I like to watch him cry bitterly

      Стаскивая с мокрых волос бандану, Бакуго тяжело опирается о стену и видит в одном из углов полуразваленного здания Тодороки. Кацуки только сейчас чувствует, каким адским холодом тянет оттуда. Двумордый практически валяется в позе эмбриона, а его лёд, похоже не подчиняясь хозяину, всё сильнее сковывал Тодороки, превращая в ледяную скульптуру. — Блять, Двумордый, какого хрена… Сдохнуть захотел?       Бакуго стучит по тонкой корочке льда на плече Двумордого и лёд рассыпается вместе с одеждой. Кацуки хмурится, трогать лёд больше не решается. Дыхание у Тодороки слабое, а не заледеневшая кожа лица мертвецки холодная. — Эй, ты в сознании?       Тодороки медленно открывает глаза, смотрит на Бакуго долго, словно не видит, но тихо выдавливает: — Я н-не… могу… огонь… н-не… — Да-да, ты не развалишься если я разобью твой лёд? — Не… знаю…       Бакуго думает пару секунд и произносит: — Сдохнешь, если так и оставим, так что не слишком громко кричи.       Лёд ломается быстро, к счастью практически не причиняя Тодороки вреда. Только лёд появляется снова, тонкой короткой поростая на очищенных местах. Бакуго чертыхается, уходит и вскоре возвращается с кусками дерева. В рюкзаке находит тонкое одеяло, в которое заворачивает Тодороки как куклу. С помощью зажигалки разжигает костёр и подтаскивает Шото ближе. От тепла лёд нарастает медленнее, но не останавливается. — Хаа, что с твоим огнём случилось? Такой сильный дисбаланс?       Тодороки качает головой, не переставая дрожать. Фыркая, Бакуго подтаскивает рюкзак ближе к себе, садится и усаживает Тодороки меж раздвинутых ног, двухцветная голова оказывается у него на груди. Лёд тает от соприкосновения с горячей кожей. Кацуки вытаскивает из рюкзака термос с уже едва тёплым кофе. — Держать сможешь?       Его левая рука почти не дрожит, крепко сжимая стаканчик. Солнце давно скрылось за горизонтом и единственным источником света оставалось пламя от костра. Жечь костёр в одном из городских домов в такое время… Какая же дрянь. — Бакуго… Но твоё задание… — А? Закончил с ним, передали, что не выходишь на связь, а я рядом был. Может уже и подох бы. — Может быть. Спасибо.       «Двумордый… Идиот.»       С волос Тодороки медленно начинает стекать вода, вытереть её нечем, думает Бакуго, взъерошивая мокрые пряди, а потом вспоминает о собственной бандане и без раздумий надевает её на голову Шото. — Знаешь, — внезапно говорит Тодороки, — от неё воняет. — Ты тоже не розами пахнешь, сосулька.       Бакуго чувствует его ухмылку и то, как он перестаёт трястись, лишь мелко подрагивает. От Тодороки пахнет горелым, осевшей пылью и тянет холодом. Это заставляет Бакуго вспомнить о сгоревших трупах, запах которых словно осел под носом, о чужих криках, звонким отражением стоящих в ушах. Что будет после? Бакуго клонит голову вниз, касаясь губами чужих волос, говорит без лишних эмоций, почти механически: — Ты мне нравишься.       Тодороки не вздрагивает, молчит долгие секунды и выдаёт: — О.       Бакуго это смешит, он выдыхает в разноцветные волосы от которых, совсем слабо, но ещё тянет тем дико пахнущим шампунем с запахом смородины. — И это вся твоя реакция? — не то чтобы он ожидал чего-то другого, ведь Тодороки именно такой.       Шото неудобно задирает голову, смотрит прямо в глаза, невозмутимо произносит: — Вся. Я ещё не разобрался в том, какого рода чувства к тебе испытываю, — он возвращается в исходное положение, едва ёрзает и касается руки Бакуго холодными пальцами. — Яойрозу говорит, что это привязанность, а может что-то большее. Но я не против, чтобы ты нарушал мои личные границы подобным образом.       Бакуго сжимает руку Тодороки, уверено переплетает их пальцы, согревая. — Чувствуешь дискомфорт? — Нет.       Тодороки та ещё ханжа, прислонись лишний раз будет сверлить непроницаемым взглядом. — Хорошо. Сейчас доёбываться не буду, но нормальный ответ жду.       Ответ уже был дан, но почему бы и не научить дурачка чему-то нормальному? Тодороки, в отличие от Бакуго действительно нужны были слова. Бакуго может доказать всё действиями, но кому-то можно и уступить, чтобы подступиться. — Давно проблемы с контролем ледяной стороны?       Бакуго подозревает примерное время и сжимает ладонь Шото чуть крепче. Ты не один. — Я… После последней битвы с Тоей.       Свихнувшийся братец, который хотел поджарить Шото только ради мести отцу. И ещё не раз попробует снова, наверняка. — И о чём они?       Тодороки всего на мгновение сжимает его ладонь сильнее. Думает долго, а Кацуки его не торопит, терпеливо ожидая. — У Тойи сильный огонь. Сильнее, чем мой и единственное, чем я могу отбиться от него - это лёд. Во снах он пытается убить меня, заставляет строить вокруг себя ледяной кокон. И что мой огонь никак мне не поможет против него, а лёд просто ничтожен против температуры его огня. Пусть не сейчас, но когда-нибудь этот огонь поглотит меня, как и его.       Бакуго молчит, слушая треск головёшек и его голос. Тодороки уже не дрожит, но голос у него стеклянный. Тодороки смотрит прямо перед собой невидящим взглядом и мыслями он где-то глубоко в себе, там, где остались воспоминания о семье. От него всегда веяло печалью, пусть даже постное лицо ничего не выражало. В этом и была проблема, он только учился выражать эмоции, слишком поздно. Бакуго накрывает рукой глаза Шото и произносит: — Спи. И лучше подумай о своих причудах. Ты же умный. Тебе надо хорошенько пропинать своего братца.       Двумордый замирает, касается ледяной рукой горячей руки Бакуго, буквально пару секунд, едва задерживаясь. Слабо выдыхает, с облегчением. — Спасибо, Бакуго.       А на губах играет улыбка, слабая, но уже более отчётливая чем раньше. В нынешних обстоятельствах увидеть её можно было ещё реже. Когда мир рухнул, а про-герои уходили, им не осталось места для чувств. О чём-то думать было поздно, нужно было строить планы, спасать, противостоять, возвращать, без остановки на передышку, только бы не оставлять противнику и минуты лишней. А сейчас они словно отрезаны от реальности, будто в мыльном пузыре, который нельзя спасти. Что же наступит с рассветом?