Жизнь Хатидже Турхан-султан.

Тогда был весьма холодная весна 1644 года. Начало апреля. Стояла та пора, когда кончалась зима, но не начиналась настоящая весна. В воздухе вечерами и ночами по прежнему стояла зимняя стужа, а днём, когда солнце стояло в зените, на земле мягко лежал теплый и пряный воздух, наполненный свежестью проросших травинок и первых цветов. Тогда был совершенно обыкновенный день, ничем не отличающийся от остальных дней, и в гареме, как было ежедневно испокон веков, неугомонно горела жизнь, жизнь, которой жил каждый житель Топкапы и в которой каждый человек играл свою отобранную роль. Евнухи всë по-прежнему зло ворчали, бранились на непослушных, отвиливавших от работ одалисок, забавляющихся от излишней скрупулëзности и ворчливости евнухов, и ссорились между собой по глупостям, какие обыкновенно возникали между ними. Потолстевшие их от пахлавы и локмы холеные лица постоянно то и дело складывались в недовольную гримасу, когда Хазнедар выражала своё недовольство их службой или когда те напротив - превышали свои полномочия в своих корыстных целях. Калфы и служанки продолжали преданно служить труду в гареме и, вместе с тем, своим госпожам, у которых они стояли в услужении. Некоторые из них, те, кто достиг определенного возраста, покидали гарем с хорошим приданным и становились жëнами богатых людей, а на их же место приходили совсем юные девушки, которые по всяким причинам были вынуждены прийти в гарем учиться труду. Наложницы же, как и свойственно молодым и беззаботным девушкам, увеселяли гаремную рутину и вносили в него жизнь по-своему, как только могли это делать девицы, не испытавших за свою жизнь недостатка и тягот. Они, подобно весенним цветам, пестрели в ярких красивых нарядах, душились маслами и духами, красили глаза сурьмами и наполняли часть дворца жизнью, смехом. Красивые израсцовые стены гарема: голубые, красные, пурпурные, зеленые и других всевозможных цветов, в которых проглядывались таинственные и загадочные изображения цветов, силуэтов диких животных и птиц и огромные расписные купола, величественно нависавшие над головами жителей Топкапы, всë также грандиозно восхищали каждого, кто хоть раз оказался под сводами этого дворца. Но были при этом множество изменений, который также внесли в ташлык свою лепту. Всего пару месяцев назад, когда столицу сотрясали сильнейшие снежные бури, во дворец поступило одно важное сообщение о том, что привезли новых рабынь, которых пожалел один паша, увидев, что они на огромной площади невольничьего рынка, почти окоченевшие в сильный мороз и осунувшиеся от голода, падали наземь прямо на снег. Их, четверых, совсем юных девушек, под руководством Сюмбюля аги и Мелеки хатун привели в огромную залу, всю обставленную свечами и благовониями. При беспокойном этом свете вошли они, сдержанным строем и со стыдливо опущенными головами, и тотчас приковали к себе тихое и осторожное внимание наложниц, сидевших на диванах и стоявших на балконах. Слышались шёпот и лëгкие смешки, но никто из рабынь глаза не поднимал, и всë также они притупленно смотрели вниз, отходя от холода стамбульских улиц. Тёплый воздух, наполненный ароматами свеч и лёгким запахом подкопченых щеп пошёл им только на пользу. Но только лишь спустя пару часов, когда их отмыли в бане, накормили теплым чечевичным супом и дали кров и одежду, они осознали, что это место не так плохо и что произошедшее с ними ранее осталось позади. Позже они присели на одном из балконов второго этажа, ограждëнном балюстрадой, в груде подушек и стали приходить в осознание, что всë это не сон. Сказочным казалось им это место, где взгляд пытается сосредоточиться на одной вещи, но этому непременно мешает какая-то другая вещь, кажущаяся ещё более удивительной и впечатляющей. Поразили их богатство и утонченность высоких стен, разрезных дверей, мозаичных окон и больших шарообразных люстр. Пугала их превратность судьбы, но тем не менее это чудное место возбуждало в них бурный интерес. Так, казавшиеся враждебными наложницы, напротив, гостеприимно приняли их, пожалели и обогрели. И хотя здесь казалось новоприбывшим в диву огромное количество девушек всех возрастов и внешних обликов, их пестрые, прелестные наряды и милые маленькие тюрбаны на головах, однако тот горячо и трепетно совершëнный жительницами гарема шаг навстречу испуганным рабыням, вразумил их довериться им всей душой и заставил их полюбить их как родных сестëр. Они, сделав один маленький шаг навстречу к человеколюбию и состраданию, все испытали огромное чувство благодарности и снисходительности к тому, кто оказался в очень жалком положении. В большой же спальне, где спали одалиски, наложницы узнали об этих девушках. Двое из новоприбывших девушек были сёстрами. Они рассказали, будто бы они являются турчанками, ибо их отец, опасаясь за судьбу дочек, отдал их на воспитание в гарем, где, как ему сказали, можно найти лучшее воспитание для девушек. Из их слов можно было предположить, что, получив должное воспитание, а затем и приданное, они с спокойными душами покинут гарем уже замужними женщинами. Впрочем привлекли внимание отнюдь не они. Остальные же, как одна из них сказала, черкешенки. Только одна, Лалина, была из одной семьи, где костлявые руки нищеты и голод заставили родителей продать свою младшую дочь туркам, которые выкупили её у них за большие деньги и обеспечили их жизнь на ближайшие десять лет. Другая же девушка показалась многим весьма высокомерной или, вернее сказать, гордо замкнутой от окружающих. Вместе с тем о её внешности можно было сказать многое, ибо землячка её обладала весьма посредственной внешностью для тех мест. Сафер (так звали вторую девушку) была среднего роста, но при этом с выдающимся крепким телосложением. Будучи всего лишь тринадцатилетней девицей обладала высокой и сильной грудью и круглыми бёдрами, которых связывала между собой в обольстительную слаженность узкая талия. В бане, когда она бесстыдно скинула с себя одежду, и стала намыливать чуть бронзовую кожу, одни девушки бросали на неё неловкие взгляды, а другие - завистливые. Редко встречалась в гареме столь соблазнительная и столь порочная красота, какой обладала Сафер. Лицо её было таким же ярким и запоминающимся, как и тело. Круглое, скуластое лицо с низким круглым, но с упрямым лбом, и с большими чёрными глазами (именно чëрными, почти проглатывающими свет) и тонким длинным носом, тень от которого кокетливо падала на губы, всегда складывающиеся в насмешливую ухмылку. Её изогнутые соболиные брови всегда надменно возвышались над глазами и всякий раз складывались в своеобразную волну, когда кто-то обращался к ней. Многие заметили, как гордо держала она свою голову, на которой росли пышные чёрные волосы, и как высокомерно выпрямляла она спину, на которой образовывалась длинная и глубокая ложбинка. Даже сидя, поджав под себя ноги, её гибкая и сильная спина была ровна, а узкие, налитые плечи расправлялись. Голос её часто звучал наигранно и шутливо, с некоторой задоринкой, как показалось некоторым, но говорила она с рабынями нехотя, без желания, словно они были недостойны чести говорить с ней. — Надо же, пришла сюда рабыней, а задирается так, будто сама султанша! - говорили многие девушки после одной беседы с ней. Во время осмотра, Сафер, не робея, как другие, явилась к лекарке на осмотр и так же бесстыдно сняла халат и показала ей все свои прелести. Она нагло ухмыльнулась оробевшей женщине после осмотра и, кинув ей пару двояких слов, отправилась вместе с остальными в спальню. Замечали затем за Сафер умение подчинять себе. Первой стала Лалина, почти пресмыкающаяся перед ней, помогающая и ни в чём не отказывающаяся. А затем были и остальные девушки, которые не могли не склониться перед характером красивой и высокомерной наложницы. Её примечательная наглость и желание быть выше всех в той же степени и отталкивало её от других девушек. Впрочем, она не стремилась к дружбе, тем более с наложницами гарема: они казались е скучными и смешными. Её во многих девушках смешили их робость и боязливость, казались они ей маленькими запуганными зверьками, сидящими в клетке. Она так думала о них и не стеснялась также изъявлять о них эту мысль вслух. Девушкам эта мысль пришлась не по душе,и они ответили ей на грубое высказывание, получив при этом от самоуверенной наложницы ещё больше дерзких и обидных слов. И с тех самых пор побоялись многие девушки с Сафер дело иметь и стали держаться от неё подальше. В это же время в династии Османов вновь были крупные пополнения. Айше султан, долгое время неспособная была забеременеть, наконец родила, да и к тому же мальчика, которого султан Мурадом, следом за ней родила и Сачбагли, принëсшая в мир шехзаде Селима. А за несколько месяцев до этих событий произошла история удивительная. В мае, когда Турхан переживала сильнейшие потрясение, относительно рисковых планов Айше, связанных с Валиде султан, она в один из ясных дней испытала жуткое недомогание и, обратившись за помощью к лекарке, узнала, что вновь ждёт ребёнка. В тот день она позабыла обо всех проблемах, которые связывала она, Кёсем султан и Айше султан. Узнав о скором пополнении, Валиде с теплом и душевностью отнеслась к Турхан и в честь радостной новости подарила ей свою величественную эгретку с пером павлина. Казалось Турхан, что всë вокруг неё налаживается, ведь, самое главное, Кёсем султан любезна с ней и не пытается, как было раньше, обидеть её недобрым словом или притеснить в чем-то. Она даже, к величайшему удивлению Турхан, назвала её "дочкой", когда жаловалась на непроходящие головные боли и тем самым вызвала ещё большую приязнь Турхан. Впрочем, подруги её, Дилашуб и Муаззез, также искренне порадовались за неё и, придя к ней в покои в тот день, пожелали лëгкой беременности и таких же лёгких родов. Однако единственное, что недостаточно внесло в её душу усладу, был ответ султана Ибрагима. Она видела его только два месяца назад, когда он позвал её к себе ночью и когда она вышла от него уже с ребенком во чреве. В тот поздний майский день после радостной новости он несомненно ощутил себя лучше, чем раньше. Однако, будучи очень внимательной к настроению Ибрагима, Турхан учла, что обрадовался он этой новости не так, как было в её первую беременность. Он только поцеловал её в лоб и поблагодарил за добрую весть. На это без сомнений сказывалось его здоровье и остывание к ней. Однако же, несмотря на это обстоятельство, она искренне ликовала, что при этом ей удавалось сохранить хоть какие-то отношение с султаном, в отличие от Муаззез или Мах-и Энвер, которые окончательно оборвали всякие связи с Ибрагимом и почти прекратили видеться с ним. Имея Турхан характер менее упрямый, она бы также впала бы в "опалу". Но как радовалась она поначалу своей уже третьей беременности и как потом досадовала, увидев перед собой одутловатое от беременности тело Разие. В тот миг голубые глаза вопросительно смотрели на неё, и, как помнит сама Турхан, злоба и гнев овладели её телом и душой, и почти возненавидела она эти глупые голубые глаза, как когда-то возненавидела она Дилашуб за её некрасивое тело и короткие толстые пальцы. И вдруг осознала она тогда, как омерзительна ей показалась беременность. Как некрасива становится женщина в этот период, с каким громким грохотом разваливается красота её перед угнетающей силой беременности. Размышляла она об этом и приходила к выводу, что это едва ли можно было назвать добрым подарком. Часто улавливала она себя на мысли, что ношение ребёнка - огромный труд, который способна перенести не каждая женщина и что постепенно она, Турхан, будучи всего лишь восемнадцатилетней женщиной, она вынашивает третьего ребёнка. На Родине её бы прозвали безвыгодницей, ибо в этом возрасте многие имели уже пятерых, а то и шестерых детей. Но даже будучи простой русской крестьянкой, она не принимала этого и видела в этом что-то неестественное и почти безобразное, когда женщина почти всю жизнь проживает с ребëнком в животе и к сорока годам выглядит так, словно сама смерть посещала её. Тогда-то она, сев размышлять об этом, пришла к тому, что отдаёт предпочтение отсутствию этого отягчающего положения и что это, если позволит Аллах, будет её последняя беременность. Хотя непременно с другой стороны она понимала, насколько безнравственна эта мысль, ведь она, будучи набожным человеком, допускает такие думы в своей голове! Оказалась она тогда в том положении, что мало начинаешь понимать: что верно, а что - нет. Но тем не менее, она, долго думав, подозвала к себе Разие и спросила, сколько ей осталось до родов. — Это было в январе... Я... Я полагаю, что в сентябре... - поборов стеснение, ответила Разие, а затем робко добавила, - мне ещё так лекарша сказала... Она считает, что ребёнок должен появиться в сентябре. — Что ж... Я приняла решение, Разие, - ответила Турхан, чуть погодя, - полагаю, твоё нахождение здесь будет против всех не только гаремных правил, но и законов жизни. Я решила отправить тебя отсюда... Разие вспыхнула и упала к ногам Турхан, захлëбываясь слезами: — Султанша, сжальтесь! После всего, что мы пережили, я не смогу более оставить вас!.. Я не хочу! На Турхан горячность Разие ничуть не подействовала, она подняла её с пола и образумила: — Успокойся. Ты не в таком сейчас положении, чтобы так резко падать кому-нибудь в ноги... Ты не дослушала меня: я отправлю тебя в одно просторное поместье, где-то под Эдирне. После того, как я родила шехзаде Мехмеда, султан преподнёс мне его как дар. Ты, я обещаю тебе, будешь там всем обеспечена вполне. Пара служанок, повара, повитухи. Мне будет только спокойнее, если ты останешься там, - она также добавила, - будет весьма странно, если ты останешься здесь, и я буду видеть тебя... Такой. - она хотела завершить этот разговор, но в конце концов добавила свою мысль, которая больше всего её тревожила, - я понимаю, как это нехорошо получается, ибо одна только моя дума об этом грешна. Но будет лучше, если ты до своих родов уедешь отсюда. Они распрощались, и Разие на следующий день покинула Топкапы. Однако встретились они в следующий раз только в середине сентября. Ранним утром Турхан разбудил слуга и сообщил, что из Эдирне приехал один евнух с каким-то чрезвычайно важным письмом. Не было сомнений, что письмо касалось Разие, и Турхан, отпросившись у падишаха под предлогом плохо переносимой сентябрьской погоды, отправилась в Эдирне, где огромным простором располагались величественные леса. Она прибыла как раз в тот момент, когда в одной из комнат поместья раздавался оглушительный крик роженицы. Сомнений более не оставалось. Турхан отдала приказ и, спустя пару часов, вошла в комнату Разие. Она лежала почти без сознания, насквозь пропитанная потом. Шея и лицо её блестели, а губы трескались и пропитывались кровью. — С-султанша... - ноздри её прерывисто то расширялись, то сужались, - я неважно с-себя чувствую... Султанша... Я не слыш-шала моего р-ребëнка... Мне плохо... Ох... Она едва произносила слова и дышала, казалось, на ладан. Турхан приехала в Эдирне в свежем и красивом наряде лилового цвета, кружевная блузка которого мягко ложилась на красивую грудь, на голове её аккуратно держалась прелестная чалма с перьями, а руки, пальцы и шею украшали множество украшений с алмазами, сапфирами и изумрудами. Тогда она показалась Разие невероятно очаровательной и прелестной. Присев, султанша наклонила голову к родившей и вышитым атласным платочком вытерла пот с её лба. — Мне очень жаль, Разие. Твоя девочка улетела на небеса и стала ангелочком. Разие не хватило сил зарыдать, и она только протяжно простонала в подушку, отвернувшись к стене. И в тот апрельский день она, видя как Турхан лелеет и холит свою четырёхмесячную дочь Атике, вновь вспомнила свою старую рану. Турхан увидела ту величайшую грусть в больших и красивых глазах Разие и подозвала её к себе. — Милая, сходи за Зарифе хатун, куда эта женщина запропастилась? Служанка почти бесконтрольно развернулась к дверям и пошла, однако вовремя одумалась: — О, султанша, забыла сказать вам... Зарифе, как просила она сама вам передать, ушла на базар. — Кто ей позволил? - удивилась Турхан. Разие пожала плечами. И примерно в это же время в покоях вдруг началась суматоха. Откуда не возьмись врывается Айше султан, почти захлëбываясь в плаче, а за ней бежит Кая и тонкими своими руками пытается попридержать мать. Она была отнюдь не в ярости, как можно было предположить: ею несомненно владело чувство сильнее и выше. Турхан застыла над люлькой Атике и поражëнно вглядывалась в эту картину. Она впервые видела Айше в таком состоянии, и это, к общему виду, удивило её. Айше пыталась выкрикивать слова, но дочь то и дело пыталась закрыть ладонями рот. Разие, ровно как и Турхан, словно остолбенев, смотрела на бывшую Хасеки и её дочь и мало что могла сделать. В конце концов всë завершилось потерей сознания Айше султан, которую евнухи, по приказу Турхан, положили на диван. Лекарку для поднятия шума решили не звать. Они лишь убедились в правильности своего решения, когда Айше открыла глаза после того, как капли холодной воды коснулись её лица. Она устало пошевелила головой и приоткрыла один глаз. Турхан сидела прямо перед ней и, не меняя выражения лица, упрямо смотрела на больную. Разие придерживала Каю руками, чтобы та успокоилась. — Свершилось ужасное, как я и говорила, - наконец произнесла Айше и лукаво подмигнула глазом. — Матушка, прошу! - настаивала Кая, но замолкла, когда Турхан обернулась, чтобы взглянуть на неё. — Я не знаю, про что вы говорите, султанша, - ответила она. — Садразам Великой Османской империи, Кеманкеш паша, по приказу падишаха сегодня был казнён. И поведала она ту историю, которую она смогла выудить у нескольких лиц, кое-как причастных к этому делу. Пару дней назад произошло событие, подробности которого знали только несколько человек: Кёсем султан, Джинджи ходжа, султанзаде Мехмед паша, а также несколько человек. Триумвират, возглавляемый Валиде султан, четко знал свою цель - уничтожить Кеманкеш пашу. Но только один из союзников Кёсем, как стало позже известно, пошёл против неё и стал распространять слухи без её ведома. Пару месяцев назад приближенный султана, Джинджи доносил на Великого визиря. Он, очевидно, пользовался наивностью Ибрагима и говорил ему ужасные слова об садразаме. Подобно ему поступал и султанзаде. После каждого Совета дивана он задерживался вместе с султаном в зале и, плутовато почëсывая редкую бородку, нагло клеветал на Великого визиря. Ибрагим мало что мог понять из их слов, но он несомненно догадывался: великий визирь - человек нехороший. И тогда он сам лично столкнулся с тем, что в словах Джинджи и султанзаде была какая-то доля правды. В декабре прошлого года, когда были сильнейшие морозы и снегопады, в гареме возникла срочная нужда в пятистах телегах поленьев. Об этом ему сообщила одна прехорошенькая одалиска, помощница Хазнедар калфы, с миндалевидным разрезом серых глаз. — Я писала весточку визирю, однако он даже не ответил на него... - сказала она, стоя в двух шагах от Ибрагима и поглядывая на него через опущенный на пол взгляд. Она очаровала его своей красотой, и он непременно захотел её выручить. Он вызвал визиря, несмотря на важное заседание, которое вёл паша, и всем своим видом важно указал визирю на проблему: — Почему ты не занимаешься этим, паша? На что Кеманкеш с весьма большой убедительностью и спокойствием ответил: — Я отдам указания, и они тотчас будут отправлены. Ибрагим улыбнулся и порадовался тому, что его приказы беспрекословно исполняются. В последнее время он особенно остро чувствовал свою безграничную власть и часто пользовался своими правами. — Мой падишах, - добавил Кеманкеш, - разве это мудро или правильно распустить совет Дивана и отложить важнейшие дела государства из-за пятисот телег, которые стоят не больше пятисот асперов? Почему когда я пред вами, вы спрашиваете меня о каких-то бревнах, а не о мольбах провинций, состоянии границ или денежных делах? Ибрагим не ожидал услышать такой ответ, и он со всей своей горячностью указал паше на двери. Тот, будто бы ничего не произошло, покинул опочивальню падишаха. Кёсем султан медленно, но верно приближалась к цели. Она, способная умело строить козни против в своих врагов, знала, что всякое действие Кеманкеш паши, направленное против воли падишаха, вредит ему, и она, используя всевозможные силы, пользовалась этим для достижения желаемого. До того дня, когда султан Ибрагим отдал свой приказ произошли некоторые события, независимые от воли Кёсем султан (Айше султан предполагает, что события эти прошли не без участия Джинджи ходжи, задумавшего вести двойную игру). Под влиянием какого-то важного лица, занимающего высокую должность, стал распускаться слух о том, что паша злоупотребляет властью, данной ему султаном, в своих личных целях. Когда же слухи доходили до Ибрагима, он всякий раз звал к себе Кеманкеш пашу и указывал ему на его недостатки. Причём почти всегда это происходило в присутствии или Кёсем султан или Джинджи ходжи. — Мне говорят, что ты совсем не хочешь заниматься делами, которые я тебе поручил! - возмущался Ибрагим, косо поглядывая на Джинджи и получая его одобрение, - строительство того павильона завершилось? Кеманкеш, которому дали указания следить за строительством очередного павильона в Бешикташе, где Ибрагим любил развлекаться с наложницами, и, если понадобится, снабжать всем необходимым, чтобы стройка завершилась как можно скорее, молча принимал упрëки от султана. Он нередко высказывал падишаху о его неверных суждениях и за это весьма часто ухудшал отношения с ним. Ему многие доброжелательные лица говорили, что до хорошего подобный тон не доведёт и его может ждать незавидная участь, на что Кеманкеш, преисполненный благородной гордостью, отвечал: — Разве хорошо служить султану и не говорить ему правду? Могу ли я стать льстецом? Я лучше буду говорить свободно и умру, чем буду жить в рабской лжи! Кеманкеш паша всячески давал отпор своим врагам, но лишь когда сам султан изъявлял ему своё недовольство, он просил отставки. Склонив голову и встав на колени, он, просунув руку в свой широкий кушак, доставал печать великого визиря и протягивал его султану. — Султан мой, коли я не могу управиться со своими обязанностями или я не угождаю вам в ваших требованиях, то отстраните меня от должности. И каждый раз Ибрагим, в силу своего слабого характера, отказывал ему в этой просьбе и не был в состоянии забрать печать, чтобы вручить её кому-то другому. Сразу после этого на него обрушивались слова негодования от Кёсем султан. Султанша часто видела моменты, когда она была в шаге от победы, но Ибрагим в миг рушил её мечты и планы, вновь отказываясь снимать пашу с должности. Она, обладая острым и проницательным умом, понимала, что если Великий визирь отдаст свою печать, то его без сомнений ждёт смерть, но Ибрагим по каким-то причинам не мог лишить его должности Великого визиря. Он печалился, когда человек, отдавший столько трудов и лет на поднятие государства, так просто и легко протягивал руку с печатью. Ему порой становилось не по себе от того, какая неожиданная жалость пробирает его к людям, действовавшим себе ущерб. И каждый раз за этим непременно следовали упрëки и нападки. — Как ты мог так поступить?! Какая глупость! - гневалась Махпейкер, ходя взад вперёд по опочивальне падишаха, где на диване сидел Ибрагим и прятал голову руками, - он хотел отдать печать, но ты вновь отказался её брать! Погляди на меня, Ибрагим. Не опускай свой взгляд! Он поднимал голову и пустыми глазами смотрел на свою. Она же, видя, в каком он пребывает состоянии, безнадежно вздыхала и уходила прочь в свои покои, где вновь и вновь раздумывала планы по уничтожению своего противника. Эта битва могла длиться долго, пока Ибрагиму окончательно не внушили, что великий визирь враг не только государства, но и его самого. Оказалось, что прибегнуть к подобному способу Кёсем могла давно, но ей только мешало подшатнувшееся за последнее время здоровье Ибрагима. Она хорошо знала, что в последние месяцы её сын мало интересуется политикой и финансами и что кроме гарема ему ни до чего нет дела. Также она отчетливо помнила тот день, когда к Топкапы пришла толпа янычар, которые жаловались на Кеманкеш пашу, трудно было стереть из памяти тот ужас в глазах Ибрагима, когда он прибежал к ней в покои. С хладнокровием она решилась вновь отдать в жертву Ибрагима, до ужаса боявшегося участи убиенного султана Османа. Долго она думала об этом и наконец решилась привести его в исполнение. И вновь, в который раз, Махпейкер Кёсем султан идёт по головам. Не скупясь при этом пожертвовать самым дорогим, что у неё есть. В то раннее апрельское утро должно было всë завершиться. Тогда Кёсем не спала всю ночь, обдумывая каждый шаг своего плана. Она поднималась с дивана, медленно и бесшумно передвигалась по огромному красному ковру, занимавшему почти весь пол её покоев, и обращала свой взор на дальнее широкое окно, где высоко в небе стояла полная луна и длинным прямоугольником бросала свои серые лучи на то место, где ходила Кёсем. Она с уверенностью знала, что пути назад нет и нужно действовать только так и не иначе. После утренней молитвы, когда луч солнца ещё не коснулся земли, Бехрам ага, по приказу Кёсем, взял четыре сундука с золотом и отвёз их в корпус янычар. Новый командир янычар, Коркут ага, уже давно стал приближëнным Кёсем султан, несмотря на то, что на эту должность его назначил Кеманкеш паша, и ждал первых указаний. Бехрам ага приговорил ему и его помощнику о планах Кёсем султан и о действиях, которые они должны свершить, придя во дворец. Договор был заключëн быстро и без всяких трудностей. Пополудни толпа янычар была уже у ворот Топкапы и ожидала появления султана. Ибрагим тем временем находился в гареме. Его неожиданно настигла мысль о том, что он хочет проведать Дилашуб и своих детей. В покоях любимой жены он также обнаружил Муаззез и Турхан, которые часто посещали подругу и проводили скучные дни вместе. Детский и женский смех заполонил комнату, и запахи жареных каштанов и кофе впитался в воздух, когда Ибрагим вошёл в двери под бас слуги: — Дорогу! Султан Ибрагим Хан Хазретлери! Каждая из жëн его выстроила своих детей рядом с собой и склонила голову в почтенном поклоне. — Папа! - безудержно прокричал Сулейман и кинулся в объятия к отцу. Муаззез взяла на руки годовалого Ахмеда и поднесла его к султану. А Дилашуб кинулась целовать его руки. — Вы бесконечно обрадовали нас своим присутствием, мой повелитель, - раболепно вздыхала Дилашуб, в то время как Ибрагим, как он часто делал детям, легонько щипал Фатьму за нос. Девочка заливалась хохотом, обнимая при этом испуганного Мехмеда. Ибрагим посмотрел на Турхан, и та с уважением и преданностью в глазах склонила голову перед ним. — Присаживайтесь, повелитель, - Дилашуб всячески пыталась ласково приобнять султана своими полными руками, - я прикажу служанкам, чтобы они принесли ваши любимые блюда. Но Ибрагим почти не слушал её. Он будто в отстранённости осматривал помещение, в котором жила Дилашуб со своими детьми. — Повелитель?... - она почти вставала на носочки, чтобы взглянуть на него. — Я только хочу, чтобы ты вечером пришла ко мне, - сказал вдруг, - подготовься. Муаззез взглянула на Турхан и увидела, как у той появилась глубокая складочка у губы - признак того, что она рассержена или обижена. Она прикоснулась к её руке, но Турхан в мгновение отдëрнула её и недобро взглянула ей в глаза. Муаззез только кивнула ей и с мольбой взглянула на неё. — Мехмед, Гевхерхан, - сказала она, глядя на султана, - нам уже пора. Не будем мешать султанше. Когда же она проходила мимо, Дилашуб при этом не обратила внимания на подругу и своими большими, преданно-щенячьими глазами смотрела на падишаха и не отпускала его руки. — Обязательно... Обязательно, обязательно! - улыбалась она, и её короткая верхняя губа обнажала ряд маленьких белых зубов, - присядьте, мой повелитель, мы так давно не виделись с вами... Её огромные глаза с величайшей преданностью смотрели на безучастное лицо Ибрагима и излучали ярчайший свет. Муаззез неловко помялась на своём месте и сообщила, что и она, пожалуй, пойдет к себе. Она взяла детей и скоро скрылась за большими дверьми. В покоях остались только султан и его любимая наложница (шехзаде Сулеймана также вскоре забрала служанка). — Повелитель... - прошептала Дилашуб, обнимая ладонями его шею, - я каждый день жду, когда вы вновь позовëте меня... Для меня истинный рай - быть рядом с вами. Ибрагим приобнял наложницу и откинулся с ней на спинку мягкого дивана. Он улыбался. Но покой вдруг был нарушен. В комнату вдруг постучались, и вошёл посыльный от Кёсем султан: именно он должен был объявить султану о приходе янычар. И когда он сказал ему, началось безумие. Дилашуб вскрикнула и слёзы брызнули из её глаз, а Ибрагим замешкался: рука его всë также лежала на талии жены, и он едва смог её убрать. Волнение накрыло его с головой. Он не раздумывая выбежал из покоев и направился к матери. Когда он вбежал в её покои, Кёсем в ожидании стояла у окна и поглядывала то на дверь, то в окно. — Валиде! Матушка! - восклицал Ибрагим, схватившись за голову, - зачем, зачем они пришли?! Вы слышали, что янычары вновь появились у дворца? Кёсем улыбнулась, глядя во внутренний дворик гарема, где туда-сюда сновались евнухи и калфы, обеспокоенные новостью. — Я знаю только одно: если ты не отдашь Великого визиря, они заберут тебя. Серые глаза султана налились и кровью и слезами, он молча посмотрел в пол, затем на Кёсем, но вскоре воскликнул: — Так пусть они его возьмут! Кто они такие, чтобы посягаться на жизнь падишаха?! Пускай забирают Кеманкеш пашу... Визирей у нас много, и я найду садразама ещё лучше! Ну пусть только меня не трогают!.. Я не хочу умирать... Кёсем слушала эти изречение, и становилось ей жалко своего сына, так по-детски боявшегося злых людей. Он с надеждой смотрел на единственного человека, который способен был огородить его от всех бед, и ждал он от этого человека спасения. — Послушай, сын мой, - сказала властным тоном Кёсем и уселась с Ибрагимом на диван, - от тебя почти ничего не требуется: отдай фетву на казнь великого визиря, и дело с концом. Ибрагим, словно провинившиеся дитя, кивнул. В тот же час султанские стражники и Чёрный Али с шелковым шнурком посетили дом, где жил Великий визирь. Он был сильным воином и до последнего боролся за жизнь, но этот неравный бой стал для него последним. Пока Айше султан рассказывала подробности ужасной кончины Кара Мустафы паши, Турхан с ужасом смотрела на Атике, которую слегка укачивая в руках держала Разие. Узкая кисть руки Турхан свалилась с колен, которые укрывали тонкие ткани бежевого шёлка шаровар, и повисла она над диваном, где полулежала Айше и сидела Кая. Все четверо молчали, непременно думая об этом происшествии по-своему. — Кая, милая дочка моя, - произнесла вдруг Айше вновь своим спокойным тоном, - поди в покои и жди меня там. — Но матушка!.. - чёрные глаза юной султанши засверкали из под длинных ресниц. — Кая! - строже заговорила Айше и молча затем ждала, пока дочь выйдет. — Э... Разие, - обратив внимание на взгляд Айше, сказала вдруг Турхан, - отнеси Атике в спальню и посмотри, как там Мехмед и Гевхерхан. — Вот видишь, - сказала Айше, подождав, пока Разие уйдет, и встала с дивана, - она ничего не боится и идёт по головам... Ей совсем ничего не стоит, чтобы уничтожить важнейшего человека в империи... Кеманкеш паша - великий ум этого государства! На нём держалось всë, и лишь из-за гордыни и высокомерия этой убийцы всë падëт прахом! Теперь ты убедилась, что нужно объединяться? Она вновь села к Турхан и взяла её выпавшую руку в свои. Та только молча взглянула на неё. — У меня, к сожалению, более нет власти. У меня она в могилу с султаном Мурадом ушла, а вот у тебя она есть, и ты воспользоваться ей должна! Мы должны отомстить Кёсем Султан за всю ту боль, что она причинила стольким людям. Ответ последовал незамедлительно. — Но за что же мне мстить прикажете? Я за чужую боль не ответственна. Не могу брать грех на душу лишь потому, что Кёсем султан врагов имела. Айше резко убрала руки и встала с дивана, откинув длинные чёрные кудри за спину. — По-видимому, я ошиблась в тебе: ты либо глупа, либо труслива, а наверное, пожалуй, и то и другое, - сказала она, скривив рот. — Пускай я глупа и труслива, но ввязываться в это не стану! Вы нарочно такое говорите, чтобы меня задеть, но я на подобные уловки не поведусь! - она также встала с дивана и с возмущением взглянула на Айше, - а вас я попрошу оставить меня... Вы, очевидно, находитесь в большой ссоре с Валиде султан, но умоляю: не пытайтесь впутать меня в это дело, иначе я буду вынуждена сообщить самой султанше о делах, которые вы проворачиваете за её спиной! Громкий смех выскочил из груди Айше. — Очень жаль. Жаль, что ты не видишь многих вещей, которые происходят у тебя перед глазами... Или ты пытаешься их не увидеть... Впрочем, я полагаю, что союзника в твоём лице я потеряла - мне крайне жаль, Турхан. Я очень надеюсь, что твоя судьба не будет схожа с моей и ты сможешь быть внимательней, чем... Впрочем, я вижу, что ты всего лишь боишься. Боишься, что и тебя коснётся гнев Кёсем... Но гнев проснулся только внутри Турхан. Она воскликнула: — Что вы говорите?! Так что же вы давеча улыбались ей на прогулках, а не правду изволили говорить? Может боялись сказать всë, что думаете о ней? Так найдите же мне человека, способного сделать это! Айше опустила голову и вздохнула: — Он сегодня был казнён. Турхан отчаянно кивнула: — У меня есть шехзаде и две султанши, которые ещё жизнь не почувствовали, и я никому не позволю лишить их счастья. Вы тоже мать - вы должны понять это. Не могу я войти в эту опасную игру, ибо мои дети также войдут в неё, и жизни их будет большая угроза. Айше окинула её саму, а также её огромные богатые покои отсутствующим взглядом и сказала: — Когда-то эти покои мне принадлежали. Покои главной хасеки султан...Затем они тебе перешли. Кто знает, кто следующий займёт эти покои? Возможно, следующая хозяйка этих покоев уже в этом дворце, и она займёт твоё место, пока ты боишься и прячешься по углам. Она, я уверена, бояться не будет и даст отпор тому, кто столько лет угнетал жителей этого дворца. — О ком вы это говорите, султанша? - Турхан не на шутку испугалась. Айше только загадочно улыбнулась и направилась к дверям, но в последний момент она остановилась и обернулась. — Не знаю. Лишь Аллах ведает, что ждёт нас всех дальше. Однако я точно уверена в одном - скоро всë очень поменяется. Кёсем султан не сойдёт всë с рук. Она очень пожалеет о содеянном. И она покинула покои, оставив Турхан одну со своими мыслями.