Приснись мне

Он начинает встречаться со своей первой девчонкой спустя месяц после этого сна, и это приносит пользы куда больше, чем разубеждение самого себя в том, что толком и сформулировать не получается, потому что думать о таком страшно. Ее зовут Джун, она учится в их лицее, и он знает ее с семи лет, но вот рассмотреть поближе ее удается только после того, как Чэн приглашает ее на свой пятнадцатый день рождения, потом зовет ее прогуляться по городу после занятий, потом — в кино, кафе и на какую-то не особо интересную художественную выставку, после которой он провожает ее домой и впервые целует, а на следующий день просыпается влюбленным в нее окончательно, по уши. Это похоже на огненную вспышку по центру груди, откуда тепло растекается по всему телу, вызывая улыбки без причины и недоумение: как же он раньше ее не замечал, такую хорошую, милую и красивую? Волшебную. У Джун карие глаза, ямочки на щеках и медные волосы. А еще она очень приятно пахнет цветами и фруктами, тонко и нежно, едва уловимо, и каждый раз, оказавшись рядом, он хочет быть к ней как можно ближе, чтобы чувствовать этот запах острее, и держать ее за руку, сплетаясь пальцами, ему хочется ее смешить и набрасывать ей на плечи свою кофту, провожая домой, ему хочется целоваться с ней не останавливаясь, каждый раз с трепетом отмечая, как сильно ее тело отличается от его: она такая хрупкая, такая невероятно мягкая, и в то же время, если положить руку на плечо, сразу же найдешь пальцами выступающую косточку. Это кажется таким правильным, таким естественно-жарким, что, когда Чэн вспоминает свою панику из-за мыслей о Би, ему становится смешно: разве было у него основание, чтобы думать о себе настолько плохо? Разве по отношению к Би он хоть однажды ощущал вспышку в груди или раздумывал, какова на вкус его кожа в том месте, где плечо переходит в шею? Нет. Конечно же, нет. С Би у него совсем другое. Джун полна секретов, и ему хочется узнать их все, она полна загадок, которые хочется разгадать, а для того, чтобы понять Би, ему хватает одного взгляда глаза в глаза. И он отлично знает, какой вкус у его кожи в том месте: пару лет назад, когда они в шутку боролись, Чэн куснул его туда, и это было примерно как облизать губы в жаркий летний полдень после того, как долго плескался в морской воде — соль и солнце, ничего необычного, будто тронул языком собственную кожу. С появлением в его жизни Джун, Би отходит на второй план: незаметно и абсолютно безболезненно для обоих, ровно так, как и должны происходить подобные вещи. Би говорит, что Джун ему нравится, он видит в ней много хорошего и совсем не видит плохого. Би за него рад, он не ревнует, не завидует и не сердится, когда раз за разом на протяжении месяца слышит в ответ «не сегодня», только иногда просит позвонить вечером... если будет время. В середине мая, за пару недель до окончания учебного года, Джун, смущаясь и отводя глаза, сбивчиво говорит, что им с Чэном, пожалуй, будет лучше по отдельности. Ни с того ни с сего, без причины и неожиданно настолько, что сначала Чэн даже думает, что это шутка: на улице ранний вечер, они только встретились, у него в руке полураспустившаяся белая роза, а в кармане лежат билеты на выставку бабочек, куда она так хотела сходить. Чэн вспоминает про эти билеты не сразу, он слушает ее и кивает, искренне сожалея из-за того, как неловко ей все это говорить. Джун напоследок тепло целует его в щеку, забирает из его рук розу: — Можно? — Что? Да, конечно. Это тебе. И еще вот, возьми. Билеты на сегодня, но они работают допоздна, и ты еще успеешь позвать кого-нибудь из девчонок. Или не девчонок... Джун заливается румянцем окончательно, а Чэн, вкладывая билеты ей в ладонь, думает о том, что Би собирался весь вечер и все выходные провести дома и готовиться к контрольной по физике, с которой у него в последнее время не складывается. Чэн звонит ему уже из автобуса, отойдя в самый хвост и глядя на проплывающий за стеклом город. — Я к тебе еду. Можно же? На том конце следует недолгая пауза, потом Би с удивлением отзывается: — Конечно. Хочешь с ночевкой остаться? У меня мама на конференцию в Пекин улетела. Когда Чэн подходит к его дому, Би ждет его на улице, сидя на перевернутом деревянном ящике, оставшемся после высаженных на клумбу растений, и выглядит счастливым донельзя. — Привет! А ты чего вдруг?.. — Меня Джун бросила. Би сразу же перестает улыбаться, поднимается на ноги, засовывает руки в карманы и задумчиво перекатывается с пятки на носок, глядя на Чэна. — В смысле, совсем бросила? — Нет. Сказала, мы реинкарнируем, и в следующих жизнях нам повезет больше. Ну конечно, совсем! Как еще-то? — Ну... может, вы еще... Ты, вообще, как? Нормально? — Да. Только голодный. За ужином Би, сидя напротив, рассказывает, что в его спортивной школе наконец-то затеяли ремонт и со следующего учебного года там станет еще лучше, про мамину недельную командировку в Пекин и про то, как вчера, открывая окно, он случайно выбил москитную сетку и она выпала на землю со второго этажа, а он чуть не выпал следом, потому что пытался поймать уже в полете. Они съедают по порции мяса с рисом, потом, уже сидя перед телевизором, закусывают его яблочным пюре, изредка сталкиваясь ложками в одной на двоих большущей банке. Би ни о чем не спрашивает, не просит подробностей, но Чэн периодически ловит на себе его внимательные, изучающие взгляды. — Что? — Ты не расстроен. — Конечно, расстроен. — Неа. Чэн в ответ пожимает плечами. Врать Би — это как врать отражению в зеркале: при необходимости оно тебе подыграет, кивнет и выразительно нахмурит брови, ты соврешь, и оно послушно соврет в ответ, но правду оно всегда знает. Он на самом деле не расстроен, хотя и не может найти этому никакого объяснения: должен бы быть, но почему-то совсем нет. Уже пару недель назад он начал задумываться, точно ли в Джун есть загадки, которые хочется разгадывать, и так ли интересны ее секреты, чтобы хотеть их узнать, да и огненные вспышки в груди куда-то бесследно пропали. А еще, когда она сказала, что Чэн «очень хороший, но...», он так и не услышал, в чем именно заключается это «но», потому что в тот момент думал о том, что до отъезда Би в Хэфэй остается совсем немного времени и теперь это время можно провести вместе, ни на что и ни на кого не отвлекаясь. — Я не знаю, Би. Оно просто закончилось. Наверное, так и бывает: то, что должно закончиться — заканчивается. Хочешь, с физикой помогу? На втором этаже, пока Би готовит учебники и тетради, Чэн достает из ящика комода домашние штаны: джинсы и рубашка поло с жестким воротничком мало подходят для того, чтобы валяться в них на полу, а Би, сколько Чэн его знает, заниматься предпочитает именно так: лежа на животе и болтая в воздухе ногами. Футболку он берет со спинки кресла, Би ее, скорее всего, надевал, и, когда ткань скользит по лицу, Чэн делает глубокий вдох, еще раз убеждаясь: соль и солнце, ничего необычного, спасибо Джун — тревожиться больше не о чем. Новый повод для тревоги появляется час спустя, когда Чэн лежит рядом с Би на полу среди учебников и тетрадей и смотрит на него, приоткрыв рот: — Ты что, в анабиозе был? Ты же ничего не знаешь! — Я не знаю только последние пару тем. Выучу за выходные. Би, недовольно скривившись, уходит в душ, а Чэн, покачав головой, принимается пролистывать его тетради, удивляясь все больше: у Би никогда не было проблем с учебой, он легко схватывает материал и легко все запоминает. Когда было нужно, Би, пусть и с трудом, за три месяца выучил то, на что, по-хорошему, должно было уйти полгода, а здесь... В тетрадях с домашними заданиями за последний месяц — пусто. А те записи, которые он делает в классе, выглядят так, будто он с каждого урока уходил на середине или отключался: вот дата, вот тема, начало конспекта, а потом текст просто обрывается на полуслове, а на некоторых страницах ниже появляются нарисованные мотоциклы или корабли. Чэн, не задумываясь идет к его столу, вытаскивает из ящика тетради по другим предметам и окончательно впадает в ступор. Химия, алгебра, английский, геометрия — то же самое: мотоциклы, корабли и пустые листы в тетрадях с домашкой. Он месяц балду пинает, а ему нельзя, ему ни в коем случае нельзя: в их лицее за неуспеваемость отчисляют даже тех, кто учится на платной основе. С биологией дела обстоят получше, по крайней мере, Чэну так кажется до тех пор, пока он не начинает вчитываться в написанное: это, черт возьми, не конспекты, а бессмысленный набор слов, будто Би писал то, что слышал, потом останавливался, выпадал на пару минут из реальности и, вернувшись, продолжал, не заметив, что в промежутке потерялась пара предложений, а вместе с ними — логика и смысл. Последний лист оказывается вырванным, и Чэн, трогая неровные обрывки бумаги в центре тетради, вертит ее под разными углами, присматриваясь к отпечаткам на следующей странице: кусок текста, мотоцикл, изометрия шестеренки, еще кусок текста, маленький пьяный кот или лошадь в обнимку с бутылкой, кленовый лист, плотно замалеванный прямоугольник и с явным нажимом выведенное ниже «приснись мне, приснись мне, приснись мне». Это Би так скучает. Сильно и тихо. Чэн не говорит ему ничего, но когда тот возвращается из ванной, еще пару часов просиживает вместе с ним за учебниками, а потом, стараясь не смотреть в глаза, помогает расстелить вытащенные из шкафа матрасы, на которых они спят, когда Чэн остается у него: в отличие от его комнаты, в комнате Би дивана нет, а он с самого начала, с самого первого раза отказывается спать на кровати, в то время, как Чэн спит на полу. — Хочешь, я у тебя на выходные останусь? — Хочу, конечно. Тебя отпустят? — Отпустят. Я тебе с физикой помогу, и... с чем там еще нужно? — Ни с чем. — Ладно. Может, завтра еще мяч погоняем? — Ага. Давай. — И бургеров где-нибудь поедим, да? — Да. Би отзывается спокойно и ровно, ворочается и укладывается так, чтобы между делом уложить свою лодыжку на лодыжку Чэна. — Спокойной ночи. А Чэн еще долго не может заснуть, лежит, наблюдая, как изредка проезжающие на улице машины чертят потолок и стены полосами света от фар. Ему все хочется что-то сказать, но он никак не находит что. Он чувствует себя мальчиком, который заблудился в лесу и теперь возвращается домой по следу из хлебных крошек: вроде все крошки на месте, а дома всегда ждут и всегда рады, там ни за что не упрекнут за отсутствие и не спросят, зачем он ушел так надолго, но от этого только грустнее. Би тоже не спит, Чэн знает, хотя тот и лежит совершенно тихо. Чэн знает его настолько, что не нужно прислушиваться ко вдохам-выдохам и улавливать, насколько они размеренные и глубокие, он его просто чувствует, как чувствуют друг друга те, кто на протяжении многих лет почти все время проводит вместе. Это как особая аура, метафизический кокон, в который ты попадаешь, оказавшись рядом, и всегда, в любой ситуации, в любой момент можешь безошибочно определить, что происходит с его владельцем. Чэн может. Чэн знает, что Би беспокоится. Что, возможно, Би впервые, так же, как он сам, задумался о том, что рано или поздно в их жизнях появятся новые важные люди, появится то, что не закончится никогда, потому что закончиться не должно, и оно их непременно разделит, и тогда останется только... — Когда этим летом уедешь в Хэфэй, снись мне, пожалуйста, чаще.