Разные люди

— Чай, кофе? Вино? Всё за счёт редакции! — Лучше вино. Красное сухое. Пока официант уходит за нашим заказом, я внимательно рассматриваю воюющую с диктофоном журналистку. Такая милая наивная блондинка, просто божий одуванчик. Только ангельских крыльев за спиной не хватает. — Расскажите, как вы попали в Брюссель? — Я поступила в магистратуру по стипендии, — начинаю я заготовленный рассказ. — Знаете, мать воспитывала меня одна и не могла бы дать мне дорогостоящее образование. Я всегда знала, что могу рассчитывать по жизни только на себя, и старалась хорошо учиться. Так мне удалось получить грант на учёбу в Бельгии. — Как складывалась ваша жизнь за границей? — я делаю глоток вина, и журналистка будто автоматически повторяет за мной. — Дело в том, что я никогда раньше не выезжала из России, поэтому первое время мне было сложно. Я хорошо говорю на английском и французском, трудности возникали на бытовом уровне. Я не понимала, где что можно купить, путалась в расписании транспорта и документах, не могла привыкнуть к европейской денежной системе. Однако самой большой моей проблемой были отношения с однокурсниками. — Расскажите об этом подробнее, — девушка-одуванчик смотрит на меня выжидающе и напряжённо, так что мне с трудом удаётся сдержать улыбку. — Понимаете, в таких университетах, как Брюссельский, основная часть студентов принадлежит к среднему и высокому имущественному классу. Они могут позволить себе дорогую одежду и косметику, обеды в ресторанах и много всего того, о чём я только мечтала. Я старалась искать подработки и понемногу копить деньги на приличные костюмы и развлечения, но до большинства моих однокурсников мне всё равно было далеко. Поэтому на меня часто смотрели свысока, у меня почти не было друзей. Я страдала от одиночества. — Грустно, что вы оказались в такой ситуации! Как вы попали на улицу красных фонарей? — о, тут начинается моя любимая часть рассказа! Я отпиваю ещё вина и откидываюсь на спинку стула. — Я заблудилась. Обычно я старалась ходить известными мне маршрутами, но в тот раз захотелось прогуляться. Никогда не гуляйте по Брюсселю в тёмное время суток и, тем более, не ходите в кварталы красных фонарей. Я ведь довольно быстро поняла, где нахожусь, все эти витрины с девушками… Чёрт меня дёрнул пойти дальше, а не развернуться и сбежать подобру-поздорову! В общем, помню только, как меня обогнал какой-то мужчина, быстро приложил к лицу тряпку, а дальше темнота. Я чувствую, как начинают дрожать губы, и снова выпрямляюсь, чтобы выпить ещё. Наверное, журналистка думает, что я страдаю алкоголизмом и пью, чтобы забыть. Впрочем, какое мне дело до её мнения. — Что было потом? — Я очнулась на диване в какой-то маленькой комнатке без окон, голова болела ужасно. Сумочки с телефоном и всеми вещами рядом, разумеется, не было. Через пару часов ко мне пришёл незнакомый чёрный мужчина и сообщил, что все мои документы у него и что я теперь работаю на его фирму. Если буду сопротивляться или попробую сбежать — пожалею. Знали бы вы, как страшно мне было в тот момент! — Вы можете не рассказывать дальше подробно, если это причиняет боль… — кажется, эта милая барышня действительно под впечатлением. — Да нет, я работаю с психотерапевтом и уже почти пережила эти воспоминания… Я расскажу в общих чертах, чтобы не шокировать читателей слишком сильно. Я делаю паузу, беру салфетку и зачем-то стираю с бокала следы своей помады. Журналистка молчит и не пытается меня торопить. Через минуту я продолжаю. — Знаете, самое страшное в брюссельских борделях — ужасный неоновый свет. Ты подходишь к двери, а из-под неё светится красным, будто в комнате произошло убийство и сейчас потекут реки крови. Но там тебя ждёт очередной клиент, живой и здоровый во всех смыслах этого слова. В этот момент жалеешь о своей буйной фантазии и о том, что нашла в комнате не труп. Считается, что ко всему можно привыкнуть. Я буду спорить: к насилию привыкнуть нельзя. Один сеанс длится всего пятнадцать минут — казалось бы, какая мелочь! Но за эти пятнадцать минут успеваешь возненавидеть весь род мужской. И так снова, и снова, и снова, — я замечаю, что начала говорить с особенным пылом, будто с трибуны вещаю, и на всякий случай понижаю голос. — Я ведь правильно понимаю, что вас держали взаперти и не платили ни копейки? — Почти. Нас действительно держали в больших комнатах, типа казармы, но деньги давали — исключительно на еду. «Подходящую» одежду нам выдавали. Некоторые почти не ели и покупали наркотики. Это не возбранялось. Я же экономила и откладывала. Через полгода мне удалось подкупить охрану и сбежать, — по глазам журналистки я поняла, что та хочет что-то спросить, и попробовала угадать её вопрос: — Нет, во время похода в магазин скрыться было нельзя: за нами негласно следили. Тот мужчина не шутил: каждый шаг в сторону карался побоями. — Вы общались с другими девушками? — голос одуванчика-журналистки дрогнул. Впрочем, возможно, что мне показалось. — Да, но очень мало. Мы все были слишком разные. Разного возраста, из разных стран, с разным бэкграундом. Было несколько русскоговорящих, но даже с ними я почти не общалась, только на бытовые темы. Вести долгие беседы не хотелось и не оставалось времени и сил. Каждая отдавалась своим страданиям. — Куда вы пошли сразу после побега? — В российское консульство… Допивая дешёвое, стоит признаться, вино, я рассказываю о том, как мне помогли вернуться в общежитие, восстановить документы и улететь домой; делюсь своими страхами и надеждами. Выслушиваю сожаления и пожелания журналистки, даю обещание оперативно просмотреть материал, когда он будет готов. Когда барышня, наконец, покидает кафе, унося диктофон, свои тетради и лёгкий винный аромат, я позволяю себе вздохнуть с облегчением. Вечерние лучи пробираются сквозь высокие окна, отскакивая зайчиками от пустого бокала. Над аккуратно подстриженными кустами алеет закат. Я мечтательно стучу ногтями по столешнице. Ещё несколько таких историй, и я смогу себе позволить действительно слетать в Брюссель.