Приснись мне

В тот год отец говорит, что Чэн может отправиться на занятия позже: на неделю, или две, или месяц — когда ему захочется, когда станет лучше. Щедрое предложение, от которого Чэн отказывается, не раздумывая: он с трудом представляет, как будет находиться целыми днями в доме, где теперь стало так тихо и мрачно и изредка можно подслушать оброненное прислугой на кухне «бедные дети» и «какое горе». Отец уходит из дома ни свет ни заря и возвращается глубокой ночью, а в те редкие вечера, которые он проводит дома, он предпочитает уединяться в своем кабинете с кипой бумаг и стаканом виски со льдом. Дома лучше не будет. Лучше будет где угодно, только не дома. Кроме того, кто-то должен отвести в школу Тяня — у него первый учебный год, Тянь ждал этого все лето, подпрыгивая на месте от нетерпения, а теперь с грустью смотрит на заранее приготовленные канцелярские принадлежности и крутейший рюкзак. — Кто меня туда отведет? — спрашивает Тянь, когда до начала учебы остается несколько дней. Он сидит в комнате Чэна на диване, привалившись к Би, который теперь в их доме проводит больше времени, чем в собственном, смотрит вместе с ним дурацкий мультик по телику и ждет ответа. Тяню заранее пообещали, что в первый учебный день он отправится в лицей с букетом цветов и в сопровождении родителей, а теперь… — Мы, — просто говорит Би и треплет Тяня по волосам. — Мы с Чэном тебя отведем. Хочешь, мы с ним оденемся одинаково, состроим хмурые рожи и сделаем вид, что мы — твоя охрана. Ты будешь круче всех, чувак. Все происходит именно так, как он обещает. В первый учебный день в доме царит гнетущая атмосфера, и Чэну кажется, что он свихнется от происходящего. Утро начинается с того, что он находит Тяня в гардеробе матери, стоящего посреди огромной комнаты, увешанной ее одеждой, зареванного и крепко сжимающего в руках ее кофту — Тянь зашел рассказать ей, что сегодня впервые идет в школу. Отец уехал с утра пораньше, даже не зайдя пожелать доброго утра, и миссис Чжао виновато отводит глаза, выходя из его кабинета, держа в руках поднос, на котором громоздится полная пепельница окурков и пустой графин со стаканом, от которых тянет виски. Джинхей переминается с ноги на ногу, сообщая, что ему велено их отвезти, отдает Тяню букет, заказанный кем-то из прислуги, а Чэн нетерпеливо смотрит на часы: сейчас придет Би и станет лучше. Би появляется минута в минуту. Как договаривались, заходит за ними до начала занятий, встав гораздо раньше положенного. На нем строгий костюм и рубашка с галстуком, а на носу — дурацкие очки: пластиковые, ярко-розовые, в форме сердечек. Чэн смотрит на него недоумевающе, еще больше теряется, когда Би опускается на корточки рядом с Тянем: — Ну? Охрана же носит очки, да? Я хотел темные, но темных у меня не нашлось, пришлось надеть эти. Круто? Чэн уже рот открывает, чтобы одернуть. Попросить перестать, потому что это не сработает, потому что Тянь провел утро, обнимаясь с маминой кофтой и размазывая по щекам слезы, но Тянь успевает первым. Тянь говорит: — Чувак, это полный отстой, сними, — и вдруг смеется. Коротко, неуверенно и совсем тихо, но Чэн так отвык от этого звука, что непроизвольно вздрагивает. Би, не обидевшись, поднимается на ноги, отдает очки Тяню и советует подарить их лучшей девчонке из тех, с которыми Тянь сегодня познакомится. По территории лицея к корпусу для малышни они подходят втроем, и Тянь, с интересом разглядывая высокое здание и будущих одноклассников, крепко держит за руки их обоих, идущих слева и справа от него, кажется, совершенно не обращает внимания на то, что другие пришли с родителями, и Чэн, чувствует, как бетонная плита ответственности, лежащая на плечах, становится самую малость, но легче: они с этим справились, они еще с чем-нибудь справятся, а потом еще и еще… Следующее испытание настигает его спустя жалкие десять минут. Они с Би едва успевают приблизится к зданию, в котором у них проходят занятия, как Чэн понимает, что день будет сложным. Он несколько раз слышит свое имя, произнесенное вполголоса, и ловит на себе многочисленные взгляды — любопытные и немного опасливые. Это даже раздражения не вызывает: возможно, он бы на их месте тоже смотрел с любопытством — ни у кого из его знакомых мать не умирала — и тоже немного опасался бы: черт его знает, стоит ли подходить или лучше в стороне постоять. — Доброе утро! — Джун отделяется от небольшой группки учащихся и идет к ним стремительным шагом, крепко прижимая к груди пластиковую папку. Она выражает Чэну свои соболезнования, коротко и искренне, совсем как те взрослые, которые подходили к нему на похоронах, поочередно целует обоих в щеку, говорит «увидимся позже» и отходит в сторону. Милая замечательная Джун с копной медных волос, ямочками на щеках и сладкими как карамель губами — Чэн помнит, но сейчас уже не понимает, как они могли быть хоть недолго, но вместе: она же совсем маленькая, она же по сравнению с ним нынешним — просто ребенок. Если бы можно было заглянуть на много лет вперед и узнать будущее, Чэн был бы немало удивлен, узнав, что в один погожий солнечный день эта девочка будет стоять рядом, облаченная в подвенечное платье, с букетом белых полураспустившихся роз в руках и счастливо улыбаться, глядя на то, как по ее пальцу скользит тонкое обручальное кольцо, делая ее частью семьи и закрепляя за ней право носить фамилию Хэ. Сейчас же Чэну очень хочется догнать ее и сказать спасибо еще раз или обнять, потому что половина тех, кто до этого пялился на него во все глаза, тут же утрачивают к нему интерес. По мере того как они минуют площадку перед входом в здание, любопытных взглядов становится все меньше, с ними здороваются, они здороваются в ответ, несколько человек, следуя примеру Джун, подходят ближе, чтобы выразить сочувствие или пожелать хорошего начала учебного года, пару раз звучит привычное «монохром», и это создает ощущение нормальности. А потом происходит то, чего никто не ожидал: Ксинг, стоящий в окружении нескольких одноклассников, сухо кивает в знак приветствия и, когда Би с Чэном проходят мимо, поясняет кому-то из них достаточно громко для того, чтобы Чэн услышал: — Вранье. Это не было несчастным случаем, это все из-за его отца: ходят слухи, что он связан с мафией. Так что, может, они это и заслужили. Это похоже на удар хлыста по спине. Чэна в одно мгновение окатывает острым, болезненным жаром, потом — ледяным холодом. Он чувствует, что нужно что-то ответить, нужно повернуться и ответить, громко и четко, так, чтобы все услышали — и не может, только отмечает, что у Би реакция примерно такая же: его тоже… окатило. И Чэн просто покрепче сжимает зубы: пусть Би ответит, у него хорошо получится, у него всегда хорошо получается — за то время, что он учится с Ксингом в одном классе, Би научился мастерски парировать его выпады — одной фразой, так, что получается смешно и обидно одновременно, а Ксинг после этого на долгое время притихает. Только вот на этот раз реакция оказывается нестандартной. Чэн даже понять не успевает. Он по инерции делает пару шагов вперед, оборачивается на громкий девчачий вопль и замирает: Би за его спиной успел повалить Ксинга на землю и теперь впечатывает кулак в его лицо, подавляя сопротивление, которое даже со стороны кажется слабым. Двое парней, стоящие рядом, реагируют первыми: пытаются оттянуть, и Чэн, придя в себя, кидается туда же. Би поддается на удивление легко: не выворачивается, когда Чэн обхватывает предплечьем за шею, не дергается, когда тот тащит его назад, и только уже на расстоянии пары метров хрипло требует отпустить. От Би пышет каким-то ненормальным жаром, у него зло сощурены глаза и зубы сжаты до хруста, как если бы его оторвали от того, от чего он отрываться не хотел, и Чэн крепко сжимает его запястье, волоча за собой в здание — не вернулся бы, потому что если он вернется, он этого придурка убьет, — и отпускает, только затолкав Би в ближайший туалет и заперев двери. Шипит на него: — Ты чего? Ты что творишь? В голове у Чэна уже хороводом несутся мысли: все это видели, если повезло, у Ксинга ничего в его прекрасной роже не треснуло, но это же все видели! После такого никто даже разбираться не будет, что именно произошло и почему оно произошло. Би теперь отчислят без выяснения обстоятельств, предварительно вызвав его мать и напоследок выдав такую характеристику, что ни одна нормальная школа Ханчжоу его не примет. Сам Би об этом либо не думает, либо успел подумать заранее — еще там, на школьном дворе. Подумать, взвесить и решить, что оно того стоит. Судя по его лицу, точно второе — на Чэна он смотрит упрямо и немного, самую малость осуждающе: чего ты, мол, меня отчитываешь, сам же видел — правильно все. Чэн запоздало понимает, что да — правильно: если бы не две последние недели, если бы не все случившееся и перманентная боль, с которой он так свыкся, что начал ощущать ее менее остро, у него самого реакция была бы аналогичной. Би отворачивается к раковине и, выкрутив вентиль на полную, засовывает руки под струю холодной воды. Там ни царапины, Чэн успел посмотреть, но, скорее всего, руки у Би огнем горят от желания продолжить. Или ему просто хочется их помыть после соприкосновения с Ксингом, слишком уж тщательно он трет ладонь о ладонь. — Мр-разь, а. Какая же мразь. — Он правду сказал, — неожиданно для самого себя признается Чэн и, когда Би резко поворачивается к нему лицом, поясняет: — Про моего отца. То, что сказал Ксинг, — правда. Он связан с триадами, и то, что произошло, не случайность. — Да плевать мне, кто с чем связан, Чэн. Ты его слышал? Кто что заслужил, а? Я знал твою маму с семи лет, и я точно знаю, что она — нет. Так кто заслужил? Может быть, ты? Тянь? Ну блядь: кто вообще такого на хуй заслуживает? Чем такое можно заслужить? — Тебя отчислят. — Пусть отчислят, — в тон ему отзывается Би. — Зато с уебками учиться не придется. Отчислят — значит, уйдем. Чэну вдруг становится очень, очень спокойно: Би, судя по всему, тоже давно догадывался, чем занимается отец — это раз, два — а ведь Би ни секунду не усомнился, что Чэн уйдет вместе с ним, Би об этом даже не подумал. Чэн смотрит на его пиджак, съехавшийся на одну сторону и теперь криво сидящий, на выбившуюся из брюк белоснежную рубашку и взлохмаченные волосы, которые были так аккуратно уложены, на порозовевшие щеки и думает «Господи, какой ты красивый. Какой хороший». Он делает шаг вперед раньше, чем желание успевает полностью оформиться в голове, и обхватывает его руками. Угождает ладонью на полоску обнаженной кожи на пояснице и вместо того, чтобы отдернуть руку, прижимает ее плотнее, чувствуя, как Би обнимает его в ответ. Чэн думает: «Я пойду за тобой куда угодно. В другую школу, на другой континент, в ад, если потребуется — и даже страшно не будет. Потому что настоящий ад — это место, где тебя нет». …Би отстраняют от занятий в тот же день, еще до того, как разносится трель первого звонка. Чэн подслушивает под кабинетом директора, который ровным спокойным голосом объявляет Би о своем решении и настоятельно рекомендует принести свои извинения Ксингу. Би выслушивает его молча, отвечает одной короткой фразой — нет, он не станет извиняться, — и через минуту уже покидает лицей. Чэн хотел бы уйти с ним: прогуляться по городу, перекусить где-нибудь вместе, посидеть у фонтана в парке и, может быть, в порядке исключения, выкурить сигарету. Но не уходит: ему строжайше запрещено добираться до дома самостоятельно, без Джинхея, да и бросить Тяня одного в его первый учебный день кажется настоящим свинством. Он не сожалеет ни о произошедшем, ни о последствиях, единственное, что его гложет — реакция матери Би. Она расстроится. Она так радовалась, когда Би сюда приняли, она так им гордилась, и еще она, кажется, вздохнула с облегчением: выпускники их лицея сдают общенациональные экзамены с легкостью, набирая максимальное количество баллов, и это открывает перед ними огромное количество возможностей в будущем. Вечером, вернувшись домой, они с Тянем застают отца в его кабинете, и Тянь торопливо делится с ним впечатлениями от первого учебного дня, потом спешит поделиться ими же с миссис Чжао, а Чэн, прикрыв за ним дверь останавливается напротив стола отца и говорит: — Би сегодня подрался с парнем из своего класса. Отец слегка хмурит брови, очевидно, ожидая подробностей. Он давно знает Би и знает, что тот не склонен к выяснению отношений при помощи кулаков и влипанию в плохие истории. — Его теперь отчислят, и ему придется перевестись в обычную школу. Я хотел сказать, что уйду вместе с ним. — Вот как... — Он подрался из-за меня. Тот парень, Ксинг, он говорил о нашей семье. Он сказал, что это не было случайностью, и что мы это заслужили. Мне стоило сделать это самому, но Би успел первым. Теперь его отчислят, и я… — Я понял. — Отец раздраженно отбрасывает на стол тяжелую металлическую ручку. — Не нужно никуда уходить. Ни тебе, ни Би. Я это улажу. — Это невозможно. Би учится в лицее бесплатно, а Ксинг… пап, знаешь, кто его родители? — Нет. Но я знаю, кто я. И я это улажу. В голосе отца слышится непоколебимая уверенность, и Чэн какое-то время молчит, осмысливая сказанное, а потом растерянно выдыхает: — Спасибо. У него нет ни малейших сомнений, что у отца получится: если он пообещал, значит, сделает. Возможно, надавит, возможно, предложит проспонсировать покупку чего-нибудь очень дорогого и очень необходимого для их лицея, но сделает. Чэну так не терпится поделится этой новостью с Би, что он тут же идет к выходу, отложив все остальные разговоры на потом, но уже у самой двери останавливается, вспомнив о важном и отвлекая отца от бумаг, к которым тот успел вернуться: — М, пап. Есть еще кое-что. Он не станет извиняться. — Разумеется. Я бы тоже не стал. — Отец поднимает на него глаза, и Чэн впервые за долгое время замечает в них подобие улыбки. — Забудь об этом, Чэн, я же сказал, улажу. — Как-то все слишком просто. Я думал, ты рассердишься. — Из-за того, что ты решил уйти вместе с ним? Нет, это правильное решение. Я бы сказал, единственно верное. — Отец, отодвинув подальше бумажную кипу, откидывается на спинку стула, закуривает, и Чэн, поняв, что он собирается что-то добавить, возвращается назад, поближе к его столу. — Знаешь, Чэн, вам двоим следует беречь то, что у вас есть. Сейчас, в вашем возрасте, вы еще не понимаете этого в полной мере, но такая дружба и такая преданность в жизни встречаются нечасто и они дорогого стоят. Однажды, много лет назад один не по годам мудрый человек сказал мне одну вещь, которую я запомнил навсегда, и чем дольше я живу на этом свете, тем больше убеждаюсь, что он был прав: не имеет значения, кто стоит напротив тебя, важно только, кто стоит рядом. Когда рядом с тобой Би, мне спокойно. Потому что он такой же, как ты. А тебя я воспитал правильно. Чэн некоторое время обдумывает и комплимент, которыми отец балует его нечасто, и его слова о Би, а потом спрашивает: — И кто этот мудрый человек? — Мой хороший друг. Мы с ним провели вместе детство, мы и сейчас поддерживаем связь, но он давно уехал из страны, ведет дела удаленно, и видимся мы крайне редко. Его зовут Цао Цзянь. Он был на похоронах, помнишь его? Чэн качает головой, он мало что помнит из того дня: боль в груди, собственную дрожь и чужие слезы, от которых стало легче. Люди, которые потом подходили к нему, чтобы выразить соболезнования, слились в единую безликую массу. — Ладно. Думаю, вы еще познакомитесь. Отец, растерев в пепельнице сигарету, сплетает пальцы в замок, смотрит доброжелательно, но немного вопросительно: закончили? Чэн, пользуясь тем, что отец сам заговорил о похоронах, решается задать вопрос, который мучает его день за днем: — Тех, кто это сделал, найдут? — Конечно, Чэн. Обязательно. Чэн уходит из его кабинета с легким сердцем, сам не зная, чему радоваться больше: Би не выгонят из лицея, отец со временем станет прежним — не сразу, но Чэн снова видит в нем того человека, которым тот был всегда, миссис Чжао приготовила огромный торт в честь того, что Тянь впервые пошел в школу и тот уже наверняка пробует его на кухне. Отец, к сожалению, не сможет поужинать с ними — у него дела, важные, которые не отложить, но Чэн на него не обижается: возможно, эти дела связаны со смертью мамы. Возможно, именно сегодня, отец найдет тех, кто это сделал. А если не найдет сегодня — найдет завтра. Или через неделю, месяц, год, но найдет, потому что он обещал. Тогда Чэн еще не задумывается над тем, что они с отцом вкладывают в это понятие разные значения: Чэну кажется, что отец работает заодно с полицией, помогая им, потому что у него есть для этого необходимые ресурсы, и после того, как все решится, виновные будут отправлены за решетку. Всего лишь. Так, как и должно быть. В слово отца он верит безоговорочно и убеждается в том, что это не напрасно на следующий же день, когда тот заходит к нему перед уходом из дома и сообщает, что все устроил: Би не выгонят и, разумеется (отец же так и сказал — «разумеется») ему не придется извиняться, но поскольку руководство лицея должно как-то отреагировать на произошедшее, определенное наказание Би понести все же придется. — И что будет? Чэн немного напрягается, но отец слегка щурится и пожимает плечами: — Потом узнаете. Би возвращается в лицей через два дня: видимо, руководство решило, что для приличия нужно выдержать небольшую паузу. И после того, как он выходит из кабинета директора, Чэн сразу же узнает, в чем заключается наказание: Би переводят в другой класс. В его.