И солнце воссияет вновь

      Питер просыпается от пронзительного монотонного писка, насквозь пронзающего его разум. По мере того, как он быстро приходит в себя, писк становится всё громче и быстрее. Отвратительное чувство.       Он чуть стонет, чувствуя тупую боль, которая охватывает всё его тело, а также неприятный повсеместный жар.       Питер глубоко вздыхает, позволяя себе ещё пару мгновений приятного полузабытья, а затем с усилием разлепляет веки, что, надо сказать, занимает у него гораздо больше времени, чем могло показаться изначально. Питер ошалело оглядывает окружающую его обстановку.       Это неправильно. Потолок, который он привык видеть, просыпаясь, тёмный, как и его укромный уголок в углу. Питер не привык просыпаться в другом месте. Внутри начинает нарастать паника перед лицом неизвестной угрозы. Где же он оказался?       Внезапно некто слева хватает его за руку.       — Пит?       Он моргает несколько раз, пытаясь привести в норму зрение, чтобы окружающее пространство перестало уже быть таким размытым. Кроме того, не помешало бы разглядеть, кто держит его за руку.       — Кто… кто здесь? — бормочет Питер слабым голосом.       — Это Тони, дружок, — говорит фигура.       Он снова моргает, а затем крепко зажмуривает глаза, пытаясь сосредоточиться.       — Что?..       Писк становится всё быстрее, что лишь способствует панике. И почему эта штука никак не угомонится? Его чувства вспыхивают яркими красками, и внезапно Питер слышит буквально всё: как сигналит машина за окном, как шевелится тело сидящего возле него человека и как работает кофе-машина где-то в отдалении.       Питер вздрагивает, ощутив на своей голове внезапное давление. Увидев это, человек замирает, а после мягко отступает назад.       — Ш-ш-ш, Питер, всё в порядке, — снова твердит голос, — я здесь, хорошо? Это Ни.       — Ни, — бормочет Питер, — папа.       Он чувствует, как отец облегченно вздыхает.       — Да, малыш. Это папа.       — Где я? — спрашивает Питер. Паника от пробуждения в незнакомом месте чуть ослабевает, когда он узнаёт отца, но не мешало бы прояснить этот вопрос.       — Ты в медицинском отсеке башни, приятель, — говорит Тони, — тебя ударили ножом, помнишь?       Питер хмурит брови и оглядывается назад. Он помнит, что был у Бена и Мэй, они поскандалили, а после… Питер помнит пьяных мужчин, их нож. Тогда это всё объясняет. Но как именно он сюда попал? Словно почувствовав его смущение и растерянность, Тони начинает объяснять:       — Какая-то девушка взяла твой телефон и позвонила самому последнему контакту. Это оказался я, — говорит он.       — О, — тянет Питер, припоминая девушку и того громилу, что причинил ей боль. Интересно, вернулась ли она к нему после всего произошедшего?       — Как долго я проспал? — спрашивает он наконец.       Тони долго глядит на него, проводя рукой по волосам, и вздыхает.       — Колотая рана — это лишь полбеды, приятель. Ты был физически и морально истощён. Твое тело неделями не получало должного отдыха и отчаянно в этом нуждалось… Ты проспал больше четырех дней, Человек-Паук.       Питер пристально смотрит на отца, и глаза его медленно расширяются. Конечно, он всё еще пребывает в некой болезненной полудрёме, но часть его осознала, как именно обратился к нему отец. И часть эта в ужасе.       —Ч-что ты имеешь в виду? — мямлит он, — я… я не понимаю.       — Ш-ш-ш, малыш, — шепчет Тони, — мы обсудим это, когда ты почувствуешь себя лучше, хорошо? А сейчас тебе лучше поспать.       Питер судорожно вздыхает.       — Ты… ты не уйдешь?       — Нет, — говорит Тони, — я останусь здесь с тобой.       Питер не помнит, как засыпает снова, и уж точно не скажет, что именно ему снилось, но, должно быть, его организм и правда был истощен, потому что в одну минуту он погружается во тьму, а в следующую уже вновь видит силуэт своего дремлющего в кресле отца. Очевидно, прошло какое-то время.       В некотором замешательстве Питер лежит без движения, размышляя о том, что произошло, пока внезапно его не ударяет осознанием.       Ты проспал больше четырех дней, Человек-Паук.       Пронзительный писк раздается снова, но на этот раз Питер достаточно ясно осознает, что исходит он от монитора сердечного ритма, прикрепленного к его пальцу. Отчаянно желая, чтобы это прекратилось, Питер срывает устройство с пальца, и раздается ещё более отчаянный писк.       Этот звук ожидаемо будит Тони, и глаза его испуганно расширяются.       — Питер! — восклицает он, протягивая руки к его шее, прямо над его пульсирующей точкой.       От этого неожиданного движения Питер вздрагивает.       — Питер? — произносит Тони, впервые с момента пробуждения заметив его настороженно распахнутые глаза.       — Я… я его снял, — мямлит Питер, — звук резал уши…       Глаза Тони всё ещё широко раскрыты в почти безумной тревоге. Его взгляд мечется по лицу Питера, по его телу, по пальцу, который больше не связан с кардиомонитором.       — Не делай так, ладно? — качает он наконец головой, — у меня чуть снова не случился сердечный приступ. Я не могу больше смотреть, как останавливается твоё сердце, Питер, просто не могу.       — Что ты имеешь в виду? — выдыхает Питер, гадая, когда же был тот, другой случай.       Тони вздыхает.       — Ты был в ужасном состоянии, приятель. Если бы та девушка нам не позвонила, ты истёк бы кровью. Мы едва не опоздали.       — О, — произносит Питер. Всё и правда было настолько плохо?       Его отец не отвечает, а вместо этого садится чуть ближе, проводя рукой по его волосам.       — Прости, Ни, — тут же говорит Питер, — мне жаль.       — Эй… — шепчет Тони, целуя его в макушку, — всё нормально.       Питер, всхлипывая, чуть приподнимается на подушках, и замирает, позволяя себе и отцу наслаждаться комфортом прикосновений.       Несколько минут спустя Тони нарушает тишину, печально качая головой.       — Почему ты ничего мне не сказал, Питер?       — Ты бы мне не позволил, — вздыхает он.       — Я хочу, чтобы ты был в безопасности, Пит, — произносит Тони, — это основная цель всего моего существования. Я поклялся, что никогда не позволю тебе стать частью моей борьбы.       — Это не только твоя борьба, Ни, — качает головой Питер и замирает, когда осознает, что использовал это прозвище больше, чем за все предшествующие годы. Он не уверен, когда именно перерос этот момент. Это был важный фактор его детства, утешение, которое он сам себе создавал, когда было так много поводов для тревог и волнений. Конечно, поначалу прозвище было лишь милым дефектом его речи, но вскоре он начал использовать его как форму привязанности.       Питер вспоминает, что в самом начале Тони напоминал ему Буббу. Его доброта, его готовность быть рядом и не экспериментировать с его телом. Хотя, пожалуй, часть его всегда подсознательно понимала, что Тони был лучше. Это обстоятельство, надо сказать, весьма смущало Питера в детстве. Радость Тони от пребывания рядом с Питером, казалось, существовала сама по себе, без особой на то причины. Он ничего не просил взамен, кроме счастья самого Питера. Именно благодаря любви и признательности Тони он действительно начал осознавать истинный ужас того, что с ним сотворили. Он всем в своей жизни обязан Тони.       — Это не только твоя борьба, — повторяет Питер, — она стала моей ещё с тех пор, как меня забрали в Гидру. Я должен был стать вашим противником, не так ли? Но теперь я здесь, и я знаю, на что они способны! — взволнованно произносит он и делает паузу, — и если я как-то могу их остановить, то я должен стать частью этой борьбы, верно? Это будет справедливо по отношению к другим детям, которые могут пострадать!       — Я обещал себе все эти годы назад, когда СМИ впервые о тебе узнали, что тебе никогда не придется подвергать себя опасности, — говорит Тони.       — Но это не твой выбор, папа! — восклицает Питер, — у меня есть эти силы, и я хочу использовать их во благо! Ты не понимаешь…       Тони чуть вздрагивает, и движение это столь незаметно, что его невозможно было бы различить вовсе, если бы все чувства Питера не находились сейчас в таком возбуждении.       — Неужели я действительно был таким паршивым отцом? Тебе было со мной так тяжело?       — Нет, — тут же произносит Питер, — нет, папа, ты лучший, но…       — Но что?       — Мне было… непросто в последнее время.       Тони тихо вздыхает и откидывает волосы с лица.       — Я заметил, дружок. Но я понятия не имел, как правильно поднять этот вопрос, и потому пустил дело на самотёк, — он проводит рукой по лицу, — совершенно очевидно, что это был неверный подход.       — Я много о них думал, — произносит Питер, — о Гидре.       — Что? — переспрашивает Тони, — в каком смысле?       Питер вздыхает.       — Лишь о том, что… что они сделали меня тем, какой я есть, папа, — когда Тони собирается было открыть рот, чтобы возразить, Питер качает головой, — это так. Ты привил мне ценности и многое другое, но именно они сделали меня… пауком. Они заставили меня осознать, насколько я силен, и как много всего я могу преодолеть. Я не просил об этом, да, но я могу использовать это всё таким образом, который был бы им наиболее отвратителен.       — Останавливая ограбления банков и поножовщины в барах? — слабо усмехается Тони.       — Да, — кивает Питер, — помогая людям, на которых Гидре наплевать.       Тони вздыхает.       — Хорошо.       Питер замирает.       — Что?       — Хорошо. Но нам нужно принять некоторые более эффективные меры предосторожности, если уж ты решился на это пойти. Во-первых, тебе нужен костюм получше, — объясняет Тони.       — Ч-что? — неверяще переспрашивает Питер.       — Твой отец, на секундочку, миллиардер. Ты правда думаешь, что я позволю тебе носиться по улицам в одной лишь пижамке?       — Что-то вроде того, — бормочет Питер, — но это не пижама…       — Ну-ну, — ухмыляется ему Тони, — мы сделаем тебе костюм получше. Ты будешь регулярно присылать мне сообщения о своём состоянии. Мы установим комендантский час. И если я скажу вернуться домой, ты вернёшься домой.       Питер кивает.       — Справедливо. Спасибо, папа. И мне правда жаль, что я не сказал тебе раньше, но я покажу тебе, на что я способен, и…       — Не так быстро, карапуз, — ухмыляется ещё шире Тони, — тебя ударили ножом, и ты чуть до смерти не истек кровью. Ты под домашним арестом на два месяца.       — Я под домашним арестом, потому что меня ударили ножом? — хмыкает Питер, — вряд ли это справедливо.       — Нет, потому что наворотил дел за моей спиной, навешал мне на уши лапши, а затем случайно получил в процессе удар ножом, — объясняет Тони, — кроме того, твой домашний арест означает, что я могу приглядывать за тобой, пока ты не поправишься.       — Мне не требуется два месяца, чтобы поправиться! — возмущенно восклицает Питер.       — Два месяца, — отрезает Тони, — и никаких переговоров, Питер. А ещё я вставляю в твой костюм устройство слежения.       Питер едва может издать стон, прежде чем отец крепко сжимает его в объятиях.       — Никогда больше меня так не пугай, — шепчет Тони, — никогда в жизни.       

***

      Когда Питер снова просыпается, Тони оказывается там же, где и раньше, но на этот раз он не один.       Питер вздыхает.       — Привет, Грейс.       — Питер, — чуть улыбается она, — рада видеть тебя живым и способным на членораздельную речь, а не как в последний раз, — в её голосе нет и намека на сочувствие. Она расстроена.       Это уже не в первый раз. Грейс всю себя отдает его исцелению, и на всякие его глупые поступки времени у неё нет.       — Ну как, ты готов к сеансу? — спрашивает она.       — Не совсем, — отвечает Питер, — но я хочу тебе кое-что рассказать.       — Хорошо, — соглашается она, — давай это сделаем.       Питер кивает и бросает короткий взгляд на Тони.       — Ты бы хотел, чтобы твой отец вышел из комнаты? — уточняет Грейс.       Питер смотрит на отца и робко кивает. Тони, к его чести, спорить не начинает, а вместо этого взъерошивает ему напоследок кудри и выходит из комнаты, бормоча что-то о хорошем кофе, а не о бурде, приносимой ему Стивом.       Грейс присаживается возле кровати Питера — на тот же самый стул, на котором мгновением ранее сидел Тони.       — Я чувствую, что уход твоего отца как-то связан с тем, что ты хочешь мне рассказать, — говорит Грейс, — ты никогда раньше не просил его покинуть наши встречи, если только разговор не пойдет в известном направлении. Проснувшись, ты звал Буббу. Помнишь об этом?       Питер вздрагивает и быстро качает головой.       — Ты думал о нём в последнее время? — спрашивает Грейс.       Питер кивает.       — Я… мне снились сны о нём. Почти каждую ночь. И я никак не могу это остановить.       Грейс кивает.       — Эти сны носят сексуальный характер?       — Да, — кивает Питер, — но он снился мне всегда, сколько я себя помню. Они никогда не заставляли меня… просыпаться подобным образом.       — Ты испытываешь оргазм во сне, из-за этих снов, — понимает Грейс.       Питер кивает, чувствуя себя подавленным.       Всё кончено. Теперь она всё знает. Она знает, что он всего лишь никчемный кусок дерьма, что мечтает во снах о своём насильнике. Чей разум создает альтернативные ситуации, в которых Бубба причиняет ему ещё больше боли, чем было на деле, и испытывает от этого удовольствие.       — Это совершенно нормально, Питер, — произносит Грейс.       Питер быстро качает головой.       — Нет, ты не понимаешь.       — Верно, — кивает Грейс, — я никогда по-настоящему не понимала, через что тебе пришлось пройти, но моя работа — пытаться помочь тебе разобраться. Я знаю тебя, Питер. Ты не плохой человек.       — Но… — он замолкает.       — Тебе четырнадцать, Питер. Твои гормоны сейчас бушуют, и тело лишь пытается справиться с половым созреванием.       — Нормальным четырнадцатилетним подросткам не снится, что их насилуют чуваки средних лет, — возражает Питер.       — Да, большинству не снится, — соглашается Грейс, — но твой разум фокусируется на единственном сексуальном опыте, который у тебя имеется, так что тело вынуждено реагировать. Это не имеет никакого отношения к сексуальному влечению. Тело не всегда прислушивается к разуму, и в особенности это касается половых органов.       — Я… но это не воспоминания! Я вижу его… в своей комнате, здесь, в башне, — слабым голосом отвечает Питер.       — Однажды мне приснилось, как я занимаюсь сексом с мужем моей лучшей подруги, — хмыкает Грейс, — а я, на секундочку, вообще не испытываю к нему никакого влечения. Он слишком много болтает о политике. И это не помешало мне увидеть его во сне, — продолжает она, — я проснулась в полной уверенности, что обманула свою лучшую подругу. Это делает меня плохим человеком?       — Нет, — тут же отвечает Питер, — ты же не хотела.       — Как и ты, — говорит Грейс, — подсознание может выкидывать весьма странные штуки, подбрасывая нам концепции, о которых мы и не помыслили бы во время бодрствования. Твоё подсознание помнит Буббу и то, что он с тобой сотворил.       Когда Питер не отвечает, Грейс продолжает:       — В своем сознании ты создал щит, который не позволяет ему проникать в твои мысли в течение дня. Но когда ты засыпаешь, щит спадает, и внезапно воспоминания возвращаются, снова причиняя тебе боль. И тело на это реагирует.       Питер со слезами на глазах всхлипывает:       — Так значит… я не плохой человек?       — Вовсе нет, — улыбается Грейс, — но ты позволил самому себе убедить свой мозг, что ты тот человек, коим не являешься. Скажи мне, покажись Бубба сейчас здесь, ты бы приветствовал его с распростертыми объятиями?       Питер вздрагивает.       — Конечно же, нет!       Грейс кивает:       — Подумай о чувствах, которые испытаешь, если он войдет в комнату прямо сейчас.       — Я не могу, — тут же говорит Питер, — он не войдет, потому что мёртв.       — Но тела его ты так и не увидел. Ты узнал о его смерти лишь многие годы спустя. И потому та тема для тебя не закрылась, — произносит Грейс.       — Я вовсе не хочу его видеть!       — Хорошо, — отвечает Грейс, — это совершенно нормально, Питер. Тем не менее, есть ещё одна проблема, которую необходимо обсудить. Тони сказал мне, что ты снова обмочил постель, и допрос Джарвиса показывает, что это происходит уже некоторое время.       — Я… мне становится страшно, и я просыпаюсь вот так. Не знаю, почему, — объясняет Питер, — я не хотел, чтобы папа знал. Не хотел видеть его жалостливых взглядов.       — Он лишь хочет тебе помочь, Питер, — качает головой Грейс.       — Я знаю, — тут же отвечает Питер, — но это всё еще стыдно. Мне уже четырнадцать!       — Многие люди мочатся в постель после детства, Питер. А некоторые и на протяжении всей своей жизни. Особенно высоки эти показатели среди лиц, переживших насилие. Здесь нечего стыдиться.       — И всё равно я чувствую себя ужасно, — качает головой Питер.       — Я знаю, — говорит Грейс, — но можно кое-что сделать, чтобы попытаться предотвратить ухудшение этого рецидива.       — Например, что? — скептически спрашивает Питер.       — Ты должен найти способ думать о Буббе и справляться с тем, что он сделал, в течение дня. И тогда сны отступят.       — Это… это правда сработает? — шепчет Питер.       — А ты многое потеряешь, если рискнёшь попробовать?       Нет. Определённо, нет.