Это не просто гнев. То, что живёт во мне,
Пыталось вырваться из-под контроля.
Прошу, беги скорей, оно меня сильней,
Оно так хочет вырваться на волю,
Крадётся за тобой и повелевает мной.
Оно просыпается, учуяв ночь.
Оно глубоко во мне, в моих мыслях, в глубине.
Никто не сможет мне уже помочь, унять эту боль.
Оно сидит внутри, оно мной управляет.
Овладевает мною, словно я монстр!
Я ненавижу всё, что во мне живёт,
Повелевая мной, словно я монстр!
Именно сейчас эта песня как никогда в тему, меня аж трясти начало, ведь уже прошёл месяц, а я никого даже слегка не порезал. Это невыносимо: жажда крови стала настолько сильной, что меня скрючило в бараний рог. Она всегда была сильнее меня. Но, к сожалению, рядом нет никого, только я и мои демоны, кричащие, что я должен убить, распотрошить, раскромсать, порезать и выебать. Желательно, конечно, всё это с разными людьми, но сейчас как-то даже не принципиально. Именно поэтому я и не хотел затягивать процесс моей смерти надолго. Каждый следующий день становился хуже предыдущего, и, как назло, меня держали исключительно в одиночной камере: если посадить меня сейчас с кем-нибудь — вынести ему такой же смертный приговор. Поэтому я терпел и радовался тому, что меня признали вменяемым и не посадили в психушку, как какого-нибудь Джокера, ведь там бы я действительно и сошёл с ума окончательно, а тут… Тут я всё ещё в своём уме, хоть мной и овладевает жажда крови. Поэтому я терпел, стиснув зубы, когда придёт кто-нибудь из сопровождающих и наконец прекратит мои мучения, подобные волнам: они то накатывали, то отступали. Но самое забавное заключалось в том, что никто из наблюдающих так и не зашёл ко мне, видя со стороны мои боль и страдания. Это логично: смысл волноваться о здоровье заключённого, которому осталось жить несколько часов? От комичности ситуации, где я — человек, который совсем недавно был на верхушке пищевой цепи, парень, что уже в тридцать жил шикарном пентхаусе и имел современный спорткар, — в итоге лежу сейчас и физически страдаю от того, что не могу убивать, я начал смеяться. Смех был безумный, словно крыша моя окончательно слетела, но несколькими минутами позже всё-таки взял себя в руки. Справившись с припадком, выключил музыку, чтобы она не давила на меня, и просто сидел, ожидая чертового конца. Где-то через час ко мне наконец пришла охрана; забавно, но у них с собой уже наготове были дубинки с шокерами. Видимо, моё представление не осталось без внимания, но признавать меня невменяемым было уже поздно. — Встаньте лицом к стене. Руки за спину. Я не стал сопротивляться. Конечно, я мог бы попытаться выхватить у одного из них оружие и забить хоть кого-то до полусмерти, чтобы успокоиться, но это не имело смысла. Тем более, мне уже известно, что на моей казни будут репортёры и родственники пострадавших. Предстать перед ними я хотел во всей красе, а не с разбитым лицом, перемазанном кровью. — О да, кровь, — тихо, одними губами, чтобы никто не услышал, добавил я. Наручники на мне защёлкнули быстро, сразу повели к выходу из камеры. Снаружи оказалось ещё два охранника, но у этих имелись автоматы, заряженные резиновыми пулями — на всякий случай. Когда мы оказались снаружи, меня повели по длинным коридорам. Моя камера находилась в отдалении от основного тюремного блока, поэтому никаких киношных улюлюканий толпы из-за решёток в мою сторону не было. В окружении охранников я дошёл до кабинета для приведения в исполнение моей казни. Внутри находились только специальное кресло, на котором меня должны были крепко зафиксировать, пульсоксиметр, дабы подтвердить остановку сердца, капельница, через которую поступала бы смертельная инъекция, и молоденькая медсестра. В кабинет я зашёл с гордо поднятой головой и ровной осанкой, глаза мои излучали уверенность, а вид так и кричал о том, кто тут хозяин ситуации. Я сразу заметил двухстороннее зеркало внутри. Похоже, умирать буду, глядя на своё отражение — эти сволочи добились того, чтобы во время процедуры кресло подняли, и по ту сторону зеркала моё лицо можно было хорошенько рассмотреть. Задокументировать. И это я ещё убийца-психопат? Эти животные даже на моей смерти решили заработать и показать всем, как я страдаю в предсмертных муках. Но, к их сожалению, моё лицо было абсолютно равнодушным, а вид — до самого конца величественным. Медсестра попросила лечь меня в кресло; я не стал ничего говорить ей по поводу того, что выглядела она сейчас от волнения не лучше трупа, и ей самой бы прилечь. Просто, без лишних слов, спокойно лёг и позволил ей зафиксировать меня по рукам и ногам ремнями. Но этого, видимо, было недостаточно, потому мне зафиксировали туловище и голову. Затягивала медсестра ремни, как в последний раз: очевидно, боялась, что я вырвусь и убью её. Что я бы действительно сделал с удовольствием. Закончив с ремнями, надела мне на указательный палец пульсоксиметр. После этого попыталась ввести катетер, но получалось у неё это из рук вон плохо. Ведь ручки-то дрожали. — Да не трясись ты так, не убью я тебя. Сама видишь, в каком я положении, — попытался успокоить её. Неприятно, когда вместо вены прокалывают здоровенной иглой мышцы. — Н-надеюсь, — ответила мне дрожащим голосом девушка и наконец попала в чёртову вену. Когда подготовка была закончена, а к катетеру присоединили трубку, кажется, с тиопенталом натрия (но могу и ошибаться, я всё-таки хирург, а не химик), кресло со мной начало подъем под прямым углом к полу в угоду публике. Когда я завис над полом в стоячем положении и держался только за счёт ремней, движение кресла остановилось, а из динамика в углу помещения зазвучал голос: — Доктор Джонатан Майлз, сейчас в исполнение будет приведён ваш смертный приговор. У вас есть последнее слово? Как мило с их стороны, что даже сейчас они обращаются ко мне «доктор». — Я, Джонатан «Джей» Майлз, ни о чём не сожалею: каждое своё убийство я совершал во имя искусства, которому буквально посвятил свою жизнь, поэтому сейчас мне есть чем гордиться. Каждое моё произведение войдёт в летопись, а имя будет звучать на уроках истории, как одного из лучших хирургов современности, но также и величайшего убийцы, которого вы поймали, благодаря стечению обстоятельств, а не плодотворному труду. Уходить — так красиво. И, как я говорил, под музыку. — Хорошо, мы вас услышали. Сейчас по вашей последней просьбе заиграет песня. Прощайте, Доктор Майлз, — сказал неизвестный мне мужчина и отключился, а дальше залилась музыка.Все эти годы
Ждал и верил.
Все эти годы
Ждал и сеял.
Лишь то, что я всегда хотел для себя.
Мне не важен твой взгляд
И твои сотни идей.
Всё, проваливай к чёрту,
Скройся поскорей.
О да, детка! Обожаю, сука, символизм. Последнее моё творение «Pain», и ухожу я под эту группу с песней, что идеально подходит для моей кончины. Будь у меня чуть больше времени в заключении и возможность убивать, я бы написал чёртовы мемуары. Но, к сожалению, я ухожу в прямом эфире под эту песню, сказав на прощание довольно неприятную для оставшихся в живых правду. — Оно того стоило, — сказал я лишь одними губами и улыбнулся. Последнее, что я услышал: «Пасть закрой». И я её закрыл, провалившись во тьму.ВНИМАНИЕ: ВЫ ОДИН ИЗ ПОБЕДИТЕЛЕЙ В ЛОТЕРЕЕ НА ПЕРЕРОЖДЕНИЕ, СЕЙЧАС ВЫ БУДЕТЕ ПЕРЕБРОШЕНЫ В ОСОБЫЙ МИР, ГДЕ СМОЖЕТЕ УЗНАТЬ ДЕТАЛИ И НАСТРОИТЬ СВОЕГО ПЕРСОНАЖА, А ТАКЖЕ ПОДКЛЮЧИТЬСЯ К СИСТЕМЕ. ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС!
— Чего, бля? — спросил я у вдруг появившегося передо мной во тьме баннера и снова отключился.