Kissing Regina Mills / Целуя Реджину Миллс

Завтра наступает слишком быстро. И все слишком… странно. Не в плохом смысле этого слова. Просто… по-другому. Эмма так явно чувствует это, потому что сегодня ей надо доставить отчеты в мэрию. И это совсем не так, как в любой другой день — потому что, например, сегодня она нервничает. И сегодня Эмма отчетливо представляет себе, каково это, ощущать губы Реджины, прижатые к ее губам. Вкус помады и все такое. Реджина сидит за своим столом, со своей обычной царственной осанкой, в своем кресле, и демонстративно игнорирует существование Эммы в принципе. Это так знакомо, что Эмма закатывает глаза. Прямо как в старые времена. — Отчеты, которые вы запрашивали, Ваше… — Эмма замолкает. Реджина ведь больше не королева, верно? — Мэрское Величество. Если Реджина и слышит ее, то поначалу не подает виду. Она молча строчит что-то в своем ежедневнике, прежде чем указать на пустое место на своем столе. — Оставь их здесь, пожалуйста. Эмма кладет бумаги на стол. Она отступает назад, наблюдая за Реджиной, которая упорно не поднимает на нее взгляд. И она ждет. Чего ждет, она не особо представляет, но в одном Эмма точно уверена — она безумно устала. Вероятно потому, что она не могла сомкнуть глаз прошлой ночью, и это в значительной степени связано с женщиной, которая строчит что-то в своем ежедневнике прямо перед ней. В прошлом у Эммы было немало бессонных ночей, начиная с тех времен, когда ее запирали на ключ в домах приемных семей, и заканчивая ночами, когда она не спала, уставившись на пустые стены своей тюремной камеры, и многими другими одинокими ночами после этого. И уж точно большинство людей не смогли бы нормально спать, обнаружив в один прекрасный момент, что вся их жизнь — это буквально одна большая гребаная сказка. Но поддаться еще одной бессонной ночи из-за поцелуя? Да. Это что-то новенькое. И уж точно тот факт, что Эмма не может перестать думать об этом, никак не помогает. Когда Реджина, наконец, поднимает взгляд, у Эммы перехватывает дыхание, и она очень ясно осознает, что тоже неслабо облажалась. — Что-то еще, шериф? — спрашивает брюнетка. Шериф. Иногда Эмма задумывается о том, что ее жизнь похожа на вступительные кадры к какому-то порно. — Хм, нет, — бормочет блондинка, неловко шаркая ботинком по полу. — Нет. Ничего. — Тогда, если это все… И Эмму бесит эта картинно-идеальная маска безразличия настолько, что она просто выпаливает: — Почему ты меня поцеловала? Вот так. Прямо и по существу. Эмма жалеет о своем вопросе в ту же секунду, как озвучивает его. Маска Реджины на секунду спадает. — Если я правильно помню — это ты поцеловала меня. — Но ты ответила на поцелуй, — настаивает Эмма. Реджина обреченно вздыхает. — Мы действительно собираемся разговаривать об этом прямо сейчас? — Почему нет? — Ну, ты определенно не хотела говорить об этом вчера вечером, не так ли? — Это было до того, как ты ответила на мой поцелуй. Это просто тупик. Как будто Реджина полностью разнесла ее в шахматной партии. Эмме нравится думать, что она стала экспертом по характеру и поведению Реджины за последние годы. Вот и сейчас, блондинка совершенно уверена, что мэр изо всех сил сдерживается, чтобы не швырнуть ей в голову огненный шар. Но есть еще что-то в выражении лица Реджины, что Эмма не может точно распознать, нечто, скрытое за раздражением. В темных глазах застыла уязвимость и неуверенность, похожая на колебание. — Что это значило? — спрашивает Эмма, разрушая молчание. Взгляд Реджины продолжает задумчиво скользить по ней. — Это может означать все, что ты захочешь, Эмма. И, если честно… Эмма стискивает зубы. Что ЭТО означает, она тоже, черт возьми, не понимает. Все это уже слишком. Слишком сложно для разговора в мэрии так рано утром, когда все, чего хочет Эмма, это посадить Реджину на этот дурацкий стол и на этот раз поцеловать ее надлежащим образом. С активным участием языка. Но Эмма не думает, что Реджина это оценит. — Поужинай со мной, — предлагает вдруг Эмма, самым обыденным тоном, на который была способна. Но лицо Реджины смягчается, и сердце Эммы неожиданно заходится бешеным стуком в груди, так что, возможно, это не так уж и обыденно. — С Генри, — добавляет Эмма. — У меня дома. Это самое меньшее, чем я могу тебя отблагодарить за то, что ты кормила меня все эти годы. Реджина выгибает бровь. И боже, как же это горячо. — Я и не знала, что ты умеешь готовить. — Бывают исключения. Я могу приготовить острую кесадилью. (Кесадилья (кесадийя) (исп. quesadilla; от queso, «сыр» и tortilla, «тортилья») — блюдо мексиканской кухни, состоящее из пшеничной или кукурузной тортильи, наполненной сыром — прим. пер.) — Ну конечно, можешь, — отвечает Реджина с неким любопытством. Однако ее глаза не отрываются от Эммы, даже когда Реджина встает на ноги и окидывает шерифа очень даже непристойным взглядом, от которого у Эммы пересыхает во рту. Теперь, когда Реджина обошла свой стол и встала прямо перед ней, расстояние между ними стало намного меньше, и в памяти Эммы снова ярко всплывает прошлый вечер. Мягкие губы Реджины, хриплые вздохи, которые Эмма никак не может выбросить из головы. — Я подумаю об этом, — медленно произносит Реджина, и протягивает руку, чтобы поправить воротник рубашки Эммы. От этого прикосновения по спине блондинки пробегают мурашки. — Да? — почти хрипит Эмма. Реджина просто угукает и смотрит на Эмму, как будто что-то обдумывает, позволяя своей руке пробежаться от плеча Эммы к предплечью. И все это чертовски странно, правда, настолько, что Эмма не может ничего сделать, кроме как беспомощно слегка приоткрыть рот. Это флирт? Реджина флиртует с ней? — Вот, возьми — говорит Реджина и вкладывает сложенный листок бумаги в руку Эммы, при этом наклонившись чуть ближе, полностью останавливая дыхание блондинки. Сердце Эммы подпрыгивает к горлу и застревает там так прочно, что она удивляется, как вообще может говорить. — Что это? — Купон на получение двух кофе по цене одного у Бабули, — отвечает Реджина и это… определенно не то, чего ожидает Эмма. — Похоже, тебе это реально необходимо. — Серьезно? — Ну, или ты можешь попробовать стащить зелье бодрости в благотворительном фонде твоей матери. На этот раз настоящий, — усмехается Реджина, и она все еще так близко. Эмма чувствует запах ее духов. — Но я не хочу, чтобы мой шериф был слишком измотан, выполняя свою работу. Эмма медленно моргает. Сглатывает. — Твой шериф, да? О, да. Это флирт. На секунду Реджина вдруг выглядит такой же ошеломленной собственным заявлением, блеск в ее глазах становится почти диким. Теперь, когда они стоят настолько близко, Эмма может разглядеть мельчайшие детали на лице Реджины: то, как ресницы брюнетки слегка опускаются, когда она смотрит на Эмму, красную помаду, идеальность нанесения которой блондинка хочет испортить своими губами. И, конечно, этот шрам над губой Реджины, по которому Эмма бесчетное количество раз проводила языком в своих фантазиях. Она настолько поглощена необходимостью сделать это прямо сейчас, что не замечает, как слегка подается вперед, почти касаясь кончиком носа Реджины, но рука брюнетки снова опускается на ее плечо, возвращая в реальность. — Да, — соглашается Реджина странно хриплым голосом. Она позволяет своим пальцам быстро провести вверх по шее Эммы, в ее тоне снова сквозит нечто, похожее на заинтересованное удивление. — Мой шериф. И затем Реджина делает шаг назад. Эмма в ту же секунду ощущает нехватку этой близости. Но больше всего ей не хватает воздуха, который начинает медленно возвращаться в ее легкие, как только Реджина отходит. — Если ты поторопишься, то можешь застать свою мать подкупающей монахинь в церкви, — советует Реджина, как будто это не она вторглась в личное пространство Эммы пять секунд назад. Эмма слишком занята тем, что пытается контролировать свое сердцебиение, чтобы понять, что это вообще значит. — Что? — Зелье бодрости, — уточняет Реджина с хитрой улыбкой. — Помнишь? Красное. Мутноватое. Без запаха. — Точно… Это тонкий намек на то, что мне пора? — Нет, если у тебя есть еще какие-то причины оставаться здесь. — Нет, — быстро отвечает Эмма. Поскольку эта другая причина связана со столом и грязными, грязными вещами, о которых Эмма не должна думать. — Я просто… пойду. — Хорошо. — Ладно. Реджина смотрит на нее с плохо скрываемым весельем во взгляде. — Дверь вон там, Эмма. — Точно. Эмма может умереть в любую секунду. Она уже на полпути к двери, готовая заклеить себе рот скотчем, чтобы больше никогда не произнести ни слова, когда Реджина окликает ее: — Ох, и… Эмма? Эмма замирает. Реджина стоит за своим столом, скрестив руки на груди и, кажется, немного нервничает. — Я могу прийти на кесадилью, — говорит Реджина и кивает, слегка приподняв подбородок. — Раз уж это твое фирменное блюдо. Эмма только кивает, поскольку не доверяет своему голосу. Но она также чувствует странное головокружение, смешанное с явной паникой, когда закрывает за собой дверь и прижимается к ней спиной. Ускоренное сердцебиение возобновилось с новой силой. Черт черт черт. Секретарша Реджины бросает на нее странный взгляд из-за своего стола. Эмма смущенно машет ей рукой. * * * Реджина Миллс убьет ее нафиг. * * * Эмма действительно находит в церкви Снежку, которая подкупает монахинь, как и сказала Реджина. Зрелище это настолько нелепо, что Эмме приходится на мгновение остановиться и пересмотреть свой жизненный выбор. — Эмма, — с энтузиазмом приветствует ее Снежка. — Ты тоже здесь из-за ЛЗПГЖ? — Из-за чего? — Лиги защиты права голоса животных, — поясняет Снежка оборонительно. — Моя благотворительная деятельность. Эмма, как ты можешь не знать об этом? Я уже дважды рассказывала тебе. И оба раза Эмма, возможно, ее не слушала. — Я… — Птицы — наши друзья и заслуживают тех же прав, что и мы, — настаивает брюнетка, прежде чем передать Эмме брошюру, которую та неохотно берет. — Так, по какому же поводу ты здесь? — Честно? Мне вот просто интересно, почему ты здесь, а не в школе? — У меня есть временный заместитель. Как оказалось, продажа зелий несовершеннолетним является незаконной. Мать-настоятельница согласилась помочь мне распространить эту информацию. Эмма проводит рукой по лицу. — Зелья. Точно. Хорошо, что ты упомянула об этом. Мне как раз нужно одно из них. Их тут целая куча. Больше, чем Реджина изготовила в ту ночь в склепе, насколько Эмма помнит, что заставляет ее подумать, что Снежка каким-то образом заставила мэра сделать больше. Эмма сразу замечает мутно-красное. — Это стоит двадцать долларов, — говорит Снежка, прежде чем Эмма успевает взять бутылек. Эмма изумленно смотрит на нее. — Ты наживаешься на мне? Я же твоя дочь! — Это на благотворительность, Эмма! Эмма недовольно вздыхает, роется в бумажнике в поисках двадцатки, которую Снежка бесстыдно выхватывает у нее из рук. Блондинка не заморачивается, чтобы возмутиться по этому поводу, поскольку узнает темно-красный, мутный пузырек, стоящий рядом с тем, который оплатила. — А знаешь что? — говорит Эмма и берет склянку в руки. На этикетке написано «Жидкая храбрость». — Я передумала. Я возьму вот это. Снежка выжидательно смотрит на нее. — Это еще десятка. Эмма роется в карманах и достает горсть мятых банкнот. — У меня есть семь. — Пойдет. Сейчас всего лишь 11 часов утра среды, и Эмма удивляется, как она умудрилась оказаться в ситуации, что ее обобрала собственная мать. В конце концов, Эмма даже не знает, что собирается делать с этим зельем. Самый очевидный ответ — выпить его и посмотреть, что произойдет. Но кто знает, какие самые глубокие желания Эммы находятся за пределами поцелуя Реджины теперь, когда слова брюнетки продолжают преследовать ее каждую минуту бодрствования в течение всего утра. Это может означать все, что ты захочешь. Эмма понятия не имеет, что она хочет, чтобы это значило. Все, что она знает, это то, что она хочет, чтобы это происходило снова и снова, и при этом не бояться возможного отказа. Без паники, которая приходит с желанием чего-то большего. Последнее, что ей нужно — это добавить еще одну ошибку в свой растущий список глупостей, которые она уже совершила. Как поцеловать Реджину, например. И неважно, что это еще и самая большая ошибка, которую она совершила с того дня, когда отдала Генри. Генри, который шаркая входит в их квартиру после школы в тот же день с тарелкой, наполненной кесадильями. — Генри, — восклицает Эмма, откладывая фольгу в сторону и смотрит на тарелку под ней. Это просто шикарная, вызывающая активное слюноотделение тарелка с едой. А еще на ней повсюду просто выгравировано имя Реджины. — Что это? — Кашадили, — бормочет Генри с набитым ртом. — Я не слепая, пацан. А еще не глухая, так что можешь перестать так причмокивать. — Мама приготовила, — поясняет подросток, проглатывая еду. — Она сказала отнести их тебе. — Она уточнила зачем? — Неа, — мычит он, снова откусывая огромный кусок. И это на самом деле так отвратительно, что Эмма хлопает его по плечу. Генри только смеется. Реджина никогда не готовила специально для нее. Конечно, брюнетка время от времени посылала Генри в квартиру Эммы с едой под тем предлогом, что ему нужно есть что-то, кроме жареного сыра, арахисового масла и бутербродов с желе. Эмма игнорировала тот факт, что еды всегда с лихвой хватало на двоих. Но сейчас Эмма сидит, уставившись на тарелку с кесадильями, и понятия не имеет, что с ними делать. Она хватает телефон и отправляет Реджине сообщение: «По какому поводу еда?» Эмме не приходится долго ждать ответа. Ее телефон вибрирует через несколько секунд. «Большинство людей едят еду.» Эмма закатывает глаза, но улыбается, печатая ответ. «Большинство людей так же усомнились бы по поводу этой еды.» «Зачем сомневаться, если можно просто попробовать?» Эмма колеблется — в ее словах есть смысл. Она неохотно берет с тарелки кесадилью и откусывает кусочек. И чуть не стонет вслух. Это даже как-то неловко. Как будто почувствовав реакцию Эммы через канал всемирного управления, Реджина присылает ей сообщение. «Ну и?» «Вкусно.» «Великолепно. Ммм.» «Поэтому ты их приготовила? Чтобы покрасоваться?» «Мне нет необходимости красоваться, Эмма.» «Но рассматривай это как лишь малую толику того, что я могу сделать ;)» Эмма перестает жевать. В этих словах есть какой-то скрытый смысл. Она просто уверена в этом. И какая-то форма не платонического флирта, потому что никто в здравом уме не стал бы ставить подмигивающий смайлик после таких слов. Тот факт, что Реджина Миллс вообще использовала подмигивающий смайлик — просто нереальный. Это как… удвоить сексуальный намек. Сердце Эммы быстро бьется в груди, когда она печатает. «Это вызов, Миллс?» «Воспринимай, как хочешь» Секунда. И затем: «Свон.» Эмма не замечает, что Генри наблюдает за ней из гостиной, пока не становится слишком поздно. Она уже лыбится, как идиотка. — Ты чего улыбаешься? — спрашивает мальчик. Эмма убирает телефон и хмурится. Но даже это почему-то кажется перевернутой улыбкой. — А что? Улыбнуться нельзя? — Явно не так, — настаивает Генри и хватает с тарелки еще одну кесадилью. — У меня от такой улыбки мурашки по коже. Эмма усмехается и забирает себе всю тарелку, после чего снова бросает взгляд на свой телефон с самой большой самодовольной ухмылкой, которую она не может скрыть, даже если попытается. — Мам. * * * Эмма отправляет еще одно сообщение, просто чтобы поставить чертову точку. «Вызов принят.»