Ты попал... И я попал

Первые несколько дней с момента того похода в поликлинику стали насыщенными и очень непростыми только потому, что альфа, наконец, открыл глаза на происходящее. Все эти недели он не замечал, как устало и потрёпанно выглядит его омега, как часто он бегает в ванную от элементарной тошноты, до этого не было совсем никакого дела, но ведь всё меняется. Он, наконец, увидел... И это оказалось действительно страшно. С более чем хрупким здоровьем Димы такой ритм жизни был несколько опасен и в один прекрасный день Прохор не выдержал, придерживая любимого за плечи над унитазом после очередного забега, потом позволяя ему откинуться на свою грудь и медленно поглаживая по плечам, такое неимоверно трудно видеть. — Дим, ну почему же ты молчал все эти две недели... Я б попробовал тебе хоть как-то помочь, хоть что-то сделать, чтоб тебе стало легче. — ответа не прозвучало даже не потому, что мальчик всё ещё старательно выравнивал дыхание, а потому, что ответ они оба прекрасно знали. — Да, я был эгоистичной скотиной, прости, прости... Ты, наверное, боялся. Что же я натворил, прости... — Не смей... Не смей извиняться. - тихий слабый голос заставил вздрогнуть от неожиданности, но потом защитным кольцом сомкнуть объятия, так было хоть немного спокойнее им обоим. — Это наш ребёнок... Не смей извиняться за то, что я сейчас его вынашиваю. Да, мы такого не планировали, да, это совсем не легко... Но я выдержу. Мы выдержим. А сейчас, пожалуйста, подними меня, мне дурно, я устал... Я хочу в кровать. Слышать такое было ещё невыносимее, но ведь они оба очень сильные и хотя бы поэтому сейчас нельзя сдаться ни одному из них. Сдаться в самом начале пути — худшее, что можно сделать, Шаляпин всегда был в этом более чем уверен, поэтому с прежним успокаивающим шёпотом поднял своё любимое дитя на руки, отнёс его обратно в спальню, осторожно уложил на расстеленную с утра кровать и прилёг рядом, не хотелось отходить даже на шаг, всё равно он теперь официально в отпуске. Казалось, что скоро омега снова уснёт, но он всегда умел удивлять абсолютно всех, поэтому с уже немного хитрой улыбкой погладил своего альфу по мягким сверкающим в лучах восходящего солнца волосам и прижался к нему поближе, дико скучал, даже когда они постоянно были рядом. — Ты у меня такой красивый... Как думаешь, на кого будет больше похож наш ребёнок? — млея и едва не мурлыкая от этих касаний, и видя, даже чувствуя уже почти полную расслабленность, он взял любимого за свободную руку, поднёс её к своим губам, мягко поцеловал и, чуть опустив, оставил у своей груди, блаженно прикрывая глаза. Сколько же всего он не замечал из-за глупого банального эгоизма. — Не знаю... Но хочу, чтобы он был красивый, как ты. Неотразимый, за ним все будут бегать, когда подрастёт... — тепло усмехаясь, альфа вдруг понял, что лучше момента, наверное, не будет, поэтому решился сказать всё сейчас, как бы ужасно это ни звучало. — Точнее... Если он подрастёт. — Что... Ты о чём? — уже встревоженный, Колдун немного приподнялся и растерянно глядел на своего парня, не понимая, что он хотел этим сказать. — Думаешь, он родится больным и... До подросткового возраста уже не доживёт? — Тише, не волнуйся, тебе не надо так... — быстро укладывая это чудо обратно, крепко обнимая его и успокаивающе поглаживая по спине, юноша старательно формулировал мысль и только теперь осознал, с кем собрался о таком говорить и в какой момент. — Нет, что ты, конечно нет... Если он родится, то только сильным и здоровым. — Если родится... Тебе не нужен этот ребёнок? Хочешь, чтобы я сделал аборт, пока ещё можно? — нежный испуганный голос опасно дрогнул и, не давая наговорить ребёнку ещё каких-то глупостей, он снова ласково что-то зашептал и мысленно несколько раз выругался на себя, как можно быть таким идиотом, натолкнуть это хрупкое создание на такие ужасные мысли. — Нет, как так можно, тшшш... Я очень хочу, чтобы у нас с тобой был ребёнок, но... Может, стоит попробовать чуть позже? Когда я смогу сперва помочь тебе... Я не хочу иметь ребёнка, если ценой за его рождение может стать твоя жизнь.Милый, мы ведь такие молодые, у нас всегда будет шанс попробовать снова и... — И чтоб больше я от тебя такого не слышал. — не давая любимому договорить, мальчик даже не понял, каким ледяным в момент стал его голос, ледяным и строгим, будто сейчас он здесь главный и так было всегда. — Никакой аборт я делать не собираюсь. Это наш ребёнок, самое дорогое, что у нас есть. Он родится и будет жить. А я... Очень постараюсь выжить. Не бросать же вас одних, на произвол судьбы. Ты ведь один ни за что не справишься с ребёнком, я прекрасно тебя знаю. Кто за вами будет следить, подсказывать, помогать, если что, м? — Конечно только ты... Прости, я... Просто испугался. Я не хочу тебя терять... Когда только-только в полной мере начал снова обретать. — успокаиваясь от слабой усмешки под конец, Прохор нежно коротко поцеловал это дитя и всё равно не мог отделаться от противного настырного чувства вины, все эти дни оно приходит слишком часто и спрятаться от него не получается. — Я теперь глаз с тебя не спущу, прости дурака за то, как раньше вёл себя с тобой... Я не понимал, какое сокровище подарила мне судьба год назад, совсем не дорожил тобой. Но такого никогда больше не будет, обещаю. — Верю... Но за то, что ты был... Как ты там сказал... Эгоистичной скотиной? — ехидная улыбка омеги ясно говорила о том, что через эти девять месяцев альфу от весьма своеобразного возмездия ничто не спасёт, а он, собственно, совсем не против. — Так вот... За это тебя всё равно настигнет кара, никуда не денешься. — Твоей каре я готов сдаться добровольно и делать это пожизненно, уж поверь... — переворачиваясь на спину, плавно поднимая любимого, устраивая его на своей груди и втягивая в нежный одурманивающий поцелуй, парень до конца расслаблялся и успокаивался вместе с ним. Кто бы знал, что всё когда-то так повернётся и самым большим счастьем станет мягко опущенная на плечо тёмная голова одного совершенно неуёмного ребёнка, и за него будет хотеться разнести весь этот мир, хоть умереть самому, только бы он был жив и хоть относительно здоров. — А глазки то закрываются... Спи, чудо моё любимое. Ещё совсем рано, отдыхай... Чудо и так уже спокойно спало, а нежно обнимающий его и буквально укрывающий своими руками Шаляпин задумчиво гипнотизировал потолок, спать больше не желая. Он пытался как-то помочь, уберечь... Это только его выбор. Да и сам виноват... Надо было всё-таки предохраняться тогда. Но назад уже не повернёшь. Только вперёд. и он всё сделает для того, чтобы его мальчик выжил. А разве можно иначе? Никто и не говорил, что будет легко. И ведь это только начало.