Приснись мне

Дальнейшая жизнь показала: так тоже бывает. Они растут скачками, поочередно обгоняя друг друга, и, когда один вытягивается настолько, что разница в росте становится слишком заметна, он будто намеренно замедляется, дожидаясь, пока второй догонит. Как правило, у Би этот скачок роста происходит летом, когда он уезжает гостить к родителям матери в Хэфэй, у Чэна — зимой, и он, с тревогой всю осень поглядывающий на Би снизу вверх, весной находит, что, разговаривая стоя, приходится немного опускать глаза, и успокаивается до следующей осени, пока не обнаруживается, что вернувшийся с каникул Би снова обогнал его на полголовы. Мать Би полагает, что это чудодейственное влияние парного козьего молока, которым Би потчует бабушка, ежедневно покупая его у молочника, а Чэн ночью, оставшись у них в гостях, захлебывается смехом в подушку, слушая, как Би все лето тайком поил этим молоком герань, растущую у крыльца. Это становится одним из знаменательных событий: в какой-то момент их родители решают, что они уже достаточно взрослые для того, чтобы иногда оставаться друг у друга с ночевкой. Дружить семьями они, к сожалению, не начали, как об этом ни мечталось, но и мать Би, и родители Чэна относятся к этой дружбе не только с пониманием, но и с большой благосклонностью. Чэн считает, что его мать преисполнилась симпатией к Би из-за одного забавного случая, который она потом за ужином пересказывала отцу. Би в тот день был у них в гостях, была зима, и, когда настало время уходить, мать, заметив, что тот плохо завязал шапку, присела рядом с Би на корточки, чтобы помочь. Би стоял солдатиком, послушно задрав подбородок, а потом ни с того ни с сего вдруг потянулся к ее шее и восторженно выдохнул: — Как же вы вкусно пахнете. Мать засмеялась, тихо и искренне, обхватила его лицо ладонями и поцеловала в лоб. Когда она рассказала об этом отцу, тот отвлекся от еды и, усмехнувшись, кивнул: — Забавный. Знаешь, мне очень нравится, как он подает мне руку при встрече. Такой серьезный. И сжимает так крепко, совсем по-мужски. Забавный, да. Хороший мальчик. Чэн повертел головой со стороны в сторону, слушая их обоих, состроил смешную рожу Тяню, сидящему рядом, и, когда тот улыбнулся, продемонстрировав два первых прорезавшихся зуба, так же радостно улыбнулся в ответ. А на следующий день слово в слово пересказал все Би, подытожив в конце: — Ты им нравишься. Через некоторое время Чэн понимает, что он матери Би тоже нравится, и даже больше того: она считает, что он положительно влияет на ее сына. Тогда Чэн толком не понял, в чем именно заключается это влияние, но отчетливо почувствовал доброе отношение в один из дней, которые провел в их доме. На улице стояла ранняя слякотная осень, за окном лило как из ведра, а Чэн, слушая как капли мерно колотят по скошенной крыше мансардного этажа, делился с Би счастьем: — Все, разрешили бросить что-то одно. Сказали, выбирать: скрипка или фортепиано. Как думаешь? — Я не знаю. — А ты что выбрал бы? — Виолончель. Это красиво. Би уселся на стул, широко раскинул ноги и изобразил ход смычка по струнам. Он, кажется, просто не понял, насколько это важно для Чэна: Би гонял с пацанами мяч на футбольном поле, играл в баскетбол и занимался в одной единственной секции — кекусинкай, — потому что сам захотел, а у Чэна была скрипка, фортепиано, бальные танцы, рукопашный бой и арнис. Чэн немного устал, а еще избавление от одного из музыкальных инструментов влекло за собой три часа свободного времени еженедельно, которые можно было провести в своей комнате, на улице или в мансарде со скошенным потолком. Би, натолкнувшись на недовольный взгляд Чэна, тут же стал серьезным: — Ладно. Фортепиано. Скрипка — это как-то совсем по-девчачьи. И выглядишь ты с ней глупо. А с танцами что? — Оставили. «Не обсуждается». Поэтому... два раза в неделю... Чэн, пытаясь показать, насколько это ужасно, выпрямил спину, отвел руку в сторону, провальсировал по комнате, ведя воображаемую партнершу, и очень удивился, когда Би поднялся на ноги и подошел ближе, попросив сделать так еще раз. Мать Би застала их под громкое "раз-два-три", спотыкающихся на каждом шагу и похрюкивающих от смеха, постояла в сторонке, прижав пальцы к губам, потом спросила Чэна, не потанцует ли он и с ней, но, поняв, что танец с партнером, который не достает ей до плеча, не заладился с самого начала, долго мучить не стала: поблагодарила и, потрепав Би по волосам, кивнула на Чэна: — Я так и думала, что этот мальчишка научит тебя хорошему. Тогда Чэн проникся к ней окончательно. С детьми такое случается: стоит им понять, что они приятны какому-то человеку, как этот человек становится приятен им в два раза сильнее. Кроме того, она разрешала Чэну оставаться в их доме на ночь и отпускала Би с ночевкой к нему в дом, следила, чтобы они были сыты и однажды заклеивала Чэну разбитую коленку пластырем. Одним словом, не проникнуться к ней было невозможно, несмотря на то, что своим строгим решением она разлучала их каждое лето на долгих три месяца. С этим приходится смириться. Именно тогда Чэн впервые приходит к одному очень верному жизненному выводу: если ты не можешь что-то изменить, придется смириться, даже если при этом кажется, что тебе вырвали сердце и до лучших времен положили его в банку с формалином. Главное, в положенное время разлука заканчивается, из телефонной трубки доносится «Все, я вернулся!», и Чэн в очередной раз обнаруживает, что Би вымахал, перегнав его на полголовы. Упоминание козьего молока вызывает взрыв хохота, причина которого понятна только им двоим. Есть еще кое-что, понятное только им. Говорить о таком напрямую становится как-то неловко, они же теперь почти взрослые, поэтому, в первый день возвращения Би, один из них просто спрашивает: «Да?» Это своеобразный пароль, точка соприкосновения, возврат на исходную. Это — ключ от всех дверей: честно звучащее в ответ «да» означает «почти каждую ночь». Потом, позже они поделятся впечатлениями, рассказывая друг другу обо всем, что случилось за лето, и еще долго после того, как погаснет свет, не смогут уснуть, перешептываясь перед сном и задевая друг друга ногами. — Би, давай ограбим банк. — Что, прямо завтра? — Нет, когда станем взрослыми. — Я не хочу становиться взрослым... Чэн тоже не хочет, но время идет вперед. Периоды активного роста сопровождаются приступами дикого, неутолимого голода, когда есть хочется постоянно, а детская пухлость постепенно сходит на нет, несмотря на количество поглощаемых калорий. Жизнь течет безмятежно: они оба из хороших семей, их любят и холят, они оба хорошо учатся, оба совершенно здоровы, и энергия бьет из них ключом, сочится потом из пор на баскетбольной площадке и рвется наружу громким беззаботным смехом. Однажды, гуляя в парке, они находят забытую кем-то колоду игральных карт, которая немного приоткрывает им завесу взрослой жизни: вместо стандартных картинок на внутренней стороне карт обнаруживаются очень откровенные порнографические фотографии. Они рассматривают их молча, приоткрыв рот и изредка поглядывая друг на друга: что это? Эти изображения вызывают в обоих странное чувство, отвращение, смешанное со стыдом, и в то же время притягивают так, что оторваться оказывается невозможным до тех пор, пока они не просматривают их все. Так и не поняв толком, что это такое, они приходят к выводу, что этот вопрос нужно прояснить у взрослых. Отец Чэна в тот вечер говорит с ним долго, по-доброму, без смущения и неловкости подробно рассказывает ему о взаимоотношениях мужчины и женщины, о таинстве деторождения и о предстоящих изменениях в его теле. Лишь напоследок замечает: он ожидал, что этот разговор состоится у них несколько позже. На следующий день Чэн спрашивает у Би: — Тебе мама рассказала? — Угу. Они это не обсуждают, хотя и хочется: у них не получается толком сформулировать мысли и идентифицировать эмоции. Но время от времени они понимающе переглядываются, будто хранят один на двоих секрет. Только спустя пару часов, от души набегавшись, устав и присев рядом на скамейку, Чэн задумчиво говорит: — Отец сказал, мы тоже будем так делать. С девчонками. — Я что-то не хочу так делать, — мгновенно отзывается Би. И Чэн облегченно вздыхает: — Я тоже. Больше они об этом не говорят. Для них в тот период куда больший интерес представляет первая выкуренная напополам сигарета, которую Чэн умыкнул из пачки отца. Не меньший интерес представляют и вторая, и третья, после которых они долго кашляют, кривятся от противного привкуса во рту и в итоге решают, что ничего приятного в этом нет. Кроме того, привыкшие упахиваться до изнеможения в спортивных секциях, они справедливо полагают, что сигареты могут им навредить. Тема отношений между полами остается неинтересной еще какое-то время, но вот физические изменения в собственных телах они отслеживают тщательно, иногда сверяясь и убеждаясь, что идут в ногу. В один из дней, когда они играют с Тянем, тот замечает в вырезе майки Чэна первые волоски под мышкой и, состроив смешную рожицу, пытается не то погладить их, не то выдрать. У Чэна и Би эта попытка вызывает приступ смеха, но вечером того же дня, Чэн спрашивает у Би: — У тебя тоже? Тот с готовностью стаскивает с себя футболку, поднимает вверх руки: — Конечно. — А там? — И там. Стаскивать с себя штаны Би не считает нужным, но перед сном они переодеваются, будто не нарочно стоя напротив, разглядывая друг друга и в очередной раз убеждаясь: все хорошо, все одновременно. Одежда кочует из дома в дом, в какой-то момент начинает абсолютно совпадать по размеру и в итоге перемешивается до такой степени, что ни мать Би, ни горничная в доме Чэна, разбирая ее после стирки, уже не могут понять, принадлежит ли эта вещь владельцу или гостю, который в очередной раз оставался с ночевкой пару дней назад. У них почти одновременно ломается голос, и это явление почти одинаково раздражает обоих: Тянь, который ходит за ними хвостом, иногда просит их перестать и разговаривать нормально, как раньше. А как раньше не получается, так же, как контролировать эти странные перепады, когда посреди хриплого неустойчивого баритона, тональность вдруг ухает в рычащий бас или, того хуже, в высокий и пронзительный писк, очень похожий на девчачий. Это бесит. По правде говоря, в этот период бесит почти все: гормональный шторм сопровождается всплесками неконтролируемой агрессии или внезапной подавленности. Они с интересом рассматривают друг на друге ссадины и синяки, полученные в школе, захлебываются от эмоций, делясь тем, как это произошло и почему «тот парень» был не прав, а еще стараются сильно не лезть, когда один из них вдруг на пару дней погружается в задумчивое молчание. Однажды, во время командной игры в баскетбол, Би уходит с поля посреди игры, ни с того ни с сего, разгоряченный, потный, со все еще сверкающими от азарта глазами, коротко бросив, что у него свело ногу, и идет к скамейке, засунув руки в карманы. Садится, закидывая ногу на ногу, хотя обычно эта поза ему не свойственна, и быстро оглядывается по сторонам: никто не заметил? Чэн идет следом, останавливается рядом, понимающе ухмыляясь, и едва сдерживает смех, когда Би досадливо фыркает: — Ну вот сейчас-то на что? Не знаешь, нет? — Нет, но у меня тоже так. Не парься. — У меня соревнование через неделю, и, если у меня там... черт, Чэн, ты форму мою видел? Видно же будет, а там куча народа. — Нормально все будет. Может противник посмотрит на тебя и сдастся без боя. — Иди ты. Чэн садится рядом на скамейку, запрокидывает голову, глядя на желтые, заметно поредевшие кленовые листья. — Би... а у тебя еще бывает, когда ночью... ну... — Да. Но теперь реже. — А тебе в эти ночи что-нибудь снится? Вроде, должно... — Не знаю, я не помню. Снится, наверное. Девчонки. Ну или, может, как обычно. — Я? — Ага. Некоторое время они молчат, сосредоточенно наблюдая за перемещением мяча на площадке, потом одновременно, как по команде взрываются смехом. Чэн тоже не помнит, что происходит в тех сновидениях, после которых на простыне поутру обнаруживаются мокрые пятна, и на тот момент еще не придает особого значения реальным фантазиям. По утрам, мастурбируя в душе, он, как правило, прокручивает в голове отрывки из просмотренного порно, иногда представляет себя с какой-нибудь абстрактной или не очень абстрактной девчонкой и упускает момент, когда вместо себя, рядом с девчонкой начинает видеть Би: его руки, скользящие по гибкому девичьему телу, его голос, нашептывающий ей в ухо что-то сладкое и немного грязное, его белоснежные волосы, в которые она зарывается пальцами. В первый раз от этого ведет так, что Чэн во время оргазма едва не теряет сознание, а потом долго стоит под прохладными струями, привалившись к стене и тщательно промывая ладонь: он прокусил кожу. Ему тогда и в голову не приходит, что эта фантазия несколько не укладывается в норму.