И солнце воссияет вновь

      — Питер…       Он не знает, где именно сейчас находится. Комната знакома, она… привычно пахнет. Он уже бывал здесь раньше, но не может понять, когда.       — Пит.       Он поднимает глаза вверх. Перед ним за столом сидит Ричард Паркер. Его отец.       Теперь местоположение ясно, как никогда. Питер множество раз видел эту комнату на фотографиях и видеозаписях. Это кабинет Ричарда Паркера. Интересно только, как он сюда попал. Ричард Паркер мёртв, не так ли?       Однако вот же он — сидит аккурат напротив Питера — живой и даже чуть старше, чем на фото, что видел Питер в доме дяди и тети. А может, всё это лишь плод его воспаленного воображения? Помнит ли его подсознание, что раньше он бывал в этой комнате? Потому этот запах такой знакомый? Но разве это возможно?       Или… Питер мёртв и потому оказался здесь? Но разве не должен был в таком случае он повстречать свою мать? Или это его персональный ад — застрять в непонятной комнате в компании человека, вспомнить которого он не в состоянии?       — Пожалуйста, Питер…       Он наконец-таки переводит на мужчину взгляд. Только вот сказать ему особо нечего. Как вообще он должен к нему обращаться? Уж точно не «папа».       — Мне очень жаль, малыш, — печально произносит Ричард.       — Что? Чего жаль? — выдыхает Питер. В горле противно скребёт, а голос его хриплый, будто не говорил он вот уже несколько дней.       — Я не хотел, чтобы ты пострадал, — продолжает Ричард, — меньше всего на свете мне хотелось подвергать своего сына опасности.       — Ты… сыворотка… — бормочет Питер.       — Она была создана на помощь людям, — говорит его биологический отец, — для этого требовалась человеческая ДНК, а единственной ДНК, которую я мог бы использовать без страха навлечь на свою голову неприятности, была моя собственная. Разработки проводились в тайне.       — В тайне?       — Никто не знал. Лишь люди, которым я мог безоговорочно доверять, — говорит Ричард, задумчиво качая головой, — или думал, что мог доверять, наверно. Так или иначе, они обо всём узнали.       — Кто? — спрашивает Питер.       — Гидра, — печально улыбается Ричард, и Питер против воли вздрагивает, — тогда я ещё не знал, что имею с ними дело. Но они сделали мне предупреждение. Велели передать им сыворотку, и тогда никто не пострадает. Я счёл всё это шуткой. Идиотской, но шуткой.       — Мама тоже попала под раздачу, — неожиданно произносит Питер. Интересно, знал ли об этом Ричард?       — Как и ты, Питер, — кивает он, — они убили меня, потому что знали, что я не стану сотрудничать ни за какие коврижки. Но использовать беспомощного малыша — вполне логичное решение.       — Прости, что я совсем о тебе забыл, — шепчет Питер.       — Не грусти из-за этого, мой мальчик, — улыбается Ричард, — мне очень жаль, что я не могу быть рядом и видеть, как ты растёшь.       — Это не твоя вина, — качает головой Питер, — порой я, конечно, загоняюсь на этот счет, но ты и правда ни в чем не виноват. Ты лишь пытался помочь людям.       — Единственный человек, которому я должен был пытаться помочь, особенно после того, как получил письмо — это мой собственный сын. Но я подвёл тебя, малыш, и мне безумно жаль.       Питер хочет ещё что-то сказать, но комната, как и всё вокруг, вдруг исчезает из поля его зрения. Питер начинает падать вниз, всем телом сжимаясь от страха, но изо рта не вырывается ни вскрика, будто нечто массивное зажимает ему рот.       Боль. Это всё, что он чувствует в данный конкретный момент. Всё остальное уже на заднем плане и как-то приглушено.       Будто под толщей воды, Питер различает в отдалении звуки голосов и видит размытые огни, нестройно вспыхивающие у него перед глазами.       Пытаясь взять себя в руки, он понимает, что слышит чей-то крик. Быть может, этим людям тоже больно? И где же он сам?       Неужели его снова похитили, и худший его страх обрёл-таки реальное воплощение? В этом случае, как скоро он вернётся обратно в свою камеру?       Вспышка яркого белого света выстреливает ему в глаза, а крик становится громче, и в один момент Питер понимает, что, должно быть, он принадлежит ему самому. Питер пытается заставить свой рот замолчать, но это просто выше его сил. Ему страшно и больно, и он понятия не имеет, где находится. Увидеть бы сейчас отца…       Он не знает, сколько проходит времени — несколько секунд или часов — но, в конце концов, всё снова погружается во тьму.       — Это твоя вина, и ты прекрасно это знаешь.       Питеру знаком этот голос. Этот чёртов голос сидел в его голове, нашёптывая на ухо ужасные слова, немало лет.       — Ну, здравствуй, мой ангел, — улыбается Бубба, — посмотри, во что ты вляпался, пытаясь казаться лучше, чем ты есть на самом деле.       Питер хочет защитить себя, сказать Буббе, что он лучше, чем его сделала Гидра, но не может. Говорить просто не получается. Да и при любом раскладе это будет наглейшая ложь самому себе.       — Ты же знаешь, что ничего из этого не случилось бы, если бы ты просто слушал, что тебе говорят, верно? — сладко улыбается Бубба.       Питер в замешательстве. Что такого с ним случилось? И кого он не слушал на базе Гидры? Растерянность, отразившаяся на его лице, вынуждает Буббу пуститься в объяснения.       — Ты никогда нас не слушал. Ты притворялся, вёл себя как хороший маленький паучок, но будем честны: нутром ты оставался всё той же паршивой овцой.       Это должно было бы обрадовать Питера — в конце концов, не стать ему послушной игрушкой Гидры, и…       Он не рад.       Питер чувствует себя предателем. Грудь сжимает опустошение. Как посмел только Бубба такое сказать?! Паук всегда делал именно то, что ему велели, он был хорошим! Что же он сделал не так?       — Ты же знаешь, что я люблю тебя, правда?       Питер кивает. Лучше просто согласиться, чем спорить.       — Тогда ты знаешь, что я позволил им наказать тебя лишь потому, что люблю, верно? — спрашивает Бубба, — мы хотим сделать тебя совершенным. Когда ты совершенен, тебе многое по плечу.       Питеру не нравятся эти наказания. Он никогда, в итоге, не усваивает какой-либо урок, разве что ищет новые способы того избежать. Возможно, это и есть единственный урок, который он должен был усвоить. Трудно сказать, чего именно хотела от него Гидра. Их желания меняются день ото дня, так что трудно узнать наверняка.       — Ничего из этого бы не случилось, останься ты со мной, Питер, — говорит Бубба.       Питер замирает. Бубба никогда раньше не называл его по имени. Он и не подозревал, что Бубба в принципе знает его имя. Он всегда был лишь Пауком. Теперь же Бубба использует его имя, чтобы посмеяться и обесценить значимость жизни, которую он узнал вне Гидры. Питер — слабое имя для слабого мальчика. Оно совсем не вызывает страха.       — Они… — выдыхает Питер, чувствуя, как отчаянно колотится о ребра сердце, — они забрали меня отсюда.       — Но ты был отнюдь не против, — воркует Бубба, — не лги мне. Ты был рад отсюда выбраться, мальчик, — он выплевывает это слово, как проклятие, и Питер воспринимает его именно так. Он всегда обращается к Питеру с милыми пустяками, но грубости ещё не бывало.       — Ты никогда меня, в сущности, не любил, — качает головой Бубба, — ты всегда на меня обижался, — мужчина наклоняется к нему так близко, что Питеру кажется, будто он слышит биение его сердца, — правда в том, Питер, — шепчет он, — что ты всегда вызывал у меня лишь отвращение. Как вообще можно любить кого-то столь жалкого, как ты?       — Не знаю, — шепчет Питер в ответ.       А затем всё расплывается. Питер пытается разглядеть Буббу, заставить того объяснить его последние слова, ведь как может это быть правдой? Как может он ненавидеть Паука, учитывая всё то, что тот для него сделал?       — Питер?       Он замирает. Здесь есть кто-то ещё. Он пытается оглянуться, но тело его столь слабо, что повернуть голову неимоверно трудно.       — Пит, дружище, ты меня слышишь?       Его плечо сжимает чья-то крепкая рука. Питер чувствует это, как следует сконцентрировавшись. Рука сжимает его сильней, но Питеру нравится, как она удерживает его в реальности.       — Бу… Бубба? — бормочет он на грани слышимости.       Рука на плече внезапно застывает, и Питер застывает с ней заодно.       — Нет, малыш, — растерянно произносит голос, — это папа. Это Тони, твой Ни, помнишь?       Ни. Он здесь. Он его нашёл.       Почему его отец оказался на базе Гидры? Неужели он пришёл, чтобы забрать его обратно? Или что-то здесь не так? Но ведь Тони говорил ему, что Питер никогда больше не вернётся на базу…       Всё это, по сути, не имеет значения. Пока отец находится рядом, Питеру ровным счётом всё равно.       Зная, что отец не позволит ему навредить, он позволяет себе снова задремать.       

***

      Здесь он тоже бывал раньше. Комната, куда людей приводили умирать. Он слышал об этом месте на протяжении всего своего раннего детства. Питер ненавидел сюда приходить. Постоянно сосало под ложечкой от болезненной неопределённости, а не его ли час в данный момент настал. Обычно казнили здесь чужаков, но в Гидре нет ничего постоянного, кроме боли и страха. Он вполне может сегодня погибнуть.       Сэр тоже здесь.       Он стоит перед ним, нависая и внушая почти животный ужас. Паук не знает, зачем его сюда привели. А вдруг его уже использовали в полной мере, и больше он не представляет для Гидры интереса?       — А, мой маленький Паучок, — улыбается Сэр, — наконец-то я тебя отыскал. Я никогда не оставлял попыток вернуть тебя домой.       И в груди Питера, заливая его теплотой с головы до пят, начинает расти то чувство, что жило в нем долгие годы и с болезненным любопытством жаждало узнать, какую же именно ценность представлял он для Гидры. Осознание того, что он достаточно ценен, чтобы его искали, заставляет его горделиво расправить плечи.       Только бы Сэр был рад…       — Человек, которым ты стал за то время, что провел вдали от нас, меня расстроил, — говорит тем временем Сэр, и сердце Питера в ужасе сжимается.       Расстройство Сэра обычно не сулит ему ничего хорошего.       — Теперь, когда ты вернулся, стоит ли вообще продолжать твои тренировки? — спрашивает Сэр, — ты так долго притворялся человеком, что уже искренне начал верить, что действительно им являешься, Паук.       Питер открывает было рот, чтобы оправдаться, но быстро его захлопывает. Одно из самых важных правил Сэра состоит в том, что Паук не имеет права говорить, если только к нему не обращаются напрямую.       — Ты всегда был лишь сущим разочарованием, Паук, — продолжает Сэр, — я потратил на тебя уйму времени, а ты оказался таким слабаком.       Внезапно Сэр начинает преображаться. Он больше не Сэр, нет — его лицо ощутимо меняется, и сам он становится чуть меньше ростом, хотя всё ещё достаточно высоким, чтобы неотвратимым роком возвышаться над Питером.       Сэр становится Тони Старком.       Его отец стоит теперь перед ним с выражением, которое Питер никогда раньше не замечал на его лице. Уж точно не в его адрес.       — И зачем я только пригрел тебя в своей башне? — насмешливо произносит отец, — я потратил годы жизни, заботясь о твоей ничтожной заднице.       Питер не представляет, что ему на это ответить. Он не знает, почему его отец здесь, в комнате, куда людей отводят умирать, и задается вопросом, не является ли это трюком, проверкой его лояльности Гидре. Неужели отец и правда думает о нём в подобном ключе? Питер теряется в замешательстве, а Тони тем временем наклоняется и шепчет единственные слова, что он так боялся услышать из его уст.       — Ты просто ничтожество, Питер.       — …должен был заметить… что-то не так… по-другому, — вклинивается голос, прерывая отчаянные попытки Питера удержаться в сознании.       — …не мог знать, Тони, — отвечает ему другой.       — Мог, — отвечает первый голос, принадлежащий, без сомнения, отцу, — он почти перестал бывать дома. Стал тихим и замкнутым… снова мочится в постель…       — И как долго это продолжалось?       — Джарвис молчит, как рыба, — вздыхает Тони, — не знаю, каким образом Питер взял его в сообщники, но Джарвис упорно отказывается отвечать на мои расспросы.       — Тогда откуда ты знаешь?       — Он наконец-таки встал с постели и сразу же захотел поехать к Бену и Мэй, — отвечает Тони, — я был просто счастлив, что он вышел из комнаты, так что без раздумий отпустил. Я отвёз его к Паркерам, вернулся, зашёл к нему в комнату, и… Питер просто… вышел, оставив постель неубранной. Я сразу должен был заподозрить неладное.       — Ты думаешь, он специально отправился искать на свою голову приключений?       — Я не знаю, о чём, чёрт возьми, он думал! — кричит Тони.       Другой мужской голос тут же на него шикает.       — Всё в порядке… мы разберемся, Питер в безопасности…       — Он явно не в порядке, — произносит Тони, и голос его понижается до хриплого шепота, — его ударили ножом.       Питер чувствует, как чья-то рука гладит его по волосам, успокаивая. Он спрашивает себя, не рука ли это его отца. Он очень на это надеется.       Расслабляясь под этими нежными поглаживаниями, Питер снова проваливается в сон.       

***

      Он помнит тот самый день более живо, чем любой другой за всё время, проведенное им с Гидрой. Он помнит, как его вели по коридору, мимо обычной лаборатории, ну, той самой, где стоит его клетка, в другую. Большую, страшную лабораторию.       Он помнит, как, абсолютно обнажённый, был связан по рукам и ногам ремнями, что удерживали его маленькие конечности на столе. Он помнит холод металла на своей коже.       И только когда ему ввели внутрь сыворотку, он понял, что предпочел бы холод.       Он сгорал живьём. Вот что он помнит.       Всё тело его было объято адским пламенем. Они жгли его тело в огне. Это единственное объяснение тому факту, что кожа словно плавилась, разрываясь на куски.       Он пробыл в лаборатории неделю, и ни разу ему не позволили вернуться в камеру к маме. Он плакал, взывал к ней, желая, чтобы она пришла и погасила этот огонь. Мама всегда избавляла его от боли.       И он почувствовал бы себя лучше, если бы только они позволили ему её увидеть.       Они наслаждались его криками, вспоминает он. Они использовали его крики как доказательство того, что сыворотка наконец-таки работает. Это был их первый успех.       Всё, чего ему в тот момент хотелось — это к маме.       Внезапно раздаётся женский голос — Питер различает его, снова частично придя в себя. Женщина говорит таким тихим, мягким голосом, что Питер сразу чувствует себя в безопасности.       Он спрашивает себя, а не маме ли принадлежит этот нежный голос. Ее голос тоже всегда утешал.       Но как же он устал… Что же стало тому причиной?       Припомнить подробности не представляется возможным. Где он и как тут оказался? Питер пытается разлепить веки, чтобы отыскать ответы, но усталость давит на него, словно молот Тора.       Голос женщины не облегчает его боль, но он такой монотонно-успокаивающий, будто принадлежит ведущей документального шоу о природе, что Питер без труда засыпает вновь.       

***

      На этот раз он и сам не знает, что сделал не так. Он не помнит, чтобы нарушал какие-либо правила, но это не единственная причина, по которой его наказывают.       На этот раз он не привязан, но они по умолчанию ожидают, что он будет стоять спокойно. У них снова ножи, и они режут ему руки. Глубокие, длинные порезы, которые всякий раз заставляют его судорожно втягивать воздух ртом.       Он честно старался не скулить. Он всегда был хорошим, спокойным мальчиком, но всё же не смог удержаться от вскрика.       Сэр нечасто наблюдает за рутинными экспериментами, и всё же он здесь — стоит позади Паука, крепко и предупреждающе сжимая его затылок каждый раз, когда он позволяет себе подать голос.       Сэр не позволял ему издавать никаких звуков. Возможно, именно поэтому они его и режут.       Они привели сюда и друзей Паука. Видя их, он начинает нервничать. Они собираются причинить им вред?       Совсем недавно они поместили в его камеру пауков. Их общество приятно. Поначалу они испугались его, но вскоре поняли, что он такой же, как и они — не человек, лишь паук.       Он не винит их за то, что они боятся. В конце концов, он гораздо крупнее. Паук тоже боится людей, которые больше его самого. Он очень боится Сэра.       Ему нравится смотреть, как пауки карабкаются по стенам. Он хотел бы плести паутину, как они. Сэр бы тоже этого от него хотел, только вот никогда не получалось.       — Ну же, Паук, — произносит Сэр, — я вижу, тебе пришло по душе общество твоих… сородичей.       Паук по-прежнему молчит. Он знает, что, заговори он сейчас, всё будет только хуже.       — Если я не ошибаюсь, Паук, вчера ты сказал Буббе, что голоден. Это правда? — лениво интересуется Сэр.       Бубба спросил напрямую, и это было сродни приказу. Он должен был ответить ему честно, он не хотел жаловаться! Паук хочет объяснить это Сэру, но Сэр не просил объяснений. Лишь подтверждение.       Он кивает.       — Нужно ли мне напоминать тебе, что ты не имеешь права есть? — цедит Сэр, — тебя кормят из капельниц, потому что так мы можем наблюдать за твоим развитием.       Паук кивает. Он прекрасно это знает.       — Пауков очень легко заменить. Они для нас ничего не значат, — говорит Сэр и достает из кармана зажигалку, а затем щелкает большим пальцем, чтобы продемонстрировать огонь.       Паук резко замирает. Сэр собирается его поджечь?! Как правило, он не принимает настолько непосредственного участия в экспериментах, предпочитая оставлять грязную работу лаборантам.       Но Сэр его не поджигает. Вместо этого он бросает зажигалку в коробку, полную пауков. Мальчик резко втягивает воздух, вперившись взором в коробку, где погибают единственные друзья, которых он когда-либо имел.       Что ж, нагляднее продемонстрировать урок нельзя. Паук ничего не стоит. Пауки вообще не имеют для Гидры особой важности. Потому он и должен доказать, что достоин их защиты. Он должен быть лучше и преданнее, а иначе его постигнет участь несчастных тварей в той коробке.       Один из врачей делает глубокий надрез на его предплечье, оставляя там длинный кровавый след.       Паук не издает больше ни звука.