Ты попал... И я попал

Даже самая элитная и неплохо обустроенная больница не может вызвать желание жить в ней почти полгода, но иногда иного выхода нет. Несмотря на достаточно уютную палату, хороший матрас на койке, мягкий свет лампы вечерами и главное, постоянное присутствие родного человека рядом, пребывание в этом месте было омеге никак не в радость, он всё ещё очень хотел домой, но уже понял, что раньше срока туда не вернётся, элементарно не сможет. Сил уже едва хватает на то, чтобы присесть, по коридору только на руках и постоянно клонит в сон, хоть и спит он теперь практически круглосуточно. Чем ближе подкрадывался последний, девятый месяц, тем больше выжигалась в сознании всего одна простая истина. Возможно, времени осталось не так уж и много. Поэтому надо стараться жить из последних сил, жить так, как не хватало смелости жить раньше. Надо брать от этого мира всё хорошее, по максимуму, чтобы в последние минуты не жалеть, что многое осталось неузнанным, не сделанным. Хотя, разве можно в двадцать три года успеть слишком много? Судьба часто бывает зла и несправедлива даже к самым светлым и прекрасным, может, поэтому девятый месяц настал и прошёл удивительно быстро. Точнее, почти прошёл, до родов оставалось примерно несколько дней и на Колдуна уже страшно взглянуть: бледный, с тёмными кругами под глазами, едва живой... Будто выгоревший, выцветший. Глаза пустые, когда хотя бы открыты. И всё равно он держится за эту жизнь из последних сил, хотя их уже и не осталось. Всё равно где-то внутри до сих пор пылает тот вечный огонь, что спасает все эти годы, придаёт упорности, настойчивости, желания дожить до рождения детей, пережить роды, сделать всё, чтобы не оставлять так рано только сложившуюся до конца семью. И плевать, что зависит это совсем не от него. Всё часто решает одно лишь желание, хотя бы желание жить. А уж его у этого дитя хоть отбавляй, и он всё ещё уверен, что со всем справится. Прохор и вправду ни на шаг не отходил от главного своего сокровища, боялся даже на секунду взгляд отвести, хоть и видеть происходящее было уже просто больно. Но он же сильный, он в конце концов альфа, он обязан быть здесь, обязан заботиться, обязан хранить покой своего маленького мальчика даже от него самого. С работой проблем не возникло, отпустили с миром, хорошо всё-таки владеть собственной небольшой фирмой и иметь возможность оставить вместо себя на неопределённый срок молодого талантливого заместителя, который уж точно не должен напортачить с управлением, не хотелось бы за несколько месяцев потерять то, что строилось годами. Но сейчас все компании мира не имели ни малейшего значения, пусть хоть огнём горят, куда важнее этот даже теперь неуёмный ребёнок, вечно пристёгнутый к капельнице. Накормить его невозможно, наотрез отказывается от всего, а детям нужно питание, вот и приходится идти на такие меры. Страшно думать, сколько лекарств вводится вместе с питательными веществами, чтобы хотя бы поддерживать жизнь, и как это отразится позже, но ведь другого выхода нет. Да какая разница, как что и когда отразится, главное, чтобы он остался жив... Остальное всегда можно успеть исправить. Снова приходя к этой простой мысли, альфа крепко сжимал небольшую аккуратную ладошку и вздрогнул от неожиданности, когда Дима приоткрыл глаза и сразу попробовал сесть, неугомонный, вот поэтому и надо всегда быть рядом, чтобы мягко придержать на месте и попробовать вразумить, хоть толка с этого обычно не так уж и много. — Тише мой хороший, лежи... Лучше не дёргайся лишний раз, кто знает, чем это кончится. — с тяжёлым вздохом удерживая его за плечи, парень смог заговорить уже более спокойно, хоть и всё тем же усталым мягким голосом, такая насыщенная жизнь вымотает кого угодно. — Как чувствуешь себя, не хуже? Дим, посмотри на меня... Ты видишь нормально ещё? Кто знает, чего ещё от тебя ждать... — Нет... И вижу. Очень... Мутно... Но пока... Вижу. — через силу пробормотав это, он неожиданно крепко ухватился за руку Шаляпина и выжал из себя ещё кое-что, пока кажется, что именно сейчас это очень важно сказать, как бы трудно ни было это сделать. — Милый... Я наверное... Скоро... Уйду. Я чувствую... Я... Не могу... Так больше. Сил... Нет... Береги детей... Расскажи... Им... Каким был... Их папа. И ты... Помни... Меня. Эгоист... Но могу... Хоть... Под конец... — Нет, нет, какой конец, ты что, маленький, ты что... — ощущая вновь накрывающее ударной волной отчаяние, юноша не знал, как его успокоить, сам боялся такого исхода больше всего на свете и понятия не имел, как его избежать, но ещё не потерял способность быстро приводить в хоть относительный порядок не только свои нервы, поэтому ласково поглаживал хрупкие бледные запястья и максимально спокойно шептал только одно, во что бесконечно верил, чем сам себя успокаивал в редкие моменты утраты контроля, вечно держаться не способен никто. — Я вечно буду беречь и защищать наших детей. И тебя тоже. Дима, ты выживешь и проживёшь вместе со мной, вместе с нами, долгую счастливую жизнь со своими взлётами и падениями. Совсем не идеальную, но настоящую. Если захочешь, как и прежде будешь следить за порядком, а может вернёшься на работу, когда состояние это позволит. А наладится оно быстро, вот увидишь. Даже не заметишь, как пролетят счастливые три года декрета, а потом снова в бой. Ты будешь жить так, как захочешь, как всегда хотел. У тебя хватит сил, я верю в это. И, конечно, всегда буду рядом, поддержу тебя абсолютно во всём. И даже если твоё здоровье останется не лучшим, я всё равно тебя не брошу. Буду во всём помогать, так же, как и сейчас, носить на руках, даже если ты снова начнёшь подниматься сам. Буду следить, чтобы ты не искал новых приключений и не брал на себя слишком много, пока не оправишься до конца. Я привык о тебе заботиться, я... Я люблю тебя. Безумно люблю. И ни за что не отпущу, даже самой смерти не отдам, никогда. Ну же, солнце, улыбнись... Знаешь, какой ты сейчас красивый, как я люблю твою улыбку? — Я хочу... Но не знаю... Хватит ли сил. Милый, их нет... Обещай... Что научишься... Жить без меня. Обещай... — всё-таки ощущая пару слезинок, скатившихся по бледным тонким щекам, Колдун всё держался за любимого, под конец всё же слабо вымученно улыбаясь, казалось, что если сейчас он хоть на секунду разожмёт уже слабые руки, то пропадёт навеки, не сможет заставить больное сердце биться дальше, как ни банально, именно сейчас так сильно хотел жить, как никогда прежде. — Я за тебя жизнь свою отдам... За наших детей уж точно. И ну тебя... Какой из меня... Сейчас красавец. Нет... Тень... Одна осталась. Но эта тень... Безумно тебя любит. Сегодня... И навсегда. — Я не могу обещать такое, глупенький... Лгать тебе не могу. И знаю, что без тебя не справлюсь, никогда. Только попробуй меня оставить... Даже с того света достану. Маленький, ну же... Я понимаю, ты очень устал, я не выдержал бы и половины того, что ты пережил. Но ты смог. Ты очень сильный, я знаю... Раз у тебя не осталось сил, бери мои, хоть все. Для тебя мне жизни даже своей не жалко... Клянусь, если бы я мог, я вместо всех этих глупых денег отдал бы тебе своё здоровье, будь оно проклято. Но нельзя... Поэтому я тебя выхожу, даже не думай в этом сомневаться. Ты будешь со мной... Ты навеки будешь со мной. — спокойно мягко стерев невольные слёзы с его лица, альфа понял, что проще вернуть всё на места, снова прилёг рядом со своим мужем, нежно обнял его, мягко поцеловал в холодный лоб с тёплой улыбкой и решил хоть немного отвлечь, пока от всего этого негатива снова не стало хуже. — Ну и что, что тень... Зато это самая любимая моя тень. И дети будут похожи на эту тень, а значит будут прекрасны. Кстати... Ты не думал ещё, как будут звать наших мальчиков? — Дурак... Я бы... Никогда не принял. И это же прекрасно... Что хоть ты здоров. Если б с тобой что-то... Я бы никогда... Я... Не знаю... — тихо сдавленно всхлипнув, он с трудом сдержал новые незваные слёзы и уткнулся парню в плечо, так проще всего, так спокойнее всего. — А ведь правда... Я не очень много... Думал об именах. Но если... Если будут Константин... И Максим? Что думаешь? Мне всегда... Нравились эти имена. — Тише, тише мой хороший... Не бойся, со мной ничего никогда не было и не будет, обещаю. Ну куда я от тебя... Не волнуйся так, тшшш. — быстро привычно убаюкивая любимое дитя, Прохор задумался над таким ответом и тихонько кивнул с довольным видом, всегда знал, что вкус у мальчика прекрасный. — А почему и нет... Мне нравится, Макс и Костя, хорошие имена. И мальчишки будут замечательные... Уже совсем скоро. А сейчас отдыхай родной... Тебе это нужно. А я буду рядом с тобой. Сейчас и всегда. Спать совсем не хотелось, но глаза сами закрылись и уже через минуту омега снова спокойно спал, а его любимый продолжал ласково отогревать будущего родителя и очень надеялся, что покой его никто не потревожит. И пускай сам пока как на иголках, пускай даже предположить не может, что произойдёт в ближайшие дни и это пугает больше всего, пускай не может отвести взгляд от самой большой своей любви. Это всё совсем неважно, ведь скоро наконец родятся их дети. Маленькие любимые солнышки. И они вернутся домой только вместе, иначе быть не может. А значит, наверное, всё не так уж и плохо. И эта ночь стала никак не спокойной, скорее, самой страшной за все прошедшие девять месяцев. Ведь буквально только что альфе пришлось на скорости света лететь в родильное отделение и там остаться в коридоре, до конца просыпаясь и не понимая, чего ждать. Страх накрывал леденящей волной и не давал трезво мыслить, крепкие сильные руки судорожно цеплялись за лавку, а яркие зеленоватые глаза светились настоящим безумием. Если врачи хоть что-то сделают не так, если хоть немного навредят его мужу или детям, он к чертям разнесёт всю эту больницу и всё сделает, чтобы она навсегда закрылась, не могут зваться врачами те, кто вредит пациентам, а не помогает им, не спасает. Хоть бы что услышать... Но акустика здесь такова, что слышно только врачей, и то ни слова не разберёшь, но их несколько встревоженные голоса заставляют едва не царапаться в дверь и желать только тихо взвыть от бессилия и необъятной тревоги, уже подозрительно смахивающей на дурное предчувствие. Так, спокойно, вдох, выдох... Сильный, кремень, нельзя. Нельзя терять контроль... Ждать, только ждать. Но как же это мучительно... Неизвестность действительно страшнее всего, что только может быть, и сейчас она снова сводит с ума. Все эти месяцы он повторял своему мальчику, буквально вбивал, что всё будет хорошо, и сам сейчас не может в это поверить. По натуре не мечтатель, а реалист, он прекрасно понимает, как в их случае микроскопичны шансы на счастливый финал, но, чёрт возьми, как же хочется в него верить... Наставшая на секунды оглушительная тишина заставила сжаться и задержать дыхание, прислушиваясь с лёгким испугом. Что за чёрт, что там происходит... И эту пугающую тишь разорвал детский плач в два голоса. С ними всё хорошо... Облегчённо выдыхая, молодой отец откинулся на стену, на мгновение прикрывая глаза, и вдруг резко вздрогнул, снова присаживаясь ровно и напрягаясь. А как же Дима, что с ним? Уже можно зайти, спросить? Но ведь должна выйти медсестра... А к чёрту всё, он имеет право увидеть любимого. Собравшись со смелостью, Шаляпин резко поднялся и уже почти открыл массивную дверь, но она вдруг распахнулась сама и к нему вышла милая девушка в белом халате с двумя голубыми свёртками на руках. Вот и сыновья... Люди, что изменят их жизни раз и навсегда. Принимая детей, парень даже не успел ничего спросить, только глядя на Костю с Максом и устало счастливо улыбаясь, и к нему вышел доктор, прикрывая за собой дверь и показывая на ту же лавку, некоторые новости лучше сообщать с хоть какой-то подготовкой. — Прохор Андреевич, за детей не волнуйтесь, с ними всё в порядке, они здоровы и ещё много лет будут вас радовать. А вот ваш муж... — Что... — не отпуская пока самое ценное, он присел и вовсе не оценил, как резко оборвалась речь мужчины, чувствуя снова подкатывающий ужас и не замечая, каким тихим и хрипловатым стал голос. — Что с ним... Он жив? — Да... Но я не могу сказать, что для него роды были лёгкими и кончились хорошо. Он отключился от боли почти сразу и всё пришлось делать очень быстро. Он чудом выжил... И я никак не могу ручаться за то, что проживёт он дольше недели. Скоро ваш супруг должен прийти в себя, но вряд ли сможет хоть что-то. Простите, здесь мы уже бессильны, нам очень жаль.