I like to watch him cry bitterly

      Мидория Изуку – преемник Тошинори Яги, того самого бизнесмена, у которого денег куры не клюют, а репутация и слава такая, словно он Иисус, спустившийся с небес. Поэтому Шото не понимал, как этот проницательный и осторожный во всём человек пропустил под своё крыло змею. Волка в овечьей шкуре. Неужели старость начала брать своё?       У Мидории Изуку паршивого, зеленоватого оттенка нелепые кудри, а веснушки на щеках делали моложе, прибавляя обманчивой невинности. Он и сам весь какой-то нескладный и до ужаса нелепый, словно подросток в скачке внезапного роста. Снуёт туда-сюда, неловко посмеивается, получая поздравления. Тодороки готов вгрызться ему глотку, подобно бешеной собаке. Как вот это вообще смогло стать альфой? Почему? А хуже всего то, что Мидория стал его, Тодороки Шото – дорогой омежьей суке – альфой и супругом.       Шото всегда знал, что жизнь та ещё сука. Ей палец в рот не клади – сожрёт до локтя, дай только поиздеваться над Тодороки. Его родители были альфой и бетой. Его старшие братья были альфами, сестра – бета. Так почему он родился омегой? Численность омег и так едва подползала до пятнадцати процентов населения. Омеги едва ли отличались от бет, только у мужчин была матка и каждые два месяца они были готовы подставиться под любого альфу по близости. Природные инстинкты обзавестись потомством, но не в пятнадцать же, сука, лет!       Шото не ненавидел свою природу. Так, лишь тихонько пытался задушить её. Он не хотел принадлежать кому-то, кто будет видеть в нём лишь симпатичное личико и тёплую дырку. Ведь в высоком обществе все браки были по договорённости, лишь успей урвать самый аппетитный кусок мяса. А Мидория Изуку сумел сорвать куш, облизываясь на Шото ещё до этого всего. Когда он был всего лишь никем, но наделённым таким соблазнительным статусом альфы.       Шото ненавидит глаза Мидории. Они болотного цвета, настоящая трясина – утянет без малейшего шанса на спасение. Ядовитая топь, пропитанная смертельными газами. Тодороки тошнит от его запаха, от его голоса, его обманчиво ласковых рук и голодного взгляда. Так смотрят плотоядные хищники на желанную добычу, которая уже попала в сети и которую только предстояло приручить. Шото готов оторвать, сжечь чужую метку на своём загривке, но так просто её не сведёшь. Она проникла глубже, отравила кровь, смешалась со всем его естеством, а лекарство может быть где угодно. Паршивая игра в истинных.       Кольцо на безымянном пальце жжёт хуже, чем когда мать плеснула в него кипятком. Металл словно только вынули из жаровни и Тодороки едва справляется с желанием отбросить его в сторону. Удавка на удавке, держи ещё один ошейник. Тодороки не знает, сможет ли не задушить своего муженька в первую же ночь. Знает, что не сможет. Знает, что бесполезно. Знает, что даже если и получится, то это всё равно, что прыгнуть грудью на арматуру и медленно, мучительно умирать перед миллионами глаз. Всё из-за какого-то жалкого ничтожества, которому повезло родиться альфой и заполучить в покровители Тошинори. Того самого, которого бы живьём сожрал его ебанутый папаша. Случайность на случайности и получите распишитесь – вы получаете Тодороки Шото, словно он какая-то элитная шлюха. — ... ха-ха, не говорите так! Надеюсь, вы хорошо повеселитесь и без нас! — Конечно-конечно, вы молодые, здоровые, энергии от такого дня накопилось много! — гости смеются, прекрасно понимая, что будут делать молодожёны за закрытыми дверьми спальни.       Шото с трудом проглатывает всю желчь, мило улыбается и прилагает все усилия, чтобы не выдернуть руку из чужого захвата. Со старшей школы Мидория значительно подрос, и сейчас они могут вровень смотреть друг другу в глаза. Шото хочет отвернуться, Шото хочет убежать и спрятаться. Шото хочет вытащить нож и вспороть ему брюхо. Двери за спиной закрываются.

***

      Осторожно, двери закрываются.       Тодороки оторопело вываливается на платформу из забитого поезда. В голове гудит, мысли не желают формироваться во что-то разумное и цельное, лишь красным светом сияет напиться. До потери сознания, до потери пульса. Нежеланная метка, нежеланная свадьба, нежеланный альфа. Карусель чудовищных ошибок, но кому какое дело до его желаний? Кукла в красивой обёртке и с пышным бантом на упаковке.       Шото бежал из офиса отца как угорелый. Проигнорировал личного водителя, втиснув себя в обычный вагон с обычными людьми. А сейчас выпал на незнакомую улицу, как брошенный хозяевами котёнок. Он потерянно плетётся по вечерним улицам мимо ярких вывесок, мимо искреннего, весёлого смеха. Его просто продали, словно он был не человеком, а выгодным товаром на прилавке. Как будто он вещь, которую наконец можно отдать за хорошую цену.       Ноги сами заносят Тодороки в какой-то бар. Он на автомате занимает место за стойкой и смотрит на собственное отражение в отполированной столешнице. Напиться и забыть всё, как страшный сон, не получится – уже через неделю он собственноручно посадит себя на цепь. И никакого спасения, никакого принца, как во всех чёртовых сказках, где всё заканчивалось слишком наивно, чересчур радостно. И жили они долго и счастливо, да? — Что будете заказывать?       Тодороки вздрагивает от хриплого баритона и поднимает взгляд на бармена. Он красив, нет, он чертовски горяч, с широким разворотом сильных плеч, чёткой линией скул и алым взглядом, пронизывающим до самого нутра. Альфа. Это отмечается само – машинальное действие, подтапливаемое прорвавшейся плотиной новостей. — Что-нибудь крепкое. Всё равно что, только бы мозги расплавились.       Бармен хмыкает. Делает свою работу отработанными движениями и вскоре перед Тодороки появляется стакан с янтарной жидкостью и льдом. Его бы самого утопить в этой жидкости, замуровав в обжигающем холоде. И Шото пьёт, усердно напивается, наплевав на здравый смысл. И всё для того, чтобы утром проснуться в незнакомой постели, в пустой квартире. На тумбочке рядом минералка и записка:       «Не сдохни перед своим недоальфой, Двумордый. Не ссы, ни черта у нас не было. И заплати за заблёванный ковёр».       На следующий день Тодороки видит знакомую светлую голову в парке. Бармен из того бара стоит, уткнувшись в телефон, и что-то печатает с хмурым видом. С какой стороны ни глядь – хорош, с такой фотогеничностью в модели или актёры, а не в баре работать. А Шото просто пытался придумать, что делать дальше со своей жизнью. Он даже не знает, почему подходит к нему. — Привет.       Бармен хмурится сильнее и одаривает Тодороки сердитым взглядом. И узнаёт. — Двумордый. Ну и где мои деньги за ковёр? — У меня не было налички. А ты не оставил своего номера.       Мужчина усмехается, прячет телефон в задний карман джинс. Воздух вокруг накаляется, а алые глаза что-то ищут в лице напротив. И находят. — Бакуго Кацуки, — наконец-то говорит мужчина и склабится в полуулыбке, протягивая руку. — Тодороки Шото, — отвечает, пожимая руку в ответ. — Почему Двумордый? — А ты на себя в зеркало глядел, морда?       И отчего-то это совсем не обидно. Они обмениваются номерами и встречаются снова. Как будто Тодороки свободный и может делать всё, что угодно. — А почему ты не пробуешь себя в модельном бизнесе? За это неплохо платят, — они уже несколько минут стоят возле рекламного баннера духов с лицом Шото.       Бакуго фыркает, будто Тодороки задал самый тупой вопрос в его жизни. Возможно, так оно и было. Бакуго жил по-другому, видел жизнь не так и это не могло не притягивать. Его прямолинейность. — Ненавижу, когда на меня как на обезьяну в зоопарке пялятся.       Искренность. Тодороки нуждался в правде и простоте больше, чем подозревал. И это разъёбывало, подобно ядерной боеголовке. Уничтожен чужой колящей свободой.       Тодороки не понимает, почему цепляется за него, как утопающий за соломинку. Может потому, что воздух рядом с Бакуго ядерный и дышится им как никогда легко? Перенасыщение и прогремит взрыв, к чертям сносящий всю вселенную. Они целуются, как озверевшие животные, оставляя друг на друге следы, наплевав на правила, на метку на его загривке. На то, что товар куплен и обмену или возврату не подлежит.       Бакуго умеет слушать и слышать. Он принимает людей такими, какие они есть. Ему плевать на твой статус и половую принадлежность, если ты не говнюк – добро пожаловать в клуб. — Ты не вещь, ты человек. Личность со своими заскоками, Шото. Мы не живём в сраных фантазиях, но мы и не животные – в отличии от них мы держим свои инстинкты под контролем. И, если всё не так ебано, можем жить как хотим. А ты принадлежишь только себе.       У Шото не хватает сил попросить попробовать его укусить. А если мы истинные? В тёплых руках он расслабляется, позволяя себе забыть о завтрашнем дне. Судном дне. Прошу пройти к эшафоту и положить голову на отсечение.

***

      В кабинете отца собрались все: Тошинори, Мидория, Энджи. Шото появляется последним и все присутствующие застывают, резко прерывая разговоры. От Тодороки-младшего смердит феромоном чужого альфы. Энджи подрывается с места и подлетает к сыну как торпеда. — Шлюха! — яростно кричит Энджи и с такой силой ударяет по лицу, что Шото едва может устоять на ногах. — Да как ты посмел!       Мидория и Тошинори тут же подскакивают, оттаскивая разъярённого альфу подальше от омеги, чтобы не убил в порыве ярости. Шото стирает кровь с губы и ухмыляется. Шлюха, как же. Метка была поставлена против его воли. Свадьба – желание сговорившихся ублюдков. И всё ещё как он посмел? — Тодороки-сан, спокойнее! Это ничего не изменит, — торопливо дребезжит Мидория, пластиково улыбаясь. — Но знаете, я люблю его так сильно, что готов простить ему что угодно. — Нет, нет! Он посрамил всю нашу семью, вас, я этого... — Тодороки-сан, не волнуйтесь, я позабочусь об этом вопросе. Просто предоставьте Шото-куна мне. Всё будет улажено в лучшем виде.       У Тодороки Шото кандалы и цепи, обломанные крылья и вырезанная улыбка на лице. Каторжник своей же жизни. Ему не повезло встретить Мидорию, который любыми способами добивается желаемого. Чёрт в обличии ангела, змей, выползший из Эдема. Если бы они никогда не встречались...       Бакуго весь избитый, стоит на коленях со скрученными руками. Поверженный, но не сломленный. Сплёвывает кровь под ноги Мидории и зверем скалится: — Ха, сраный Деку. Так я не ошибся с запахом на метке Двумордого. Ну ты и скотина. Всегда знал, что ты та ещё мразь.       Мидория присаживается рядом, холодно улыбается и хлопает Кацуки по щеке: — Каччан, а ты всё такой же бешеный. На чужих омег пасть не раскрывают. — Ха-ха... Ебаный Деку. То, что не принадлежит тебе, никогда не станет твоим.       Мидория скрипит зубами, лицо его кривится в отвратительной гримасе. Он хватает Бакуго за волосы и шипит в лицо: — Ты никто и сдохнешь как никто. Я больше не тот никчёмный мальчишка, которого ты мог использовать как свою грушу для битья. Он будет моим, а ты заткнёшься навсегда. Псин с бешенством принято застреливать сразу.       Мидория отходит в сторону, подавая знак, и закуривает. Бакуго хочет жить как никто другой. Жить по-своему, жить, глядя правде в лицо. Жить со всем этим дерьмом и справляться с ним. Но не в этот раз. Жизнь сучка и поступает по сучьи. — Ты думаешь, что сможешь приручить его, кха... но у такого уродца как ты... никогда не получится.       Цель на мушке и прогремел контрольный выстрел. Представление окончено.

***

      Кровать огромная. И мягкая. Застелена белыми простынями. Для Шото это всё равно что лечь на гвозди и чувствовать, как каждый из них по миллиметру протыкает тело насквозь. Медленно и мучительно. Мидория стягивает с него пиджак, рвёт пуговицы на рубашке и те отскакивают в разные стороны. Любуется его бледным телом и гладит по метке. Клейму. — Ты мой – только мой, Шото. И всегда будешь только моим.       Шото хочет распороть ему брюхо и медленно ковыряться во внутренностях, превращая их в фарш. Вот только все столовые приборы остались там, в праздничном зале, полном безразличных людей. Тодороки Шото лишь вещь. Но принадлежит он только себе. — Я никогда не буду твоим. — Это мы ещё посмотрим, Мидория Шото.       И клыки альфы вгрызаются в загривок. Доступ к кислороду перекрывается.       С Бакуго, не смотря на всю боль, было по-другому.