Приснись мне

Тот учебный год становится одним из самых счастливых в его жизни, по крайней мере, Чэн помнит его именно таким: в один класс они, к сожалению, не попадают, но от мысли, что Би где-то здесь, рядом — за соседней стенкой или этажом ниже — и его можно видеть на каждой перемене, вместе сидеть в столовой, а потом вместе делать одинаковую домашку, Чэна каждый раз затапливает теплым умиротворением. Кроме того, в его голову постепенно закрадывается мысль, что они в будущем смогут поступить в один университет, и от этого становится совсем хорошо, несмотря на то, что Би на это только качает головой, напоминая, что Чэна после школы, вероятнее всего, отправят учиться за границу, куда-нибудь далеко-далеко, за океан, в какой-нибудь очень престижный универ, и вряд ли им повезет так, что там тоже организуют бесплатные места для поддержания имиджа заведения. Но мечтать-то все равно можно… Перед началом занятий Чэна на пару дней охватывает тревога: а было ли правильным вот так, как на аркане, тащить Би за собой? Насколько ему будет комфортно среди сверстников, большинство из которых на занятия прибывают на личном авто с водителем? Из тех, с кем в лицее общается Чэн, а общается он очень со многими, в снобизме никто замечен не был, здесь учатся дети из по-настоящему богатых семей, которых с детства учат не только хорошим манерам, но и правильному отношению к окружающим: нельзя допустить, чтобы в будущем идеальная репутация, карьера или политическая деятельность была подпорчена в прошлом пренебрежительным отношением к тем, кто стоит на социальной лестнице на пару ступеней ниже. Но он все же немного волнуется: а самому Би как будет? Свое отношение к данному вопросу Би демонстрирует в первый же учебный день. Чэн, несмотря на уже прозвеневший звонок, ждет его на улице, раз в пару минут пытаясь дозвониться и раздражаясь все больше: да где это видано, опаздывать в свой первый день в новой школе? Договаривались же наоборот прийти пораньше, чтобы Чэн успел познакомить его со своими друзьями и все показать, а он… Он является с десятиминутным опозданием, лениво потягивается на ступенях при входе и с улыбкой отмахивается от шипящего на него Чэна: — Да проспал я. Ну, а что ты хочешь? Я же все лето учился, дай отдохнуть. На Би теперь тоже белая, выглаженная до хруста рубашка и брюки со стрелками. Вряд ли они с матерью купили это в одном их тех магазинов, где одевается Чэн, но сидит на нем это все идеально, не потому, что точно подходит по размеру, и даже не потому, что Би для своих четырнадцати сложен так, что на него хоть рубище из мешковины надень, и будет неплохо, а потому, что Би в этой одежде держится так, будто всю жизнь с рождения только ее и носит. А еще у него на шее тот самый, подаренный Чэном галстук, и это почему-то отдается теплым толчком в груди. Чэн провожает его на нужный этаж, прыгая через несколько ступеней, и зачем-то волнуется вместо него: урок уже начался, и Би теперь придется знакомиться с новыми одноклассниками, стоя посреди класса у всех на виду, и еще извиняться за опоздание. Поэтому, когда Би заходит в нужную дверь, Чэн вместо того, чтобы уйти, прижимается к ней ухом. — Здравствуйте! Я Хуа Би, новенький, приношу свои извинения за опоздание. На некоторое время там, за дверью повисает мертвая тишина, а потом мисс Сам, учительница физики, мягко спрашивает: — С вами все нормально? Чэн вжимается ухом в дверь так, что становится больно, а через мгновение закатывает от возмущения глаза, до конца не веря в то, что говорит Би. — Да. Просто вы очень красивая. Она на самом деле очень красивая, это знают все в школе, и совсем молодая. Посреди школьного коридора на перемене она смотрится так, будто забрела сюда случайно, перепутав их лицей с каким-нибудь модным модельным агентством, на нее постоянно пялятся ученики, но, насколько Чэн знает, до сегодняшнего дня никому не приходило в голову сказать ей о ее внешности вот так, глядя в глаза. В классе слышатся приглушенные смешки, мисс Сам, судя по интонации, тоже с трудом сдерживает улыбку: — Что ж… спасибо, Хуа Би. Рада знакомству с вами, прошу вас, присаживайтесь на свободное место и присоединяйтесь к учебе. Следует еще одна недолгая заминка, а потом Би громко говорит: — Простите, но я не смогу там сидеть. У меня со зрением проблемы, я оттуда ничего не увижу. Можно, я с кем-нибудь поменяюсь?.. Извини… ты бы не мог уступить? Чэн, оторвавшись от двери, смотрит на нее долго и пристально, будто она от этого может стать прозрачной и явить его взгляду это средоточие наглости: зрение у Би такое, что летящий орел может замертво свалиться на землю от зависти, но Би, пользуясь тем, что об этом никто не знает, отвоевывает себе место получше, на одной из первых парт, чтобы не смотреть в чужие спины, и точно зная, что после его эффектного появления смотреть будут на него. За пару дней он успевает перезнакомиться со всеми и вливается в коллектив так легко, будто ему самому и в голову никогда не приходило, что с этим могут возникнуть сложности. Он не пытается сойти за своего, не пытается притвориться, что ничем не отличается от нового окружения, не пытается казаться лучше, чем он есть, или казаться кем-то другим. Когда одного из его одноклассников привозят в школу на новой машине, Би искренне восхищается увиденным, уточняет объем двигателя и количество лошадиных сил и честно признается, что он таких в живую никогда не видел. Он с интересом слушает, как одна из девчонок рассказывает о своей летней поездке с родителями в Европу, тянет шею, чтобы посмотреть в ее телефоне фотографии собора святого Павла, рассказывает о том, что в будущем хочет стать архитектором, а потом, покачав головой в ответ на предложение всем вместе пойти после занятий в кинотеатр, с сожалением говорит, что не сможет: он обещал матери подстричь лужайку у дома. Что, садовник? Нет, у них нет садовника. У них вообще нет прислуги. На следующий день, на перемене, Ксинг, которого Чэн с первого класса считает той еще дрянью, насмешливо спрашивает, справился ли «бедный мальчик-трудяжка» с облагораживанием газона, и в школьной беседке повисает напряженная тишина. Остальные смотрят то на него, то на Би, испытывая одновременно неловкость и любопытство: Би им нравится, но до конца они пока не определились, и им очень интересно, как себя поведет этот парень в такой ситуации. Чэна от ехидной, уничижительной интонации окатывает такой злостью, что он теряет несколько секунд, пытаясь выбрать, что лучше: заявить во всеуслышание, что Би лучше их всех вместе взятых и уж точно умнее некоторых, или просто встать и отделать Ксинга так, чтобы еще неделю нормально ходить не мог. В тот момент он как-то забывает о том, что Би ежедневно занимается в своей спортивной секции, забывает о том, что в прошлом году Би занял призовое место на городских соревнованиях и при желании вполне может отделать Ксинга сам. Чэн вспыхивает как спичка и поднимается со скамейки, так до конца и не решив, что собирается сделать. А вот Би остается совершенно спокойным, только смотрит на Ксинга так, как мог бы взрослый смотреть на недалекого ребенка, который только что сморозил явную глупость: — Я не бедный. Но, вообще, да. Справился. Спасибо, что спросил. И как ни в чем не бывало начинает рассказывает новым знакомым, что газонокосилка вчера окончательно свихнулась — она же еще с прошлого года барахлит, — вывернулась из рук и чуть не переехала соседского кота, не вовремя заглянувшего к ним во двор. Он умудряется превратить это в комедийное выступление, и через пару минут зрители покатываются со смеху и при этом выглядят так, что Чэну кажется, еще совсем немного — и кто-нибудь из этих избалованных жизнью детей спросит у Би, нельзя ли прийти в нему в гости и опробовать его газонокосилку. Сам Чэн пробовал неоднократно. Он усмехается, садится на место и больше не волнуется: Би здесь обязательно полюбят, потому что Би нельзя не любить. Через пару месяцев совместной учебы к ним прилипает прозвище «черно-белые», которое чуть позже с легкой подачи одной из девчонок трансформируется в «монохром» и постепенно это прозвище вытесняет их имена. Общие друзья так и говорят: «а где монохром?» или «монохром с нами пойдет?» Это оправдано: нет смысла разделять тех, кто все время вместе. Если Би на баскетбольной площадке, значит, Чэн там же, если Чэн собирается куда-то после занятий, ни у кого не возникает сомнений, что Би идет туда же. В тех случаях, когда их компания собирается на мероприятие или в место, которое для Би оказывается слишком дорогим, Чэн просто говорит: — Я заплачу. Би так же просто это принимает: — Спасибо. Это не смущает ни одного из них: если бы жизнь складывалась иначе, если бы они вдруг поменялись местами, Би делал бы для него то же самое, а Чэну в голову не пришло бы отказываться, и они оба это знают. Однажды Чэн, сидя за компьютером, оплачивает билеты на очень известное и дорогое цирковое шоу, отвлекается на Би, который лежит поперек его кровати, раскинув руки в стороны и мечтательно глядя в потолок: — О чем ты думаешь? — О том, как хорошо иметь богатого друга. — Так ты поэтому со мной дружишь? — Ну, конечно. До тебя что, только сейчас дошло? Чэн усмехается и возвращается к билетам. В одном из ящиков комода надежно хранится маленький деревянный кораблик, так же, как в памяти до сих пор бережно хранится фраза «Это мой любимый, пусть у тебя будет». Чэн не сомневается, что в случае необходимости Би без раздумий и малейшего сожаления отдал бы ему почку, и с каждым днем все меньше верит в слова отца о том, что некоторыми вещами поделиться невозможно. Всерьез об этом он задумывается, когда в один из дней, после занятий застает Би, прилипшего ухом к двери кабинета, в котором у того был последний урок. Би издалека яростно машет на него руками и прикладывает палец к губам, требуя молчать, и, когда Чэн на цыпочках подходит поближе, указывает на дверь, предлагая присоединиться. Чэн с первых подслушанных слов понимает, что там происходит, и зажимает ладонью рот, сдерживая смех: девчонки, задержавшиеся после уроков, не стесняясь, обсуждают парней, проезжаясь по каждому. По-настоящему интересным это становится, когда из-за двери доносится «монохром»: они оба разом притихают, вслушиваясь в подкрепленное аргументами обсуждение, кто из них лучше и с кем бы приятнее сходить куда-нибудь только вдвоем. Голоса разделяются примерно поровну, когда Тами, мелкая пухлощекая девчонка, которая без очков не видит дальше собственного носа, внезапно говорит: — А я бы хотела сразу с обоими. За дверью становится тихо, Би, очевидно, уловив двусмысленность этой фразы, сгибается пополам от хохота, прижав руки к животу и едва не уронив висящий на плече рюкзак. — Нет, ну, а что? Они же все время вместе, и они почти одинаковые. Я имею в виду… м-м… тело. Если им на головы надеть пакеты, я никогда не смогу отличить, кто есть кто. К тому же, только представьте, как это будет красиво: вы идете куда-то втроем, слева — черненький, справа — беленький… — Тами, ты совсем глупая? Ни один нормальный парень не согласится поделиться своей девушкой даже с лучшим другом, потому что… ой, там кто-то есть… Самообладание подводит их одновременно, они сбегают, краснея от смеха и гулко топая, и успевают свернуть за угол в коридоре ровно в ту же секунду, как распахивается дверь в кабинет. — Нет, ты это слышал? Держись от нее подальше, она хочет надеть нам на головы пакеты. — Меня больше пугает, что она хочет… — Не надо, не повторяй: слишком страшно. Вечером, лежа в кровати, Чэн все думает: неужели их и вправду можно перепутать, если не обращать внимание на цвет волос? Да, они одинакового роста и почти одинаково сложены, но у Би талия немного у́же, кисти чуть крупнее, на левом предплечье с внутренней стороны — приметный шрам, оставшийся после падения с велосипеда, и кожа у него совсем другая: светлая-светлая и очень мягкая, ему из-за этого в первые жаркие дни весны приходится пользоваться лосьоном, чтобы не схлопотать солнечный ожог. Би из-за этого всегда злится… Мысли в голове начинают путаться, его утягивает все глубже, и, открыв глаза, Чэн понимает, что это уже не реальность. Совсем рядом слышится отрывистое бормотание, учащенные выдохи, и он, подчиняясь волнующему любопытству, шагает в ту сторону, откуда доносятся звуки, медленно проходя сквозь густой туман или пар — там, во сне, ему так и не удается разобраться, что же это такое, он только чувствует, как его постепенно обволакивает чем-то очень приятным, теплым и немного влажным, а потом — в одно мгновение — захлестывает жгучим стыдом: там Би, опираясь руками на стену, зажимает какую-то девчонку, а он зачем-то стоит в паре метров от них и смотрит, хотя знает, что нужно уйти. Мозг во сне продолжает лихорадочно работать, ищет оправдание этому поступку, и в руке, будто по волшебству, появляется тюбик с лосьоном от солнца: возможно, Би снимет рубашку, и нужно будет намазать ему спину, он же всегда сгорает… — М-м… У девчонки нет лица, она прячет его за длинными темными волосами, и Чэну видны только ее подборок и губы, когда она тянется за поцелуем, обхватывая Би за шею. Чэн видит этот поцелуй слишком отчетливо, крупным планом. Видит, как соприкасаются языки, как руки Би скользят по ее телу, оглаживают плечи и грудь, как эти знакомые до мельчайшей детали руки спускаются ниже, к краю ее юбки и задирают ее верх так, что становится видно нежно-розовое кружевное белье, видит, как Би, оторвавшись от ее губ, ласково целует вздернутый подборок и трогает приоткрытым ртом доверчиво подставленную шею. Чэн стискивает тюбик с лосьоном все крепче, с ужасом думает, что, если Би заметит его, он разозлится и они поссорятся, но не может заставить себя сделать ни единого шага назад, он плывет по течению в этом дурмане и не хочет прерываться ни на секунду, несмотря на страх. А потом Би, все так же не отрываясь от ее шеи, открывает глаза, смотрит на него, улыбаясь, протягивает руку и тихо зовет: — Иди сюда. Хочешь, я поделюсь?.. Чэн не понимает, как оказывается рядом, только отмечает, что девчонка, не переставая обнимать Би правой рукой за шею, закидывает свою левую ногу ему на бедро, и эти двое делятся с ним теплом и своим возбуждением так естественно, будто именно Чэна им и не хватало, и Би на него при этом совсем не злится. Они трогают ее вдвоем, изредка соприкасаясь ладонями и плечами, и почему-то это оказывается приятнее всего. Чэн не замечает, куда и как девается рубашка Би, только ловит боковым зрением тусклый отблеск света на его остро выступающей ключице и, не удержавшись, трогает ее пальцами, вспоминая, что в одной руке у него по-прежнему зажат тюбик с лосьоном. Девчонка куда-то исчезает, растворяется в воздухе и укутывающем их тумане, а Би, усмехнувшись, отворачивается лицом к стене, подставляя спину. Чэн выдавливает весь тюбик за раз, захлебывается вдохами, глядя, как мутно-белая жидкость стекает от седьмого позвонка к лопаткам, как она плавно скатывается по ложбинке позвоночника, до самой поясницы, и как вздрагивает от этого Би. — Холодно? — Нет. Еще… Он просыпается с бешено колотящимся сердцем, в мокром белье и, несмотря на это, все еще возбужденный до предела. Идет в ванную и, не включив свет, становится под ледяные струи, оставаясь под ними до тех пор, пока от холода не становится больно. А еще… ему очень-очень страшно. Потому что некоторыми вещами поделиться нельзя, потому что Би все же предложил, а он согласился, и потому что вдруг понимает: сам он делиться не хочет. Не желает он делиться Би ни с кем на этой планете.