыхает.       — Никогда, — отрезает он.       — В самом деле?       — Угу, — его руки сжимают Питера так сильно, что это, вероятно, причинило бы любому нормальному человеку боль. Тони прекрасно осведомлён, что в такие дни, как этот, Питер любит подобного рода физический комфорт. — Дружок, — говорит Тони, кладя подбородок ему на макушку, — моя жизнь, с тех пор, как ты в неё ворвался, изменилась к лучшему.       — Откуда ты это знаешь? — кривовато усмехается Питер.       — Дружок, — начинает Тони, — ты прошел через многое и всё же остался самым добрым человеком, которого я когда-либо встречал. Ты сделал меня лучше. И ничто и никогда не заставит меня об этом пожалеть.       На глаза Питера наворачиваются слёзы.       — Я думаю, со мной что-то не так.       — Почему, приятель? Что случилось? — вздыхает Тони, отодвигаясь настолько, чтобы заглянуть Питеру в лицо.       — Я не знаю. Я просто… много думал в последнее время, — говорит он, — а что, если Гидра сотворила со мной нечто необратимое, а я был слишком мал, чтобы это осознать? Что, если внутри я… плохой?       — Пит, я стал свидетелем того, как ты горючими слезами обливаешься над видео с голодными котятами, — напоминает ему Тони, — ты самый лучший ребенок, о котором только можно было бы просить.       Прежде чем Питер успевает ответить, рука Тони тянется к его волосам и начинает теребить, совсем как в детстве.       Питер против воли вздрагивает.       К чести его отца, он тут же останавливается и не проявляет особой негативной реакции. Несмотря на это, Питер знает, что причинил своему отцу боль.       — Прости, — бормочет он, снова его обнимая, — я не хотел, это вышло случайно…       — Ш-ш-ш, — успокаивает его Тони, — всё нормально. Никогда не извиняйся за то, что я делаю то, что тебе не нравится, хорошо?       — Но мне нравится! Ты же знаешь, что нравится! Но…       — Дружок, — произносит Тони, — всё нормально, я не сержусь и всё понимаю. Захочется поговорить о чувствах, я рядом, окей?       Питер снова утыкается головой Тони в плечо.       — Мне приснился кошмар.       — Я так и думал, — кивает Тони, — ты вовсе не отравился. Хочешь об этом поговорить?       Питер отрицательно качает головой.       — А чем бы ты тогда хотел заняться? — снова спрашивает Тони.       Питер усмехается про себя. Разве это не тот вопрос, который он задавал себе каждый день в течение последних двух недель?       Но это может подождать. Его паутинная жидкость никуда не денется, как и внутренняя борьба с самим собой. Прямо сейчас, всё, чего хочет Питер — это сидеть вот так в объятиях своего отца.       — Мы можем просто… остаться здесь, ненадолго? — тихо просит он.       — Конечно, малыш, — бормочет Тони, прижимаясь губами ко лбу Питера.       Возможно, для сегодняшней ночи этого будет вполне достаточно.