Приснись мне

В четырнадцать жизнь преподносит им удивительный подарок. За неделю до ежегодного отъезда Би в Хэфэй Чэн прибегает к нему домой после занятий в расслабленно болтающемся на шее галстуке и с мокрыми от пота волосами, в саду едва не сбивает с ног его мать и, торопливо извинившись, сует ей в руки крошечный букет ландышей: — Здравствуйте! Это вам. Би у себя? На его мансардный этаж Чэн взлетает, прыгая через две ступеньки, и поначалу говорит с такой скоростью, что Би, который обычно понимает его с полуслова, а то и вовсе без слов, пару минут не может понять ничего, а когда наконец улавливает суть, усмехается и качает головой: — Да брось, Чэн. Что я там делать буду? — Учиться! Целых три бюджетных места для одаренных детей... — А одаренный — это я? — Ты же хорошо учишься! — У нас в программе даже нет некоторых предметов, которые есть у тебя. — Би забирает у него из рук помятый листок, пробегается по нему глазами. — Вот, культурология. Чэн, я даже толком не знаю, что это. — У тебя целое лето впереди. Я дам тебе все свои учебники и конспекты. Мы можем заниматься по телефону или скайпу. Тебе нужно будет просто в конце августа сдать тесты и все. — И все? Чэн, этот твой лицей... там же все такие, как ты. Чэн в ответ закатывает глаза. Еще мгновение назад в нем планомерно разрасталась обида: узнав, что в его лицее организовали три бюджетных места для детей, которые хорошо учатся, но семьи которых не могут позволить себе оплату настолько дорогого учебного заведения, Чэн летел сюда как на крыльях, бегом через пять кварталов, не дождавшись автобуса, и ждал, что Би, услышав о возможности учиться вместе, будет стоять на ушах от радости. Чэн был неприятно удивлен, вместо радости натолкнувшись на отрицание. А теперь наконец-то понимает, в чем дело. Семья Би — обычный средний класс, его мать — врач, она неплохо зарабатывает, и они ни в чем не нуждаются, у них небольшой, но хороший дом и машина, которую они купили подержанной, но в отличном состоянии. А вот отец Чэна входит в сотню самых успешных бизнесменов страны и в этом году купил новую яхту. Чэн с недавнего времени догадывается, что, кроме бизнеса, есть что-то еще, какая-то тайная сфера деятельности, но так слепо боготворит отца, что особо этим не интересуется и даже мысль о том, что эта сфера может оказаться незаконной, не вызывает в нем неприятия. Он просто об этом не думает, так же как не думает о том, что его семья в сравнении с семьей Би относится к совершенно другому кругу общества. Ему казалось, что Би об этом тоже не думает. — С каких пор тебя это волнует? — Да не волнует. Просто... — Би пожимает плечами и отходит к окну. Рыбацкую сеть с этого окна сняли пару лет назад и заменили на обычные светлые занавески, когда Би с матерью затеяли в его комнате ремонт, во время которого Чэн научился ровно красить стены и даже укладывать плинтусы. — Мы можем оказаться в одном классе, — заговорщицки шепчет Чэн, становясь напротив Би и активно кивая в подтверждение своих слов. — Не знаю. У меня, кстати, ни одного галстука нет. Чэн, фыркнув от облегчения, дерганно стягивает свой, прямо так, петлей через голову. Вешает его на шею Би: — Ну вот. Теперь есть. Все? — Все. Таким он тоже иногда снится: яркое солнце сквозь прозрачный тюль, его улыбка, взъерошенные волосы, потасканная футболка, у которой Би отрезал рукава, когда плечи раздались вширь и она стала жать, и поверх нее — тонкий строгий галстук с жаккардовым плетением. В Хэфэй тем летом Би уезжает с огромным материнским чемоданом, в котором меньшую часть занимают его вещи и большую — учебники, конспекты и ноутбук, который он одолжил у Чэна на время каникул, предварительно взяв с него обещание, что если у Би от учебы случится вывих мозга, Чэн возьмет на себя все траты, связанные с похоронами, чтобы не обременять мать. Они общаются по скайпу, с первых дней начав считать, сколько остается до возвращения, созваниваются по поводу и без, просто потому что захотелось, а Чэну с каждым днем эта затея кажется все менее удачной: судя по вопросам, которые задает Би, разница в их школьных программах примерно в год, и разница эта в пользу Чэна. А еще у Би там, в Хэфэе своя компания, такие же каторжники, сосланные родителями на лето в пригород, с которыми он видится ежегодно, и лишать его нормальных каникул, уже понимая, что ничего из этого не выйдет, кажется немного эгоистичным. Но от предложения бросить все на полпути Би отмахивается лаконичным «Поздно» и переводит тему, рассказывая про герань, которая в этом году все растет и растет — бабушка нарадоваться не может. В тот год они ссорятся второй раз в жизни, да так, что Чэн в день возвращения Би в Ханчжоу даже не остается у него с ночевкой, как бывает обычно. Они еще даже не успевают поделиться впечатлениями и наговориться вдоволь, они только начали: Чэн рассказывает о том, что теперь он занимается еще и стрельбой из настоящего оружия с каким-то жутким мужиком, которого отец нанял специально для него. — Серьезно, Би, мне кажется, меня готовят в профессиональные киллеры. Или ниндзя, не знаю. Зачем мне стрельба? Би тоже не знает, зачем ему стрельба, но с надеждой спрашивает, сможет ли Чэн как-нибудь разок взять его с собой на занятие, а потом, получив утвердительный ответ и придя от него восторг, понижает голос, чтобы мать не услышала, и говорит: — А я с девчонкой целовался... Чэн, который до этого помогал ему разбирать вещи, так и застывает, сжимая в руках одну из его рубашек. Его в одно мгновение окатывает любопытством, ощущением поделенной на двоих тайны, легким возбуждением и совсем немного — завистью. Тогда он еще думал, что это зависть. — И как? — Нормально. Ну... хорошо. Нормально. — Только целовался или?.. — Нет. Еще я ее трогал. — В смысле, трогал? Везде? Совсем везде? — Да нет же. — Би, покачав головой, возвращается к своей сумке, поочередно вытаскивая из нее учебники. — Так просто, немножко... ноги, грудь. Не везде, она бы не разрешила. — А ты, значит, хотел, да? Чэн сам не понимает, откуда в его голосе взялась эта странная дрожь, почти вибрация, и почему ему вдруг становится жарко, несмотря на включенный кондиционер. Отворачивается, когда Би поднимает на него удивленный взгляд, и изо всех сил пытается взять себя в руки: это подло. Вот так завидовать и злиться, что Би сделал это первым, — подло, Би ему завидовать не стал бы и злиться на него — тоже. — Чэн, ты чего? — Ты проходной балл видел? Ты заниматься должен был, а не с девчонками тискаться. — Я занимался. — Петтингом?! — Да чего ты? — Ничего. Я домой. По лестнице с его второго мансардного Чэн слетает так, будто за ним черти гонятся, забывает зайти на кухню и попрощаться с его матерью, чего с ним никогда не случалось, запрыгивает на велик, оставленный на газоне, и даже не оборачивается, когда со второго этажа, из окна Би доносится громкое, не то испуганное, не то удивленное: — Чэн! Дома за ужином он отвечает невпопад, вяло ковыряется в своей тарелке, раздражается на Тяня, который все дергает его по пустякам, в то время как родители увлечены беседой и друг другом, и наконец не выдерживает: — Да можешь ты хоть минуту помолчать? В столовой повисает тишина, Тянь остается сидеть, не донеся вилку до рта и смотрит при этом так, что Чэн понимает: если бы в их доме мужчинам можно было плакать, Тянь бы заплакал. — Милый, — мать обращается к нему мягко, у нее по-другому и не бывает, но Чэн отчетливо слышит в этой мягкости укор, — у тебя все в порядке? — Да. Все хорошо, просто голова разболелась, это, наверное, из-за жары. Тянь, извини, ладно? У Тяня оперативной памяти не хватает для того, чтобы обижаться дольше минуты, поэтому, когда Чэн треплет его по плечу, тот сразу же отвечает улыбкой и снова принимается за еду. — Почему ты сегодня не остался у Би? Ты же собирался. — Не знаю, так получилось. — Вы что, поссорились? — Нет. Просто... можно я пойду к себе? Я правда неважно себя чувствую. Отец смотрит на него настороженно, мать обнимает на пару секунд дольше обычного, а Чэн думает только о том, чтобы побыстрее оказаться в своей комнате. В их семье запрещено пользоваться мобильными во время приема пищи, и даже отец, несмотря на все свои важные дела, неукоснительно соблюдает данное правило, а Чэну не терпится проверить, сколько раз Би позвонил, что написал и осознал ли свою вину. Только вот в телефоне оказывается пусто. Чэн бы хотел написать ему первым, он вполне осознает, что это справедливо, но, сколько бы он ни вертел мобильный в руках, слова подобрать так и не удается: он самому себе не может объяснить, почему так на него разозлился. Какая разница, кто первый, кто второй, у них же не соревнование, они вообще никогда и ни в чем не соревнуются и, участвуя в командных играх, всегда стараются оказаться на одной стороне, а если не получается, чаще всего предпочитают вообще не играть. Кроме того, он абсолютно уверен, если захочет, завтра же сравняет счет: у него девчонки никогда не было не потому, что с этим есть какие-то сложности, а потому что особо не хотелось. В их семье робость считается пороком, который нужно тщательно искоренять, да и в целом откуда бы ей у него взяться? Когда это требуется, его манеры безупречны, он умеет поддержать разговор, у него куча друзей в школе, отец иногда берет его с собой в поездки за границу, если их даты совпадают со временем школьных каникул, его мать устраивает светские ужины, на которых собирается огромное количество народа... а Би целовался с девчонкой. Он так и укладывается, зажав телефон в руке, долго пялится в потолок, не выключая свет, и вздрагивает, когда в дверь тихо стучат. — Я могу войти? — Конечно, пап. — Чэн садится в кровати, вопросительно глядя на него. Родители давно перестали приходить к нему перед сном, чтобы поцеловать в лоб и поправить одеяло. — Хотел узнать причину твоей головной боли. — Отец, осмотревшись, подтягивает к кровати кресло, стоящее у письменного стола, выдерживает паузу и, поняв, что Чэн не горит желаем отвечать, продолжает. — Это из-за Би? Вы все же поссорились? — Не знаю, наверное. — Ты поэтому настолько расстроен? Чэн удивленно вскидывает на него глаза: отец всегда спокоен, и это не флегматичное спокойствие, это — выработанный с годами и доведенный до совершенства самоконтроль, умение держать себя в руках в любой ситуации, ни словом ни жестом не выдавая своих эмоций, а сейчас в его голосе слышится напряжение, граничащее с явным неодобрением. — Могу я спросить, из-за чего вы поссорились? Через несколько лет, вспоминая об этом разговоре, Чэн придет к выводу, что, возможно, это и был тот самый момент, когда отец впервые увидел в нем то, что сам он осознал гораздо позже. Он тогда был сравним с человеком, который вместо твердой земли ступил на тонкий лед, сам того не заметил и уверенно пошел вперед, не чувствуя нависшей опасности. — Из-за девушки, пап. Он говорит это не задумываясь. Не потому, что это имеет некоторое отношение к правде, а потому что знает: чего его отцу не занимать, так это уважения к личным границам, и, получив такой ответ, тот никогда не попросит рассказать подробности, если Чэн сам не захочет. А Чэн не хочет ничего, кроме как остаться в одиночестве. — Вот как. — Отец, потерев переносицу, тепло улыбается не то ему, не то собственным мыслям. Потом и вовсе смеется тихим, расслабленным смехом: — Извини. — За что? — Да так. Скорее всего, только за то, что лезу не в свое дело, просто мне показалось... — Что? — Ничего, Чэн, забудь. Мне жаль, что так вышло, но так уж устроена жизнь и так устроены люди: некоторыми вещами невозможно поделиться даже с самыми лучшими друзьями и иногда приходится делать выбор. Я искренне надеюсь, вы оба поведете себя достойно и найдете выход из этой непростой ситуации. — Отец, потрепав его по руке, поднимается на ноги. — Доброй ночи, сын. Но куда там... Он вертится в постели без сна до самого рассвета, пару раз проверяет мобильный, пару раз бьется головой о подушку. Злится на бессонницу, на себя, на Би, на солнце, которое уже крадется по спальне, на слишком громко щебечущих птиц в саду и засыпает, только когда за окном окончательно светает. Утреннее молчание затягивается на несколько часов, и эти часы кажутся ему вечностью. Он не понимает, откуда в Би взялось такое упрямство и откуда оно взялось в нем самом, и не знает, что с этим упрямством и молчанием делать. Как оказалось, устоявшееся полное взаимопонимание иногда может сыграть злую шутку: у них нет опыта выхода из конфликтов, они не умеют друг с другом ссориться и, как следствие, не умеют мириться. Би появляется к полудню: — У меня твой ноутбук остался, вернуть хочу. Можешь? Когда Чэн приходит в парк, он застает его носящегося по баскетбольной площадке резвым галопом, с уже взмокшими волосами, но еще в сухой футболке: тоже, значит, совсем недавно пришел. Би, завидев его, тут же уходит с поля, на ходу радостно хлопает по плечу, так, будто ничего не случилось, и тянет за собой. Свой рюкзак он бросил на другом краю поля и несется к нему с такой скоростью, что Чэн сразу понимает: не в ноутбуке дело, он хочет показать что-то важное. Важным оказывается тонкая пластиковая папка, которую Би сует ему в руки, улыбаясь от уха до уха: — Приказ о зачислении. Все, я с этого года в твоем лицее. — А когда ты?.. — Утром. Мама мои документы подала еще когда я в Хэфэе был, и мне назначили тестирование на сегодня. — Почему ты вчера не сказал? — Не успел. Ты же ушел. Чэн добрые полминуты жадно вчитывается в текст, не меньше пяти раз сверяя имя и название учебного заведения, еще до конца не веря в то, что видит, и одновременно с этим понимая причину молчания Би, которая заключается отнюдь не в упрямстве. Он об этом, скорее всего, и не думал. Он просто делал то, что нужно было делать, решив поделиться уже конечным результатом, так же как однажды, в детстве, когда от него вообще ничего не зависело, три дня уговаривал мать не отправлять его в Хэфэй и тайком ревел, а потом просто сообщил о том, что из этого вышло. В нем нет ни упрямства, ни скрытности, зато есть одна совсем взрослая черта характера: не жаловаться и не тянуть в свои проблемы того, кто помочь ничем не сможет. — Ты как это все выучил за три месяца? Би пожимает плечами, смотрит в глаза: — Сказал же, я занимался. Чэн в этот момент напрочь забывает о вчерашней злости. Чэн запрыгивает ему на спину, едва не повалив на землю, и не зная, что бы такое выкинуть от радости, яростно трет кулаком коротко стриженную макушку, сопровождая это ругательствами вперемешку со смехом. Когда Би его наконец скидывает, еще раз пробегается взглядом по отброшенному на скамейку листку и предлагает пойти погонять мяч: от переизбытка эмоций кипит кровь, и ему очень хочется выплеснуть эти эмоции в движении. Но Би отрицательно качает головой: — Пошли лучше поедим где-нибудь. Я с утра так психовал, что позавтракать не смог и еще кофе маминого нахлебался, у меня от него теперь руки трясутся, смотри... К выходу из парка Чэн идет, лихорадочно соображая, как бы объяснить свое странное поведение и заодно ненавязчиво извиниться: как-то не очень красиво все получилось. Но мысли плавно перетекают в воспоминание, почему оно так получилось, откликаются внутри неясной тревогой, и в голове вместо извинений настойчиво формируются вопросы. Какая она, эта девчонка? Длинные волосы, короткие? Темные, светлые? А вообще она какая? А они с ним теперь, вроде как встречаются, телефонами обменялись, будут до следующего лета созваниваться и все такое, или как вообще? — Чэн? — М? Би, обогнав его, останавливается напротив, долго и напряженно молчит, глядя в лицо, а потом спрашивает: — Да? У Чэна с груди будто камень падает: — Да. И когда Би, закинув руку на плечи, обхватывает его за шею, таща вперед, Чэн, как ни старается, так и не может вспомнить, о чем же он хотел его спросить минуту назад.