Жизнь Хатидже Турхан-султан.

Кёсем была не из тех людей, которые обладали способностью делить с кем-то свои могущество и власть. Она, преодолевшая столько бурь и невзгод, не смогла смириться с тем, что Кеманкеш паша пошëл против неё и бросил ей вызов. Она не желала терпеть кого-то постороннего рядом с собой у руля и строго наказала самой себе, что пока она не избавится от всех недругов, она не получит желанного спокойствия. По своей лидерской натуре Кёсем стремилась к единовластию и подчинению, но не разделению власти между правящими лицами, и посему она точно знала, что единственная её трудность в данный момент - это Кеманкеш. Уверенность в своей победе была высока - она не сомневалась в этом. Пройдя через все трудности - бунты, мятежи и кровавые расправы, она уже не так боялась своих врагов, как в молодости, и прошлое ожесточило её сердце, сделало его подобно граниту, и она подчас проявляла это через свою жестокость и беспощадность. Кëсем даже объединилась с Джинджи ходжой, которого она до какой-то пора считала невежей и колдуном, и с твёрдой решительностью она использовала все свои навыки дворцовых интриг и плела интриги дьявольски умело до тех пор, пока они не дали первую трещину в успешной карьере Кеманкеш паши. Ранним утром до султана дошли одни очень волнующие известия о том, что на дворец надвигается толпа разгневанных янычар и что они (по каким-то, разумеется, слухам) жаждут крови. Ибрагим, ещё совершенно неокрепший после продолжительной болезни вновь получил сильнейший удар. Проснувшись после бессонной ночи, он оказался снова окружëн бедами, и показалось ему тогда, что теперь несчастья целую жизнь будут преследовать его по пятам и никакая добрая весть не подарит ему счастливой улыбки. Чувство обречëнности и безнадëжности подавляли всë его существо и вытесняли всякую хорошую мысль. Болезненное его сердце сжималось и едва билось, когда он узнал случившемся. Снова он испытал дикий ужас от испытываемого страха и понял, что ему поможет только один человек на всëм белом свете. В первую секунду он испугался того, что пришли за ним, ринулся к матери в покои и даже накричал на служанок, потому что те не сразу вышли. Он почти упал в ноги Махпейкер, сидящей на софе и спокойно пьющей утренний кофе с лукумом, и стал сетовать. Кёсем отложила свой завтрак и вопросительно взглянула на сына. — Валиде, это конец! Конец! - тихонько восклицал Ибрагим, словно боясь, что его могут услышать, - они пришли за мной... Они требуют, чтобы я явился к ним. Они у ворот Баб-ус Саадет столпились! Кёсем посмотрела на одутловатое лицо сына, на его слипшиеся от слёз ресницы, влажную тёмную бороду и сочувственно улыбнулась - совсем случайно вышла эта улыбка, такая искренняя и добрая, ободряющая беспокойное сердце Ибрагима. И он почувствовал в тот миг, что находится под надёжной защитой своей матери и ничего ему грозить не станет. — Не бойся, они пришли не за тобой, - сказала она и усадила сына рядом с собой на софу, - тебе совсем не сообщили, зачем они пришли? — Клянусь, Валиде, я не знаю! - воскликнул Ибрагим как дитя и вытер внутренней стороной ладони слёзы с глаз, - а вы знаете? Он с надеждой посмотрел на неё и ждал ответа. — Знаю, Ибрагим, - понимающе ответила она, - они недовольны тем, как им выдали жалованье. Они пришли по душу великого визиря. Ибрагим с воодушевлением вскочил с софы, но вскоре вновь сел, несколько испуганный словами матери. — Ты должен выйти к ним, Ибрагим. Они выкажут недовольство в сторону Кеманкеш паши, а ты должен принять их требования, - она нежно погладила его по спине и продолжила, - послушай, тебе не нужно так бояться. Они тебя не тронут. Они не посмеют и пальцем к тебе прикоснуться, иначе же будут со мной дело иметь. — Я так вам благодарен, мама... Но откуда вы знаете, что я им не нужен? — Доверься мне, лев мой, - сказала Кёсем наконец и подняла сына с софы. Она уверенно держала его за плечи и чуть сжимала их. В ответ на неё глядели испуганные глаза, исполненные тревогой и отчаянием. — Что ж... Если так надо, то я выйду к ним, - Ибрагим заметно помрачнел и сделался ещё печальнее. В полдень всё должно свершиться как было задумано. Кёсем вместе с Бехрамом агой, своим кетхюдой, поднялась на башню справедливости и стала наблюдать за происходящим на огромной площади. В тот день шёл мокрый снег и была слякоть, холод пробирал до костей, но Кёсем посильней укуталась в свои великолепные меха и, совсем позабыв, что она не любит холод, с нескрываемым любопытством стала смотреть. Под куполом серых небес собралась толпа янычар, красным пятном мерцавшая на бледном мраморе площади. Они и впрямь были разгневаны, и Кёсем улыбнулась. — Мой сын-повелитель уже покинул свои покои? - спросила она у Бехрама. — Да, Валиде султан, - отвечал ей седобровый старик, - повелитель ждёт часа, когда ему нужно будет явиться перед янычарами. Вот и он. Кёсем вцепилась тонкими пальцами в решётки окон и стала вся внимать тому, что происходило там. Под навесом тогда уже стоял кадий, беи, несколько других чиновников и, безусловно, великий визирь. Ибрагим вышел из огромных дверей, и даже издалека Кёсем увидела, как бледно и объято страхом его лицо. Он неуверенно ступал в сопровождении четырёх стражников, двух пашей из совета, а также Джинджи. Немым взором своим он растрогал злые лица янычар, и они склонили перед ним головы, и гул на минуту улëг. Начал говорить самый главный из янычар - солдат высоко роста и ярого вида. — О, падишах наш! Да благословит Вас Аллах и подарит он Вам долгих лет жизни. Мы, рабы Ваши, пришли сюда затем, чтобы напомнить Вам, что жизнь наша в Ваших руках и потому Вы несёте ответственность за нас, - громким басом говорил он, - мы пришли изъявить Вам своё недовольство тем, как небрежно и недобросовестно с нами обходятся Ваши поверенные. Жалованье, которое положено нам, было выдано неправедно. Мы ещё умалчиваем о том, что многие солдаты были уволены со своих постов, оставлены без гроша в кармане, но со множеством долгов. Разве так нужно обходиться с народом пророка Мухаммеда?! Мы требуем, чтобы причастные к этому были преданы справедливому суду! Ибрагим дослушал речь янычара и облизнул сухие губы. Сердце в груди колотилось так, что в глазах темнело под его стук. Но он кое-как преодолел волнение и заговорил: — Чего же вы хотите? Кто виновен перед вами? — Виновен тот, кто жалованье нам выдаёт и на посты назначает! А как известно, этим делом великий визирь занимается! - огненный взгляд янычара устремился на Кеманкеш пашу. Великий визирь чуть приподнял голову и взглянул на султана. Ибрагим же в свою очередь посмотрел на него. Тогда он сделал шаг вперёд и тихо спросил у султана: — Повелитель, вы позволите мне сказать своë слово? Тот молча кивнул и принялся слушать речь Мустафы. — Значит вы пришли за мной? - заговорил он необычно громко, - раз я виновен пред вами, так отчего же вы ко мне не обратились? Неужели мне, великому визирю, не нужно знать, почему возмущаются подданные империи?! - голос его нарастал и нарастал, - объяснитесь же, Чавуш ага (глава корпуса янычар) чем вы так недовольны? Тем, что я пристойно выполняю свои обязанности? Так уясните же все, кто так считает! Изъявляя недовольство мною, вы обрекаете на то и падишаха нашего! А изъявляя недовольство падишахом, вы невольно становитесь одними из тех, кого называют вероотступником! Так верно ли то, что вы пришли жаловаться на мои действия, которые разрешены самим султаном? Лишь с позволения падишаха нашего, Ибрагим хана, исполняются все приказы! Вам должно быть совестно обвинять меня в тех деяниях, которые с дозволения султана пришли в исполнение! Это настолько дерзкое заявление, что здесь только кадий должен разбираться! Волна восклицаний прошлась по толпе, но Чавуш ага упорно молчал, сведя брови к переносице. Кёсем недоумевала. — Что там случилось? Отчего они бездействуют? Бехрам ага рассмотрел обстановку и нахмурился. — Похоже они разбираются, Валиде. — Разве может быть разбирательство, Бехрам?! - рявкнула Кёсем и возмущëнно посмотрела на кетхюду, - почему Чавуш ага опустил голову? Разве не ты должен был договариваться с ним!? — Клянусь, Валиде, я сделал всë, как вы велели, и Чавуш ага согласился на это. Я не знаю, почему... - оправдывался Бехрам и в недоумении разводил руки. Неожиданно для двоих в башню явилась Турхан султан с расстроенным и испуганным видом. Слезы ещё не успели просохнуть на её миловидном лице. Она укуталась тонкую шаль, закрывавшую шею и грудь, и накинула на плечи соболиный мех. Через слои одежды чувствовалось, как дрожит её тело. — Валиде султан! - возгласила она и прижала ладони к груди, - неужели это правда? Янычары пришли за нашим повелителем?! Кёсем ещё пуще прежнего разозлилась и стала в наивысшей степени свирепой. — Что за вздор? Как ты посмела подняться сюда?! Ступай в свои покои, живо! — Валиде... - пробормотала Турхан. В тот момент явилась ещё одна султанша - Атике. Она узнала от всполошëнных евнухов и калф о том, что армия подошла к дворцу за тем, чтобы забрать султана, и не смогла она умерить свой страх за брата и поделилась этим с Турхан. Обе они и явились на башню справедливости, где, по слухам, сейчас была Валиде султан. — Матушка, скажите, что с ним ничего не случилось! - не сдерживала слез Атике. — Атике, забирай Турхан и уходите отсюда. Вам не стоит здесь находится. Но Атике стояла на своём. Страх потерять своего брата-близнеца, частичку её души, удерживал её на одном месте и не позволял сдвинуться ни на шаг. — Я не уйду, пока не узнаю правду! — Не глупи, Атике! С нашим повелителем ничего не случится! - окончательно вскипела Кёсем и больно схватила дочь за локоть, и указала ей через окно на живого и здорового Ибрагима. Бехрам ага в это время аккуратно отошёл в сторону и скрылся в занавеси. — Слава Аллаху! - воскикнула Атике и улыбнулась Турхан, - он жив. — Теперь убедилась? Живо уходите! - вторила Кёсем. — Валиде, почему вы так? - спросила вдруг Турхан, - мы беспокоимся, оттого и пришли сюда. У нас не было дурного умысла, не злитесь так. — Мы не уйдем, Валиде, пока не узнаем, в чём дело, - решительно настроилась Атике. Кёсем в ответ на это молча отвернулась к окну и продолжила наблюдать. К тому времени Кеманкеш заканчивал свою речь и уже окончательно убедил янычар уходить обратно в корпус. В дело по его просьбе также вмешался и кадий, он то и решил, что настоящими виновниками являются некоторые из янычар, которые с давних лет (а именно с тех пор, как Кара Мустафа был назначен на пост главы корпуса янычар) имели с Кеманкеш пашой давнюю вражду. Теперь всем известно стало, кто одержал победу в этом деле. Кеманкеш уверенно стоял на ногах и с такой же уверенностью говорил Ибрагиму о необходимости наказать зачинщиков бунта. Всем тогда стало очевидно, что Кеманкеш подвернул ситуацию так, что вместо него, главным виновником оказался Чавуш ага и парочка других бунтовщиков, кем-то, как предполагал великий визирь, подстрекаемых. — Чавуш ага прав - виновных нужно предать суду, дабы не сеяли раздор, иначе наш враг увидит, что среди нас царит крамола, и станет бить нас в самое больное место. Ибрагим выслушал великого визиря, кадия, некоторых беев и пришёл к выводу, что Кеманкеш прав. — Чавуш ага, поскольку ты считаешь власть повелителя сомнительной и подстрекаешь к этому других, то ты должен быть наказан за содеянное! - завершил Кеманкеш, и он вместе со свитой падишаха покинул то место, а главу корпуса янычар тотчас схватили и немедленно увели. Кёсем, видя происходящее, немедленно засуетилась и вместе с кетхюдой ушла вниз, несмотря на Атике и Турхан, сильно озадаченных происходящим, но тем не менее последовавшими за ней. Валиде султан встретилась с Ибрагимом и сопровождавшими его возле зала для аудиенций, и она была не то что в гневе, - а в ярости от произошедшего. Хотя, надо заметить, она ничуть не показала своих чувств, и в тот момент просто выразила на своём лице материнскую тревогу за сына, напуганного толпой янычар. Ибрагим шёл навстречу Кёсем, весь разбитый и подавленный, а подле него перебирал ногами Джинджи и что-то шептал ему в ухо. Позади же них победной походкой шёл и сам великий визирь, весьма успешно разобравшийся с ситуацией обращённой против него. Когда все наконец столкнулись у залы, Ибрагим припал к рукам Валиде и стал целовать кольца на её пальцах, все же остальные присутствующие склонили головы: кто перед падишахом, кто перед Валиде султан. Турхан с замиранием сердце посмотрела на своего возлюбленного и едва сдержалась, чтобы не поцеловать его благословенные руки. Так всë в ней трепетало при его виде и так она была оживлена во время их первой встречи после долгой разлуки. Но Ибрагим даже не взглянул на неё, и она это заметила. — Сын-повелитель, я вижу, ты очень взволнован, тебе нужно отдохнуть, - властно заговорила Кёсем и до необычайности стала спокойна. — Повелитель испытал сильнейшее напряжение, султанша, - отвечал Джинджи вместо самого султана, - я отведу его в покои дам необходимые лекарства. — Хорошо, - сдержанно отвечала Кёсем и также сказала слугам, чтобы они сопроводили султанш в гарем. И два злейших врага оказались с глазу на глаз. — Валиде султан, - Кеманкеш паша вновь поклонился Кёсем, и она заметила, что лёгкая ухмылка возникла на его губах, - вы, дай Аллах, здоровы? Вы бледны. — Мои враги так и ждут, чтобы я поскорее занемогла, но пусть не надеятся... Пускай сами ждут часа, когда их ноги ослабнут и перестанут их держать, и тогда падут враги наземь передо мной и будут просить пощады. Кеманкеш кивнул и словно не слышал, что говорит Кёсем. — Мне нужно было сразу догадаться, что вы стоите за произошедшим, тогда бы я перевел это беду на... Тогда бы и в самом деле прекратились все невзгоды и беды. — Как ты смеешь бросать на меня такие обвинения? - возмутилась Кёсем и сделала шаг вперёд, - на каком основании ты делаешь такие выводы?! Кеманкеш сжал челюсти до желваков и поднял руки в воздух. Чёрные глаза его устремились прямо на разъярëнную Махпейкер, лицо которой от злости преобразилось до неузнаваемости. Грудь её вздымалась вверх, а ноздри раздувались точно как у хищного зверя, упустившего свою добычу. Она видела, как ликовал великий визирь от собственного успеха, и злилась ещё больше. — Я говорю лишь только то, что есть на самом деле. Это обязанность моя - говорить правду такой, какая она есть. — Глядите в оба, паша, - говорила Кёсем на последок, уже уходя, - как бы эта правда против вас не настроилась. Уже через пятнадцать минут Кёсем была в покоях Ибрагима и по своему обыкновению изъявляла непреложное мнение. Каким-то образом она пыталась переубедить Ибрагима в его решении и даже не побрезговала использовать для этого все средства - даже самые отвратительные и жестокие. Ибрагим и без того измученный и изможденный вновь был обрушен шквалом материнских упрёков и нападков. Он едва стоял на ногах, и только какие-то силы помогали ему выдерживать угнетение со стороны матери. Хусейн Эфенди же молча стоял в сторонке: ему также немало досталось за нанесённое им поражение. В тот день гнев Махпейкер испытал каждый во дворце Топкапы. — Ибрагим, ты допустил большую ошибку, - вразумляла его Кёсем, делая заметное ударение на слове "большую", - если это в скором времени снова выльется в мятеже, я уже не смогу помочь тебе. Ни я, ни стража, ни паши, ни тем более великий визирь - никто, слышишь, никто не сможет тебя уберечь от гнева янычар, которые непременно захотят тебе мстить за смерть Чавуша аги! Ибрагим слушал слова матери, да только словам её значения совершенно не придал. Только устало посмотрел на мать и тихо заметил: — Кеманкеш паше я верю, матушка. Вы ведь видели, как он с толпой управился и меня притом перед янычарами защитил. Я думаю, что вы зря предполагаете, будто бы они вновь взбунтуются. — И кто же? - изумилась Кёсем, дослушав сына, - кто так заставил тебя думать?! Это Кеманкеш тебе гарантировал безопасность? Так знай же, что ни один великий визирь не в состоянии словом утихомирить разъяренную толпу, а тем более - янычар. Сегодня только благодаря мне толпа разошлась и не навела ещё большей сумятицы! Если же я не повлияла бы на них, то дело бы закончилось куда серьëзней, особенно для тебя, Ибрагим, и для твоего султаната... И всë потому, что ты не принял их условия, которые они выставили! Капелька пота скатилась по лбу Ибрагима, но как только он стёр её рукавом, он сел на диван и со сдержанностью ответил: — Каковы же были их условия? Как я понял - снять Кеманкеша с поста великого визиря? — Ты понял верно, Ибрагим. Так и нужно было поступить во избежание будущих проблем, - ответила она непринужденно. — Верно, значит, - повторил он, но как бы с какой-то скрытой неприязненностью, - Валиде, мне не понять, похоже, но... Или это ваши условия? На подобный наскок Кёсем только крепко сжала руки в кулаки и вышла прочь из покоев, оставив за собой не только гнетущее чувство, распространившееся и на Ибрагима и даже Джинджи, но чувство глубочайшего сожаления и сомнения.