Voices

Воздух в Суне, пыльный и горячий, оседает на коже россыпью раскалённых песчинок, золотом отливающих в уходящем солнце. Подрагивает над крышами домов вечерняя дымка, и звуки деревни затихают, растворяясь в наступающей мгле.   Гаара привык.   За всю свою (без)сознательную жизнь ему ещё ни разу не было дискомфортно в собственной стране.   В собственной деревне.   В собственной коже.   Изнуряющая жара всегда давалась ему легко — гладкий лоб не покрывала испарина, а под веки не заливался, щипая чувствительные глазные яблоки, ручьями пот.   Теперь, глядя на уплывающий за горизонт алый диск солнца, Гаара не может подобрать правильного слова своим ощущениям.   Он никогда не был в этом хорош.   Но безысходность, душащая и давящая, сковывающая движения и забивающаяся в дыхательные пути теперь противным, скребущим в гортани песком, была ему знакома.   Слишком сильно.   — Добрый вечер, Казекаге-сама,— официальное обращение от неё звучит почти насмешкой, но Гаара медленно кивает, не сводя взгляда с тающего за горизонтом солнца,— Рада вас видеть.   В последний раз.    Она не заканчивает, но Гаара слышит повисшие в воздухе слова, которые хочется сплюнуть под ноги вместе с осевшим на языке песком.   От их сотрудничества он не ожидал многого. Когда уставшая, покрытая пылью с ног до головы Сакура Харуно появляется у границ его деревни, молодой Казекаге даже не встречает её с дороги.   Но помнит ещё с войны. В самых кровавых и, казалось, безвыходных сражениях она — в эпицентре битвы, пренебрегает основным правилом их мира.   Ирьенин всегда должен быть в безопасности.   Сакура Харуно — сочетание исключительной, экзотической красоты и колоссальной, чудовищной силы, всегда впереди.   Вспышкой перед глазами мелькают её розовые локоны, Гаара не успевает за ней уследить, а потому кажется, что она везде и сразу.   И в то же время нигде.   Официально он ее приветствует уже в оранжереях. Сакура, с выправленной осанкой и внимательным прищуром, здоровается с ним, пренебрегая всеми уважительным суффиксами.   Как с равным себе. Как с другом. Впрочем, ни тем ни другим он не является.   — Оранжереи не в лучшем состоянии,— Гаара хмурится, но Сакура только пожимает плечами, пальцами перебирая собранные в передний карман фартука растения,— Тебе будет этого достаточно?   — Чего не хватит — выращу сама,— она безразлично качает головой, бросая напоследок,— Тебе бы отдохнуть. Выглядишь паршиво.   Такая внезапная искренность выбивает его из колеи — Гаара пытается найти, что ответить, но Сакуры уже и след простыл.   Совету он все же решает последовать. Берет внеплановый выходной впервые за полтора года, просыпается ранним утром не от будильника, а потому что действительно выспался.   И не знает, чем занять себя все оставшееся время. Дома пусто и душно. На улице — людно и громко.   И Гаара снова бредёт в оранжереи, не с надеждой встретить там её, а скорее... С предвкушением.   Сакура хмыкает, но покорно пропускает его внутрь. И весь оставшийся день он только и делает, что смотрит на то, как бережно она ухаживает за цветами, для которых пустынная, песочная почва не просто не пригодна для существования.   Она ядовита.   Землю Сакура привезла с собой. Целебных трав в их деревне гораздо меньше, чем колючих кактусов, но её это не пугает.   Её, кажется, вообще ничего в этом мире не пугает.   Сакура здесь чтобы разобраться с их запасами и рецептами ядов. Сакура здесь, чтобы восстановить их забытые ещё до войны оранжереи. Сакура здесь для того, чтобы научить ирьенинов его деревни правильно выращивать нужные растения.   Никак не для того, чтобы штопать его, Гаары, рваные душевные раны. Однако, это у неё легко получается делать параллельно.   Через две недели крыши оранжерей залатаны. Через месяц в рыхлой почве появляются первые ростки.   А через полгода оранжерея цветёт, и Гаара может поклясться — он в своей жизни не видел ничего прекраснее.   Не считая её изумрудных, искрящихся глаз. Теперь он приходит к ней почти каждый день — Сакура уже перестаёт замечать его присутствие.   Но время неуловимо течёт, словно песок сквозь пальцы. Гаара судорожно пытается найти предлог для того, чтобы продлить её невероятно важную миссию, но понимает — он не сможет так поступить.   Не с ней.   Сакура здесь, под палящим солнцем, вянет. Глаза её тускнеют, а нежно-розовые волосы покрываются слоем пыли. И Гаара больше не ищет возможности задержать её дольше, чем нужно.   — Я не умею прощаться,— он все же оборачивается к ней, смотрит почти в упор, но Сакура Харуно выдерживает его взгляд достойно.   Всегда выдерживала.   — Значит, не стоило пытаться.   Она уже накинула на плечи дорожный плащ — после захода солнца холодает в пустыне быстро. Гаара прячет руки в карманах, щурится от лезущей под веки дорожной пыли.   Он не хочет смотреть, как она уходит. Но смотрит.   — У меня есть кое-что для тебя,— он хмурит тонкие брови, наблюдая за тем, как Сакура роется в сумке.   Его пальцы дрожат, когда Гаара принимает из её рук совсем молодой, ещё не раскрывшийся, один-единственный бутон белой розы с аккуратно обрезанным стеблем, очищенный от шипов.   Гаара не знает языка цветов. Но прекрасно понимает, что это значит.   «Мне очень жаль» — Спасибо,— он вертит в пальцах бутон, чёлка раздражающе лезет ему в глаза,— А у меня есть кое-что для тебя.   Гаара распахивает зажатую ладонь, и в свете уходящего солнца поблескивает маленькое кольцо из эпоксидной смолы. С россыпью песчинок вдоль ободка внутри. Из его собственной бутыли за спиной, оттягивающей плечи.   — Это очень красиво,— Сакура цепляет ободок кончиками пальцев, алые лучи лижут её макушку,— Не стоило.   Гаара щурится, но не возражает. Стоило. Он сможет остаться с ней хотя бы так.   — Мне пора, Казекаге-сама. Увидимся.   Сакура исчезает почти моментально — и за это он ей даже благодарен. Гаара не смог бы смотреть на то, как удаляется ее ровная спина, сливаясь с горизонтом.   До дома он бредёт в задумчивом одиночестве, и нежный бутон в его пальцах напоминает ему об одном.   Сакура Харуно похожа на прекрасный капризный цветок, распускающийся на заре.   Но прекрасные цветы не растут в пустыне.