Эле берёт револьвер

Будь осторожна, сеньорита, не лезь в пекло. Ты не умеешь дышать гарью, тебя не учили стрелять старшие товарищи, не рассказывали, как нужно прятаться и где брать новое — не вспомнишь, какое по счёту — имя. Тебе едва хватит умения собрать снаряд. Учись для начала жить и нести за себя ответственность, Эле. Подрасти хоть немножко — негоже в шестнадцать лезть в анархизм, тем более девушке. А уж особенно не следует тебе в это бросаться, Эле, маленькая глупая Эле, ничего о жизни не знающая, не жившая именем матушки на губах вместо молитвы. Вот только Эле знает. Она отлично помнит — её иначе воспитывали. Не так, как должны были девушку — постарался брат. Леон — анархист; он за это и умереть готов. А его нельзя было назвать фанатиком, готовым сложить голову за каждую сомнительную идейку. Нет, нет — Леон совсем другой. И причины сражаться за анархию у него были весомыми. Эле тоже их видела. А не верить собственным глазам — что же за дурость, право слово. За чёрный флаг сражается Шрам. А эту женщину назвать глупой и поверхностной — библейский грех, право слово; и скажет об этом человек, от веры максимально далёкий. Так разве Эле имеет право прятаться теперь? Для неё самой ответ весьма очевиден. Осталось только добиться шанса эту свою решимость показать. И уж тут Эле постарается обязательно, так, как никогда не старалась раньше ни в одном деле. Ведь иначе нельзя в подполье, верно? Гори до самой смерти или беги прочь; и выбор очевиден. Тем более, её уже приметила Шрам. Сеньора, конечно, откровенно не говорила об этом, но учила и ни разу не отрицала, что о подобном она задумывалась. А она не из тех, кто будет увиливать от отказа — это было ясно. Эле просто нужно ждать, и ей шанс обязательно дадут. Вот только сидеть на месте, зная, что происходит, почти больно. У Эле ноет в груди. Она не может молчать и ранним утром привязывается к сеньору с расспросами, когда Шрам хочет пойти. — А я не знаю, — Флеш только пожимает плечами. — Может даже, она решит отложить на середину мая — мы вчера говорили о сроках, и, знаешь, портить праздник как-то негоже. Эле вздрагивает. Её гложет осознание — скоро ведь праздник. — А разве не легче устроиться перед Крестами?.. То есть… — Никогда причастен не был, — сеньор пожимает плечами. — Мне, впрочем, пора. И, Эле… — Не предупреждайте, прошу. — Тогда удачи, — он улыбается глазами, но смотрит так, как мог бы смотреть… о, не гвардеец. Эле не может подобрать сравнение, но отчётливо чувствует, как этот улыбающийся взгляд пробирается под кожу и глубже, больнее тянется до костей, пробивает тело насквозь. У Эле в тот момент совершенно пропал аппетит. Она не смогла позавтракать, да и сеньору вытащить тоже — Шрам что-то сосредоточенно писала, не с первого раза откликнувшись. Эле села на её кровать и сделала вид, что повторяет, как рассчитывать соотношение для взрывчатки. Делать она это уже прекрасно умела — но, сидя с тетрадями, можно было с чистой совестью рассматривать сеньору, разглядывать её руки и снова искренне удивляться тому, как она умудряется писать в перчатках. Эле не знала, сколько времени провела так. Она порывалась начать разговор, но не решалась отвлекать Шрам; демонстративно утыкалась в тетрадь, когда на неё бросали мимолётный взгляд, хотя и понимала, что это выглядит ну разве что глупо — сеньора наверняка достаточно внимательна, чтобы заметить эту наигранность. Но она ничего не говорила. Только дописала письма, аккуратно сложила всё в конверты и убрала в ящик стола; не тот, где хранились колбы, а в другой, правее и ниже. Потом сеньора стянула перчатки, бросила их на кровать — Эле вздрогнула, не ожидая внезапной порывистости. Шрам же села рядом с ней, держа в руках немного потрёпанное жизнью простое платье со слишком длинной верхней юбкой. Такое обычно носили горничные. Эле отложила тетрадь, внимательно наблюдая за лицом сеньоры. Уголок чужих губ чуть дрогнул — она заметила. Молчать было глупо, но у Эле гулко стучало сердце в глотке, и она почти была уверена, что её не услышат. — Как вам не страшно? — губы у неё едва шевелились, каждое слово отчего-то отдавалась глухой болью. — Это дело не опаснее другого, — так же тихо отмахнулась сеньора, подшивая вручную — возможности найти машинку или подходящее по длине платье нет — излишне длинную юбку. Очень сильно пахнет миндалём. — Флеш зря тревожится. Ещё и тебя напугал. Хосе, чёрт… Шрам хмурится и чуть-чуть поджимает губы; она выглядит такой сосредоточенной и внимательной, что Эле невольно проникается невероятным к ней доверием. Как будто на самом деле всё очень просто. Зайти, убить и выйти. Но это не всё ведь; Эле прекрасно знает, что сеньора около недели точно проведёт в роли горничной. Может даже, что придётся больше. Или кем она хотела устраиваться? — А если вас не возьмут?.. — Придётся постараться, чтобы взяли, — отрезает Шрам. — Или придётся возвращаться к более рискованным идеям. — Например? — шёпотом спрашивает Эле, внимательно наблюдая за пальцами сеньоры, за тем, как она держит иголку и ловко шьёт. А ведь вручную так сложно. — На улице, например. Думаю, ты понимаешь, чем такие затеи опасны, — Шрам остановилась и впервые за всё время их разговора посмотрела на Эле открыто. Воткнула иглу в ткань юбки. — Если не повезёт — а не везёт часто, — сеньора на секунду запнулась, но потом торопливо договорила: — То убежать ты не успеешь. Эле сглотнула. У неё заболело в груди, как будто что-то оборвалось. Она чуть придвинулась ближе — чувствовать себя одинокой было странно и очень пугающе; Эле безумно не хватало чужого присутствия на расстоянии вытянутой руки, хотя они и жили тут втроём. — Я знаю, — Леон не успел. — А это… — Это меры, к которым я стараюсь не прибегать, — сказала Шрам очень строго, с нажимом, потом вздохнула и опустила глаза; если до этого она смотрела открыто на Эле, то теперь её взгляд скользнул куда-то ниже лица. — Только если нет другого выбора. И… и если человек сам готов рисковать, — руки сеньоры дрогнули. Она как будто хотела обхватить себя за плечи, но передумала. Остановилась. — Я ведь не могу приказать. Человек должен сам решиться… А я лишь даю ему револьвер. Эле захотелось закрыть лицо руками; разговор зашёл на тему, для неё очень болезненную. Не этого она желала — Эле рассчитывала попробовать вновь уговорить Шрам позволить ей участвовать, забрать себе роль, которую пока что готовилась отыгрывать сеньора. Но вместо этого Эле всем своим естеством ощущала, как наливаются тяжестью и становятся реальнее самые страшные мысли. И эта ноша казалась неподъёмной, но слишком личной, чтобы делить её с кем-то. Даже сеньоре Эле боялась раскрывать эти страхи. Хотя, казалось бы, кому, как не этой женщине, знать о тяжести утраты. Уже стало ясно, что её брат, вероятно, мёртв. От него не было вестей, хотя Шрам и Флеш отправили очень много писем своим и получили почти на каждое ответ. Нигде Леон не объявлялся. А значит, он или был в тюрьме, или уже приговорён. Дела радикалов разбирались не просто гвардией, но военными. А те скоры были на расправу. И… и очень жестоки — пугала не только вероятная казнь, но и то, что Леону наверняка пришлось пережить до. В глазах у Эле помутнело. Опоясывающая голову боль стучала в висках с особенной силой, вторя бешено колотившемуся сердцу. И всё же Эле старалась не хоронить Леона раньше срока; пока что она не видела тела. А значит, ещё есть хотя бы крохотный, но шанс. Ведь, возможно, он просто не рискнул сунуться к своим… где-то затаился сейчас, сбежавший и ждущий затишья… Её живой Леон. — Элена, сеньорита, — позвала её Шрам. Голос у неё звучал как-то странно. Как будто она пыталась удержать очень сильные чувства. — Послушай, я… Осознание скользнуло под рёбрами длинным склизким чем-то. Эле показалось, что она задыхается. — Вы поэтому так хотите сами?.. — сеньора сжала в кулаке ткань платья. На её искалеченные руки Эле было тяжело смотреть, но на печальное и строгое лицо ещё тяжелее. — Но ведь от вас зависят другие люди. Ваши друзья. Они тоже… — Не сдохнут, — сеньора нахмурилась и вся как-то напряглась; Эле показалось, что она может видеть, как внутри Шрам натягивается и замирает что-то, похожее на струны. Оно, жёсткое и режущее, казалось, готово было лопнуть в любое мгновение. — Сеньора, — Эле чуть подалась вперёд, сокращая расстояние между ними, и осторожно дотронулась до чужого запястья. Ей хотелось вовсе обнять Шрам, но почему-то она жутко смущалась даже думать об этом. Хотя, вообще-то, Эле никогда не опасалась прикосновений. Она легко могла бы обнять, например, Флеша. Прямо сейчас. Но сеньору… Только бы она руку не отдёрнула. — И что ты, сеньорита, хочешь сказать? — Шрам вздохнула и постаралась спрятать взгляд. Она спрашивала, но как будто боялась услышать ответ. Наверное, ей тоже тяжело. И пусть она шутит, что могла бы разбогатеть, плати ей кто-то за каждого мертвеца, а всё равно видно, какие чувства сеньора под этими фразочками прячет. И этого Эле хватало для веры в чужую человечность. — Что вам бы следовало дать трибуну, — Эле вдохнула поглубже и посмотрела Шрам в глаза, не позволяя отворачиваться. — Я бы вышла на улицу. Я бы стреляла, даже зная, что больше не успею ничего, — в горле запершило. Каждое слово давалось с трудом, но Эле чувствовала, что молчать сейчас не может. Пусть будет страшно и горько… только ведь у этого есть причина. — Вы себя зря вините. Не ваша вина, что мой брат… и ни в чём другом вы не виноваты. Щёки горели. — Каждый из нас бы так сделал, — только скажите, Шрам, в кого же целиться? — О, ты не знаешь Комитет!.. — Я знаю вас. Эле сама не понимала, откуда этот порыв взялся. Она просто умирала под чужим пристальным взглядом и возрождалась вновь, она рассыпалась на миллионы кусочков и становилась цельной, казалось, даже целее, чем была раньше — лишь оттого, что теперь её собирала Шрам. Шрам, смотревшая так внимательно и цепко… и почти что тепло. И Эле таяла от этого мимолётного, почти невесомого ощущения чужого тепла, одновременно безумно боясь — а что, если не заслужила? Если сделала мало?.. — Сеньорита, — Шрам вздохнула. Не отводя взгляда, осторожно вывернула руки из хватки Эле. Внутри больно ударило сердце — сеньора собиралась отстраниться. Конечно… сколько таких порывов видела эта женщина? Наверняка много. Должно быть, она спишет это на скорбь и злобу — не видя, наверное, что причина такого желания приблизиться к настоящим делам иная. Живая и смелая… Хотя, возможно, к лучшему, что Шрам не видит. Эле приготовилась услышать что-то вроде «не зарекайся». Это было бы ожидаемо. Ведь Шрам… она способна так оборвать всё, холодно отстраниться и вернуться к делам. Обычное для неё дело. Ведь, в конце-концов, слова ничего не стоят, пока не подтверждены действием — а Эле ничего ещё не успела в жизни. Она и присоединилась-то совсем недавно, намного меньше сорока дней назад. Поэтому, наверное, Шрам скажет прекратить так. Не лезть в пекло и прочие серьёзные вещи, которые не должны иметь смысла сейчас, перед бурей. Но вместо отторжения сеньора прикоснулась к щеке Эле ладонью и мягко повела рукой вверх, заправляя за ухо прядь волос. От этого простого жеста всё внутри, казалось, вспыхнуло. Сердце застучало так быстро и сильно, как будто собиралось вырваться из груди. — Не искушай, Эле, — тихо и вкрадчиво попросила Шрам. Но совсем не жёстко, как она обычно делала. В поведении сеньоры, в её внимательном взгляде, в выражении на лице не осталось и капли обычной строгости. Эле вспомнился тот странный разговор с Флешем и его постоянные намёки на… некоторые очень специфичные вкусы сеньоры. Почему-то сейчас Эле была почти уверена, что каждое слово сеньора было правдой от начала и до конца. И это… признаться, вгоняло в краску. Так глупо. И странно очень — разве можно так сейчас, когда?.. — Если вы о том, чтобы позволить мне… учиться на примере, — Эле, не выдержав, отвела взгляд. У неё слишком сильно билось сердце и как будто пылали щёки; и рука сеньоры, которую не торопились убирать, делала ситуацию только хуже. — Тогда не перестану. А если вы всё же имеете другие намерения, сеньора — тем более Эле не перестанет. Как можно, если вы смотрите так, что внутри всё умирает и возрождается ежесекундно?.. — Элена, — с непривычной интонацией сказала Шрам, улыбаясь уголками губ. Глаз её Эле не видела, но знала, что сеньора сейчас смотрит на неё. Очень пристально смотрит. — Не перестану, — твёрдо сказала Эле и попробовала поднять взгляд. У неё не вышло: решимость смотреть открыто и прямо мгновенно пропала, стоило разглядеть радужку сеньоры, блики, путающиеся в необычном оттенке, и собственное отражение на дне зрачков. Эле снова опустила глаза и подалась вперёд, уткнувшись лбом в чужое плечо. Шрам мягко погладила её по голове. Запах миндаля, сигаретного дыма и чего-то ещё, что Эле никак не могла описать, заставлял сердце забиться ещё быстрее, чем прежде. Что творилось с ней?.. Почему близость сеньоры так кружила голову, заставляя забыть обо всём, кроме искренней веры в эту женщину? О, Эле знала эту причину прекрасно! Знала и десятки слов, которыми можно было бы назвать её — но ни одно ни разу не решилась бы произнести вслух; о таких, как она, не говорили даже в обществе вульгарном и пошлом. Если только шёпотом, украдкой переглядываясь и постоянно проверяя, нет ли кого рядом. Эле, если честно, знала лишь одного человека, что говорил о таких страстях открыто — и то лишь о чужих. А будь сеньор настолько же испорченным, как знать, решился ли он. Может, нет. И Эле бы поняла это. О том, чтобы сказать сеньоре, не могло быть и речи, конечно. Даже если говорят, что она, Шрам, такая же — из тех, чьё сердце полнится больными страстями. Эле бы хотелось этого. Но сказать, набраться решимости для такого признания… нет. Этого она не сможет. Тем более не зная точно, какое у Шрам обо всём этом мнение… Ведь это только слух, рассказанный всего лишь одним, хотя и очень близким к сеньоре, человеком. — Я хочу быть на вашей стороне. Я… я всему научусь, чему скажете, обязательно, — Эле немного отстранилась, с сожалением лишая себя тепла чужого тела. — Я могла бы всё сделать… Устроиться и у… — Тебе всего шестнадцать, — Шрам покачала головой и будто бы собиралась сказать что-то ещё, но не решилась. Отложила платье окончательно. — Если дело только в этом… — смущение пропало. Эле смогла посмотреть на чужое лицо открыто. Больше у неё не стучало так больно сердце, как было, казалось, всего несколько минут назад. — Что же, сеньора, тогда скажите, сколько было вам? — Какое это имеет значение? — Шрам как-то раздражённо повела плечом; однако, Эле заметила — она ни разу ни прижимала пальцы к виску, а значит, голова у сеньоры не болела. — Да и смотря когда… я не участвовала в акциях в таком возрасте. Мне… поручали совсем другие вещи, — сеньора нахмурилась и опустила взгляд на свои ладони, как будто что-то вспоминала. Пошевелила пальцами, пристально наблюдая за каждым движением. Эле тоже внимательно смотрела, как будто это могло объяснить всё. — Мы с вами ведь в совсем разных ситуациях, верно? — попробовала подступиться Эле. Она отчётливо ощущала, что должна убедить сеньору. Страх за Шрам сковывал всё внутри, резался и мучал, он был густым и тяжёлым, просачивался в каждую частичку жизни Эле. Он не отпускал, когда она просыпалась и засыпала, училась, готовила, выходила на улицу за едой и свежей газетой. Когда просто бежала, не разбирая дороги… — И, значит… путь мы с вами тоже должны пройти разный? Допустить, чтобы Шрам, мучимая чувством вины — а она его прекрасно сегодня продемонстрировала — сама бросилась к цели… и своими руками… Нет, Эле было невыносимо больно об этом думать. И тревога Флеша только укрепляла эти опасения; сеньор ведь наверняка прекрасно знает, какого именно рода чувства испытывает Шрам, и не просто так он не хочет, чтобы сеньора покидала мастерскую. Представить, что ей придётся вскоре отпустить навсегда ещё одного дорогого человека, Эле не могла. — У тебя больше не будет другого пути, — Шрам смотрела Эле прямо в глаза, решительная, пылающая изнутри, но отбросившая обычную строгость. Она говорила так же, как рассказывала про анархизм, и Эле снова отчаянно хотелось дать ей трибуну и право голоса — ведь такие женщины, как она, его определённо должны иметь. — Тебе шестнадцать — если не сбежишь сразу, то прикипишь и жить будешь только ради матушки. Сеньора усмехнулась, как-то нервно дёрнув уголком губ. — Видимо, вы всё же рано начали, — Эле вернула ей ухмылку. О чём идёт речь она, разумеется, уловила. — Я не понимаю вас, сеньора, — Эле отстранилась, встала с кровати. И ей пришлось приложить все усилия, чтобы не упасть обратно — ноги затекли и каждое движение отдавалось тянущей болью. Но Эле казалось, что, встав, она произведёт хотя бы немного иное впечатление. — Вы учите меня, причём не шутки ради, вы постоянно хвалите своё дело — и отговариваете одновременно. Сеньора, это… Это же странно! Зачем вы так делаете?! — Я хочу дать тебе выбор, сеньорита, а не гнать на дело, — голос Шрам звучал спокойно. Очень спокойно и отчего-то тепло, несмотря на… на не очень красивую вспышку. Эле мгновенно стало стыдно за вопрос — могла бы и сама догадаться, не обвинять Шрам непонятно в чём… — Я… — Всё нормально, — сеньора взялась за иглу вновь; лицо её не выражало напряжения, раздражения или чего-то похожего — но Эле всё же волновалась. Наверное, оттого, что и спокойствия в чужих чертах не было. На лице Шрам замерло что-то неопределённо-серое. — Если хочешь извиниться, то не трать времени. Учись… или прогуляйся, раз нравится. От такого ненавязчивого указания на глупое нечто, похожее больше всего на побег, Эле совсем смутилась; она чувствовала, как горят у неё щёки, стыдилась, хотела спрятать взгляд и всё отчего-то не решалась отвернуться от чужих рук. Игла в обожжённых пальцах, быстро и ровно двигающаяся, привлекала её внимание. Вернее, сами руки сеньоры… Они не были красивыми. Их тяжело даже было назвать интересными — разве может нравиться рассматривать шрамы от ожогов? Эле испытывала, глядя на них, странную смесь сострадания и желания позаботиться. Ей хотелось унять боль, даже если её уже не существует; помочь хоть чем-то, хотя бы самую малость — ведь сеньора, хотя и привыкла, но ведь тоскует иной раз по прежним временам, верно?.. — Я только хотела сказать… — пальцы остановились. Сеньора посмотрела на Эле внимательно и вроде как спокойно; но за этим спокойствием было что-то ещё. — Меня не пугает… я не боюсь прикипеть. Ни капли. И всё внутри Эле дрожало. Шрам молчала. Только изучала цепким взглядом, таким, какой Эле замечала уже у Флеша — и звала гвардейским. Пугающий такой взгляд, от которого по спине ползли мурашки. Но сеньора… она ведь вряд ли смотрит так со злым умыслом?.. Она ведь не из всяких… да и Флеш тоже. Просто Эле кажется похожим, ведь так? Но почему же молчит Шрам? Разве Эле сказала что-то не то? Изнутри поднялась удушливая и кислая волна, сковала тело, перекрыла горло — Эле не могла ни сглотнуть, ни вдохнуть, всю её трясло как будто, хотя одновременно она была уверена, что держится ровно. Но изнутри как будто ходуном ходят органы. И всё — из-за молчания Шрам? Почему, сеньора, почему же вы не ответите? Зачем вы так?.. — Я знаю, на что иду… — Эле постаралась контролировать дыхание. Она считала про себя, удерживала — вроде бы?.. — нормальное выражение лица. Говорила тихо — только бы не сорваться на нелепый, опасный крик; а шёпот сеньора услышит. — Но я не сбегу. И… и вы ведь тоже здесь?.. Я вам верю. — Вот как, — Эле едва сдержала вздох облегчения. Шрам отозвалась, она перестала смотреть… Так ужасно. — Что же… Сеньора улыбнулась — широко и как бы покровительственно. Отложила шитьё, перед этим воткнув иглу в ткань юбки. Она не давала согласия. Ни простого «да», ни хотя бы кивка Эле не дождалась тогда. Не увидела их и после. Но всё равно намерения сеньоры были понятны. Она как будто говорила: «Разве могу я быть против, Элена?». И всё внутри Эле в тот момент наполнилось какой-то отчаянной и наверное глупой радостью… ведь странно, должно быть, отмечать то, что тебя допустили до участия в деле очень опасном, рискованном и совсем не детском. Но Эле всё равно радовалась и благодарила сеньору, она кинулась ей на шею, жалась поближе, вдыхала поглубже запах миндаля и дыма. И внутри всё замирало от того, что Шрам гладит её открытыми ладонями по спине и голове. Эле вся трепетала от этих объятий, её сердце стучало быстро и до того громко, что, наверное, даже Шрам слышала. А потом сеньора поцеловала её в щёку и скоро засобиралась — ей нужно было подправить фальшивые документы. Она отдала платье Эле — его надо было примерить и подшить так, чтобы оно нормально сидело. Учитывая, что были они почти одинакового роста и сходной комплекции, это было быстрое и лёгкое дело. Но Эле не сразу смогла за него приняться. Она всё суетилась, не находя себе места в показавшейся крохотной мастерской, даже порывалась снова выскочить на улицу — и только просьба Шрам закончить сегодня удержала Эле на месте. Но шить она не могла. То колола иглой пальцы, то делала шов слишком кривым, уходящим резко вверх, и тогда принималась всё распускать и переделывать. У Эле больно стучало сердце, его биение отдавалось во всём теле. Она чувствовала быстрые сильные удары в запястьях, висках, под кожей на кончиках пальцев и даже как будто под веками, ощущала, как дрожат плечи, как подёргаются какие-то мышцы в ногах. Её бросило в жар, и это состояние никак не проходило. Эле хотелось смеяться, когда она думала, что виной этому всему — невинный, почти родственный поцелуй. Разве это не нелепо — переживать из-за мелочи настолько сильно, что это становится видно каждому, кто захочет присмотреться? Разве не глупо, понимая, что вряд ли за словами сеньоры было что-то кроме заботы, всё же украдкой надеяться на это? Эле, если честно, уже не знает. Она совсем перестала понимать, что происходит. Пыталась только сшить наконец юбку, распускала даже хорошие швы и начинала заново лишь оттого, что безумно нуждалась в каком-то деле. Иначе, кажется, она не сможет усидеть в этой квартире и снова бросится бродить по улицам, пока не устанут ноги. Эле не тревожилась, нет — во всяком случае, Шрам допустила её до участия. Теперь у неё есть возможность доказать свою полезность, сеньора увидит, что Эле может быть верна идеям не меньше любой другой девушки, что она способна не только в них верить искренне и честно, но и воплощать в реальности. Этот шанс — из тех, за которые принято хвататься со всей силы. — У тебя дрожат руки, сеньорита, — она не сразу узнала голос; не поняла поначалу, что обращаются к ней. — Шрам что, скинула свои дела на тебя? Эле, хей, — она подняла взгляд на Флеша, и внутри всё сжалось. Ей было стыдно, ужасно стыдно!.. — Что-то случилось? — Спасибо… знаете, сеньор, я очень рада. — Что-то случилось, — на этот раз вопроса не прозвучало. — Она… сделала что-то? — Ушла за документами, — Эле пожала плечами. — Моими, представляете? — Во-от как, — сеньор нахмурился. Его и до этого обеспокоенное выражение сменилось чем-то совсем взволнованным, Эле бы даже назвала этот взгляд напуганным. — Признаться честно, я надеялся, она раздумает лезть в бессмысленную дрянь. Или толкать в неё тебя. — Отчего же бессмысленную? — Это эксперимент, — Флеш пожал плечами и чуть прищурился, внимательно рассматривая Эле. Его глаза казались совсем тёмными — глубокие провалы, такие, что дна не видно, только что-то страшное и подвижное в мутной воде. — Ставить его на новом человеке… не слишком ли? Тебе?.. — Я верю сеньоре, — поспешила ответить Эле; она перебивала — но только потому что знала: её нервы сейчас не выдержат обычных в этом месте споров. — В конце-концов, она разбирается в этом. Наверное, она может предугадать, как будет… Да и мне надо с чего-то начать. — Ты хоть понимаешь, что значит — убить человека? — тихо и очень серьёзно спросил Флеш. Казалось, что даже голос его стал другим, как будто ниже и строже. Пропало всё, что ранее Эле считала неотъемлемыми чертами. Ни улыбки, ни лукавого взгляда, ни полунамёков, что прячутся в жестах и безобидных словах. Так обычно говорила Шрам. И такие серьёзные вопросы чаще, намного чаще задавала она. Не Флеш. Но сегодня это был он. Это он спрашивал строго и смотрел с чем-то очень тёмным под радужкой. И Эле вдруг поняла, что ей нечего ответить. Она не знала. Но вскоре должна была увидеть собственными глазами, пропустить всё через себя. Потому что, кажется, по-другому не выйдет — не получится без стрельбы и крови на вымощенных дорогах, без страшного дня, когда руки будут красными; и Эле бежать от этого не посмеет, ведь, право слово — разве можно ещё прятаться? — Зачем ты попросилась?.. — Я должна знать, — тихо, но твёрдо сказала Эле. Уверенность в этом горела внутри, билась вместе с пульсом где-то чуть ниже ключиц, живая и обжигающая. Эле прижала руки к груди, как будто пытаясь её уберечь. Она не увидела чужой реакции — не решилась поднять глаза и увидеть парализующее разочарование, хмурый взгляд и строго поджатые губы. — Вы же говорили, сеньор — меня учат не шутки ради. — Что ж, вижу, — прозрачно заметил Флеш; голос как будто не принадлежал ему. — Сеньорита, передашь Шрам кое-что?.. Эле с готовностью закивала. Она надеялась, что не видно, с каким это делается облегчением. Ей было очень странно — вся радость мгновенно исчезла, утекла сквозь пальцы, как будто была лишь плотным туманом, а не объёмным и ярким чувством. Остался только ком в горле и отчего-то обжигающий стыд. Из-за этого Эле не смогла поднять глаза, даже когда сеньор перестал обращать на неё внимание и вроде как успокоился, вернулся к обычной своей манере… Флеш даже попытался пошутить о чём-то, но слишком нервозно и настороженно для удачной попытки. — Я ей записку оставлю, хорошо, сеньорита? — Конечно… Вы вечером вернётесь? — сеньор отрицательно покачал головой; стоял он к Эле спиной, и только благодаря этому она всё же смогла уловить жест — смотреть в глаза она не могла решиться. — А… — Как получится, сам не знаю, — Флеш неловко развёл руками и очень скоро спешно ушёл, не прощаясь. Эле снова осталась одна. В голове творился чёртов хаос. Она как будто падала и тонула в бушующей ледяной воде, шла ко дну, всё старалась держаться света — но не могла, и горькое беспокойство обо всём, что случилось за последние несколько дней, разрывало её лёгкие изнутри. Эле даже была готова, кашляя, увидеть на ладони кровавые сгустки — настолько реальной казалась боль под рёбрами. Красные пятна расцветали перед глазами, сыпались искрами и спрашивали плотным безучастным голосом: ты хоть знаешь, сеньорита, что значит убить? Эле не знала. Несколько раз она пыталась прочитать записку. Подходила к ней, тянула руку к сложённому листку, но не решалась прикоснуться. Ведь это не для неё слова. Она не решалась никак. Металась, бродила из угла в угол, порывалась то кинуться на улицу, то перешить заново юбку — руки хотелось занять. Но никак не выходило. Эле бралась то за уборку, то за повторение вещей, которые она должна знать, она даже пыталась перебрать лежащие в беспорядке инструменты и кусочки жести. Ничего из этого не вышло закончить: что-то изнутри грызло Эле, когда она задерживалась хотя бы на десять минут, и снова спрашивало — а ты уверена, что так надо? Что надо именно тебе?.. Покой пришёл только ближе к вечеру, когда вернулась Шрам. И глядя на её улыбку, на стопку документов, которую сеньора принесла, на хитрый прищур красивых глаз… Глядя на сеньору, Эле обретала прежнюю уверенность. — Я так ждала вас, — Шрам на это только улыбнулась уголком губ и порывисто подалась вперёд, поцеловала в щёку, и всё внутри Эле снова перемешалось и закрутилось. — Ты подшила платье? — Конечно. Кстати, сеньор вам оставил записку… — Шрам кивнула и развернулась на носках, сразу же направившись в мастерскую. Наверное, так часто бывало — ей оставляли записки, передавали так вещи; Эле даже смогла выдохнуть, глядя на реакцию сеньоры. Как бы обыденность, как бы привычная вещь. — Он ещё сказал, что… не знает, когда вернётся сегодня. — Флеш-то не знает? — Шрам хмыкнула и помрачнела. Развернула записку. Эле не видела текста. Ей было дозволено только наблюдать, как сначала спокойное лицо сеньоры чуть бледнеет, как его черты искажает что-то болезненное и безумно яркое, такое, что впору рвать записку, не дочитывая. Сеньора, однако, просмотрела всё. Задумчиво свернула бумагу в трубочку, повертела её в руках, сминая концы, и прижала пальцы левой руки к виску. Глаза её беспорядочно блуждали по комнате, как будто она кого-то искала и никак не могла разглядеть. Потом этот взгляд остановился на Эле. Сеньора чуть прищурилась, разглядывая её с непонятной эмоцией в уголках глаз. Под этим пристальным вниманием было неловко и даже страшно оказываться — и Эле опустила глаза. — Шрам?.. — Ты не читала, — сначала показалось, что сеньора спрашивает, вот только её слова были лишены всяческой интонации и казались пустыми. — Что же… это хорошо. Сеньора глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Потом, чуть поколебавшись, сделала шаг к выходу. — Пожалуй, мне надо покурить. — Что-то случилось, сеньора?.. — Знаешь… — она слабо улыбнулась. Выглядела Шрам всё так же растерянно, но уже не казалась бледнее обычного. — Ничего страшного. Ты не раздумала? — Ни за что, — поторопилась уверить её Эле. — Хорошо. Тебе надо будет выучить несколько наших адресов… по любому из них тебе помогут после, — на кухне Шрам бросила перчатки на стол, уронила записку, которую прежде держала в руках, как будто забыла про неё вовсе. В сигареты, однако, сеньора вцепилась так, как будто они для неё были источником жизни, не меньше. — Тебе надо будет уехать из города как можно быстрее. Лучше с пересадками, но там уж как получится. Я тебя встречу в конечном пункте, Эле. Только… только следуй плану, хорошо? — Разумеется. Я не подведу вас! Шрам на это только улыбнулась неестественно широко, сжимая губы в тонкую линию. Выглядело это престранно — в зубах сеньора сжимала сигарету. Она безуспешно чиркнула спичкой — это была уже третья. Руки у сеньоры не дрожали, она держалась спокойно, но почему-то никак не могла зажечь спичку. Только скорябывала с головки смесь. — Можно?.. — Эле осторожно перехватила пальцы и взяла коробок из чужих рук. Подожгла спичку с первого раза, внимательно разглядывая ладони сеньоры и гадая, что могло настолько сильно вывести Шрам из равновесия. — Я могу спросить? Она подожгла сигарету и посмотрела сеньоре в глаза. От близости сразу же замутило; Эле чувствовала, как к щекам приливает сильный жар, однако старалась удержать на лице обычное выражение. — Нет, — Шрам благодарно улыбнулась, но покачала головой. — Лучше слушай. И, рассказывая, сеньора скурила одну за другой все сигареты. Говорила она, однако, как обычно, ничем свою нервозность не выдавая. Старалась быть настолько дотошной, насколько это возможно в этой ситуации — Эле, конечно же, не выдали поминутное расписание, ведь её действия слишком сильно должны будут зависеть от ситуации; но после этого разговора почти не осталось вопросов. Эле знала, что говорить, чтобы почти наверняка устроиться, выучила все адреса — и была уверена, что не забудет. Важность этого Эле прекрасно понимала. Шрам также подробно объяснила, куда следует бежать после дела, где лучше остановиться и как найти место явки. Последнему она особенно много внимания уделила, и, судя по тому количеству деталей, которое Шрам вытащила из своей памяти, она уже была в том городе. Жила достаточно долго или много раз приезжала на короткий срок, а может, просто обладала удивительной памятью на такие вещи — Эле не знала. Она старалась запомнить всё вслед за сеньорой, особое внимание уделяя адресам. — Мне следует устроиться в ближайшие дни? — А как сама думаешь? — прищурившись и улыбаясь, спросила сеньора. Тогда она показалась Эле более-менее довольной, и это только сильнее подталкивало погружаться в дело. — Завтра или послезавтра. Скоро Майские — значит, сейчас будут брать на работу легче. Начнутся визиты, — Эле пожала плечами, внимательно вглядываясь в чужое лицо. Сеньора улыбнулась уголками губ и затянулась — значит, удалось пойти в правильном направлении. — Хотя сеньор говорил, вы думали отложить на… некоторое время? — Это его идея, не моя, — Шрам чуть помрачнела, говоря это, и Эле снов обожгло изнутри — как же стыдно, позорно, почему она никак не научится язык за зубами держать?.. — Се… — Нет, откладывать бессмысленно, — Шрам снова затянулась и медленно выдохнула, внимательно глядя на тлеющую сигарету и чуть нахмурившись. — Ждать удачного случая можно едва ли не годами. — Тогда я пойду… — Послезавтра, — Эле тут же закивала. Сеньора на это улыбнулась, стряхнула пепел и снова спрятала свои переживания за запахом дыма. Этим вечером сеньор так и не вернулся. Отчего-то это безумно тревожило Эле, и против воли она постоянно возвращалась в мыслях ко всему этому и к разногласиям, которые она никак не могла понять. Шрам, конечно, спрашивать не посмела — знала, что сеньора не ответит, а может и вовсе обидится на такое любопытство. Это не было её делом. Эле следовало сконцентрироваться на том, что ей нужно сделать. Убить человека. — Сеньора… а как я узнаю, что?.. — Шрам улыбнулась и, наверное, заметив смятение Эле, взяла её ладонь в свою, переплетая пальцы. И, право слово, только ради этого можно сунуться в самое пекло. — Разве не ты рассказывала, что уже видела? — упрекнула сеньора Эле смеющимся голосом, выдыхая дым. Как сильно им сейчас пахло!.. — Я… — Эле смутилась, но взгляда не опустила; она редко видела сеньору смеющиеся искренне, по-настоящему довольной. И обычно она при этом шутила пошло или зло. А сейчас… Было что-то удивительное, очаровательное в каждом движении сеньоры, в малейших изменениях выражения на её лице. — У мёртвых кошачьи глаза. Ты сразу узнаешь, — отстраняться Шрам в тот вечер не спешила. Рассказывала всё больше подробностей, курила, держала Эле за руку и была права.