Приснись мне

Он выплывает из сна медленно, вслушивается в тишину за окном. Дождь закончился. Уже не ночь, еще не рассвет, самое худшее время - влажная серая мгла привычно ворует то сокровенное, что сбывается только во снах. Раньше он любил эти сны. Когда все это было мечтой. Ожиданием. Верой. Потом он их ненавидел. Их и разочарование, которое неизбежно накатывает, стоит открыть глаза: его нет. Есть набухающая горячая боль в груди и стыдная тяжесть в паху, а его нет. - Би... - родное имя вырывается болезненным всхлипом. Чэн глушит его в подушке, не желая возвращаться в реальность, но желая продлить сладкое счастье и подольше удержать на кончиках пальцев чужое тепло, а на губах - чужой вкус. Он сказал: я люблю тебя. Сказал, так было и будет. Он обещал. Во снах он всегда обещает так много, так честно. Во снах у него ровный и твердый голос - без тени сомнения. И вчера был такой же, когда Би говорил, что никуда не спешит, когда качал головой и смотрел в глаза. Верхние пуговицы на рубашке были расстегнуты... Рубашка была отглажена. Солнце. Блики в его волосах. Лужи. К мобильному Чэн тянется на ощупь, ни на мгновение не задумавшись над тем, что еще слишком рано. Без разницы. Ему нужен голос. Не такой как во сне, настоящий - с паузами, растерянностью, тяжестью. Пусть собьется, запнется, разделит сон и явь, напомнит, как все на самом все закончилось и перечеркнет то, что пригрезилось. - Чэн? - хрипло и сонно. Так сладко, что отдается дрожью по телу. - Ты чего? Сколько сейчас?... Черт, телефон мой где?.. - Ты по нему говоришь. - А? Точно... ночь еще? - Нет. Но рано. Прости, не подумал. Просто... приснилось странное. - Хорошее или плохое? - Всякое. - М-м... От злости бывает больно. От боли бывает зло. Найти бы в себе первоисточник, вот только - была бы разница... - Расскажешь? - Все так же расслабленно, сонно. Чэн закрывает глаза: мне, черт возьми, страшно, мне кажется, я схожу с ума и перестаю отличать настоящее от желаемого, у меня провал в памяти - я не помню, что ты сказал напоследок и как ты вчера ушел. Я помню только остаток чудесного сна и твои губы на моей шее. - Нет, вряд ли. Может, когда-нибудь потом, позже. - Жаль, - Би вздыхает, и Чэн почти видит, как он потягивается всем телом. - Не молчи или я сейчас снова засну. - Спи. Извини, что разбудил. Би мычит что-то абсолютно невнятное, но благодарное, прерывисто выдыхает, ворочаясь и устраиваясь поудобнее, и Чэн отнимает телефон от уха, уже заносит палец над красной кнопкой на экране и едва не роняет его себе на лицо, когда из динамика доносится тихое, приглушенное расстоянием: - Я люблю тебя. Он садится резко, рывком, чувствуя, как кровь бьет в голову, а в груди все переворачивается. Остатки сна, как рукой снимает. - Что ты сейчас сказал? Би в ответ только сопит несколько бесконечных секунд, шуршит чем-то и, наконец, выдает: - Блин... 5:15. Чэн, ты... - Что ты сказал, Би? - у него предательски дрожит и срывается голос, и Би как-то улавливает эту дрожь, тоже просыпается окончательно, прочищает горло. Очевидно, все же списывает все на дурное сновидение: - Все же плохое снилось? - Нет. Повтори, не слышно было, и... - Я все собрал. Вещи. В поместье же сегодня, да? Едем?.. А теперь можно я еще час посплю? Полночи заснуть не мог, после... ну, тебя. Потом тоже снилось всякое. Чэн сухо сглатывает пересохшим горлом, больше не пытаясь отделить явь от сна. Сходить с ума теперь совсем нестрашно. - Может, нам одинаковое снилось? - Может, - тихо и сладко смеется Би, а потом скатывается в еле слышное бормотание: - спи. И... Чэн? Слышишь? Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я соскучился. Спи. В трубке повисают мерные равнодушные гудки, и Чэн еще некоторое время сидит, слепо уставившись на экран, слушая ритм этих гудков и ритм собственного сердца. Быстрый, захлебывающийся. Совсем без страха думает: оно же сейчас разорвется. Потом идет в ванную (ему нужно еще раз убедиться) и медленно поднимает глаза к своему отражению. Взгляд тут же цепляется за темный след на ключице - тот, который ни с чем не перепутать. Вчера там были губы Би, настойчивые и горячие. И руки тоже были горячими. Вчера у него тоже был ровный и твердый голос, совсем как во сне, только наяву. Чэн прикасается к этой метке кончиками пальцев, повторяет вслух: - Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я соскучился, - еще и еще раз, как заклинание, простое и сильное, пробуждающее от страшных снов, в которых его не было и излечивающее от боли, с которой давно научился жить. Плохих сновидений больше не будет. Теперь будет он. На горизонте медленно встает жаркое солнце, оно сегодня отчего-то слишком яркое, настолько, что глаза увлажняются, Чэн смотрит на него из окна своей спальни, а потом натягивает на ноги беговые кроссовки и вылетает из дома в сад. Прыгает с крыльца и сразу же, без разминки, срывается в бешеный темп, от которого загораются все мышцы и из легких вырываются захлебывающиеся всхлипы. Он несется на максимальной скорости, чувствуя, как тело затапливает адреналином, несколько раз прыгает, вскидывая руки в верх, и тихо, и насколько это возможно ровно, на каждом приземлении все повторяет волшебную мантру: я люблю тебя. я хочу тебя. я соскучился... А потом, лежа в траве далеко от дома и глядя в голубое безоблачное небо, тянет из кармана мобильник. Этой радости слишком много, ею нужно делиться, ее нужно чаще произносить вслух: чтобы она на части не разорвала и чтобы самому окончательно поверить. Джун снимает трубку после долгих гудков, сонная и оттого необычайно милая и забавная. Спрашивает встревоженно, ничего ли не случилось, прочищает горло, смущенно извиняется и уточняет еще раз, точно ли все хорошо. А из Чэна коротким, плещущим потоком льются слова и смех: Джун, мы с ним вместе теперь, я вернулся и он теперь - мой. Она слушает, не перебивая, и когда он заканчивает в трубке недолго висит молчание, потом Джун недоверчиво, но с уже слышной в голосе улыбкой переспрашивает: точно? И когда Чэн снова произносит это заветное "вместе", трубка отзывается тонким пронзительным писком. А он и не думал, что рассудительная строгая Джун умеет вот так пищать. Он вообще не знал, что люди умеют настолько радоваться за других людей. Небо над головой становится светлее и ярче, и в пробегающих облаках ему чудятся добрые знаки. Джун облекает в слова то, что уже и так ясно, говорит, что она безумно за него рада. За них обоих. Потом резко замолкает и уже куда-то в сторону, громко кричит: - Нет, пап, все нормально, извини, если напугала. Я просто... я спросонья ногой ударилась, мизинцем. Все хорошо, - и уже в трубку тихо тянет: - бо-о-оже, как же хорошо-о-о. - Поедешь с нами? - Нет, конечно. - Ты не помешаешь. Тянь тоже едет. И там еще куча прислуги. А дом огромный. Сад, бассейн, настоящие каникулы. Вернешься с таким загаром, что все девчонки от зависти лопнут. Джун смеется, потом с сожалением вздыхает: - Чэн, попробуй представить лицо моего отца, когда я ему сообщу, что еду за город с ночевкой с двумя парнями, и мы собираемся плескаться в бассейне. М? Страшно? Мне вот очень. Она обещает попробовать вырваться к ним потом, позже, хотя бы на один день, и Чэн в ответ обещает прислать за ней машину с водителем и заверяет, что они все будут ей очень рады. Потом, коря себя за эгоизм, спрашивает: а как у нее? Джун тихо хмыкает: - Мы с ним даже не виделись. Может, оно и к лучшему. - Думаешь? - Да. Я решила, что пора начинать мечтать о чем-то реальном, а не... да, точно к лучшему, - снова смеется, но теперь в этом переливчатом смехе, Чэн отчетливо слышит грусть. Они болтают еще пару минут, делятся новостями и договариваются созвониться в ближайшие дни. Домой Чэн возвращается уже легкой трусцой и с успокоившимся сердцем. Заваливается к Тяню, даже не приняв душ, тискает его в кровати, щекоча и щипая за нос и уши до тех пор, пока у Тяня от смеха не начинаются колики в животе. Они завтракают вдвоем за накрытым мисс Гао столом, и Тянь, сгорая от нетерпения набивает рот с такой скоростью, что потом никак не может проглотить этот ком, и начинает спешить еще больше, когда узнает, что Би едет с ними. Джинхей эту новость воспринимает иначе. С каменным лицом слушает Чэна, когда тот говорит, что придется сделать крюк и подхватить Би, только бровь на короткое мгновение приподнимается: - А отец в курсе? - А ему интересно? Джинхей пожимает плечами: - Я жду в машине. Чемоданы загрузил. И когда они подходят к этой машине, пропускает Тяня вперед, захлопывает дверцу и перехватывает Чэна за предплечье - легко, но твердо: - Там камеры, Чэн. Не по всему периметру, но есть. Не дурите, - и тут же отходит в сторону, так, будто ни этого прикосновения, ни слов вовсе не было... ...Сердце снова пускается в галоп, когда до дома Би остается около километра. Он отвечает невпопад на вопросы Тяня, просит его пересесть на переднее. Говорит, чтобы не укачало. На самом деле, куда больше ему хочется остаться с Би вдвоем, пусть хотя бы вот так пока - в ограниченном пространстве, на заднем сиденье, но всю дорогу до поместья он сможет прижиматься своим плечом к его плечу и соприкасаться коленями. Ему очень нужно. В любом виде, лишь бы ближе. Иначе он просто не сможет дышать. Мать Би встречает их у подъездной дорожки к дому, улыбается и ему и Джинхею, говорит, что Тянь снова вырос и, оглянувшись, машет рукой на дом. - Чэн, зайди на минуту, Би просил, чтобы ты с вещами помог. Джинхей провожает его тяжелым взглядом в спину, но тут же переключается на обсуждение погоды и обещает матери Би проследить, чтобы с ними все было хорошо. "Как с детьми", - с улыбкой думает Чэн, взлетая на крыльцо и без стука распахивая дверь в его дом. Сколько раз он сюда входил с предвкушением, которое никогда не сбывалось. Теперь сбудется. Потому что: я люблю тебя. я хочу тебя. я соскучился. В доме опущены жалюзи и полумрак. Привычно поскрипывает под чужими весом ступенька лестницы - третья сверху, Чэн наизусть знает и почему-то не может поднять на него глаза. Так и стоит, подпирая спиной дверь и считая его шаги. - Твоя мать сказала, нужно с вещами помочь... - и все никак не может вдохнуть, когда его к этой двери прижимают всем телом, обхватывая ладонями за скулы, и целуют. Вот так сразу, не сказав ни слова, только вжимаясь все сильнее и заражая своей дрожью. И он отвечает, поглаживая чужую спину, забираясь руками под рубашку. Думает: верхние пуговицы, наверное, снова расстегнуты. Жарко же. Лето. Самое лучшее, самое важное в его жизни лето, которое несколькими жадными поцелуями перечеркивает копившуюся годами боль. Лето, когда все изменилось. Новая глава его жизни. Безупречная точка отсчета - июльский ноль.