***
— Ну и кто теперь сучка с хуем? — коварно хмыкнула Ксюха, раскачиваясь перед зеркалом в новеньком светло-розовом платье «а ля поросячий визг моды», которое спиздил у Марфуни Филька и отдал ей, напуганный возможным будущим без интимной близости с возлюбленной Зорькой, ведь Ксюха явно не собиралась просто так отдавать невольно оказавшийся в её пизде трофей. Платье как нельзя лучше подчёркивало её плешивую шевелюру редкого седого оттенка и зеленоватый цвет лица, то есть все достоинства, что у неё были. Неудивительно, что краше неё не было прошмы в Свинопасово. Ксюха собиралась на ежемесячный бухич в сельском клубе, куда пускали лишь вип-деревенщин и по ошибке пригласили её. Она собиралась всю ночь сосать хуи, заливаться сивухой из куриного дерьма и нарываться, чтобы её наконец пустили по кругу, о чём она с детства мечтала. Платье лежачей Марфуни, первой модницы на деревне, было, как нельзя, кстати. Ей осталось лишь нарисовать себе монобровь подводкой по-последней свинопасовской моде да нарумяниться румянами в цвет платья. Так ходили все деревенские модницы, так ходила Маринэ Акакиевна, жена председателя и наставница Ксюхи в нелёгком прошмовском деле, и так ездила на брычке с личными цыганями Марфуня. И вот последний штрих — от Ксюхи было глаз не оторвать и падали они к её ногам в почётном количестве во время её долгого пути к сельскому клубу. Раз даже простые деревенские жители так отреагировали, то что же стоит ожидать от вип-клиентов? Ксюха искренне надеялась, что не доведёт никого до кондратия своим блистательным внешним видом. Фельдшер и так был занят, решая непростую проблему пропажи Филькиного хуя. Уродливое обшарпанное здание клуба казалось пережило всё — и войну, и изумительные оргии Маринэ Акакиевны, занявшие почётные места в сборнике детских сказок, которые были в каждом доме жителей Свинопасово, и даже нашествие городских туристов-анимешников, заинтересованных дешёвой коноплёй главного «химека». Клуб был ответом на молитвы любителей поебаться, набухаться и культурно отдохнуть под замечательную песню «Белые розы», ведь других «модных» песен деревенские не знали. На дверях стоял амбал Виталя или как звали его кенты — Вонючая Залупа. Глухой и немой с рождения, косоглазый Виталя не понимал ора окружающих, но с наивностью от рождения убогого, он по-понятиям отвечал на приветствия, вежливо обмениваясь слюной с кентами. Ксюху он увидел ещё издали и сразу же положил руки на пояс своих холщовых треников, заранее зная, что плата за вход у прошмы Герасько никогда не меняется. — Вонючая Залупа, здаров! — жизнерадостно поприветствовала его шалашовка. Немой и глухой Виталя в ответ что-то так же жизнерадостно промычал, быстро харкнул Ксюхе в рот, как полагается по-понятиям Свинопасово, дождался ответного плевка и с удовольствием принялся расстёгивать пояс, который ему связала бабуля со своей выпавшей матки в благодарность за хороший трах. Бабуля и понятия не имела, что Виталя, изредка отдыхая в баньке, засовывал в анус проигравшим в картишки товарищам её подарок, а иногда даже дрочил им, возбуждаясь от душистого аромата фекалиев, оставшихся на поясе после таких вот «игр» с проигравшими, и никогда не стирал ценный предмет одежды, завершающий его образ недалёкого громилы. А в картишки Вонючая Залупа играл мастерски. И вот последний барьер между Ксюхой и клубом рухнул на протоптанную навозом землю. Девушка как всегда восхитилась непередаваемым амбре, исходящим от хуя Витали. Чем он его мыл, мыл ли, но Вонучую Залупу можно было учуять за километр, столь обильным был аромат. По-привычке забывая, что не все столь совершенны, как она, Ксюха с любопытством спросила: — Слышь, Виталь, можешь черкануть, кто там сегодня из уважаемой публики будет? Разумеется, никто ей не ответил. Виталя достал хуй из треников и принялся надрачивать перед лучшим минетом, который можно было добыть в Свинопасово, игнорируя задаваемый ею вопрос. Ксюха всё ещё пыталась что-то пиздеть, когда амбал бросил её на колени и воспользовавшись тем, что её рот открыт, всунул раздроченный хуй ей в рот. Инстинкты были сильнее и вот уже спустя мгновение прошма посасывала маленький вонючий хуй, изредка причмокивая от отвращения — носом она так близко находилась к его паху, что ясно ощущала запах дерьма, появившийся на нём во время дрочки поясом, которая, судя по всему, случилась не раньше сегодняшнего утра. Дрочил ремнём он часто, Ксюха ему тоже довольно часто сосала за вход в клуб, когда находилась в поисках клиента, но привыкнуть к вони было просто невозможно. Долгие пять минут она сосала ему, но дальше не выдержала, вырвав на своё платье. У неё была лишь надежда, что она отработала вход в клуб, и ей не придётся продолжать. Виталя удовлетворенно взвизгнул, кончая на её и так пострадавшее платье, спрятал вонючий хуй и даже помог шалаве подняться, ведь в душе он был настоящим джентльменом. Посчитав, что этого достаточно, но пригрозив ей пальцем, который был длиннее его члена, что в следующий раз она должна будет отработать за этот раз, Виталя отошёл в сторону, пропуская пасмурную Ксюху в клуб, где уже вовсю резвилась бухая уважаемая публика. Ксюха стала высматривать компанию долбаёбов, которые смогут пустить её по кругу…***
Вся в рвоте, конче Витали и навозе, Ксюха отдельно сидела на полу, ведь за стол её пустить побрезговали. Маринэ Акакиевна, добрая душа, дала ей пластиковый стаканчик с сивухой, который скрасил одиночество прошме. Она завистливо смотрела, как шалашовки, более чистые, чем она сама, уже вовсю окручивали найденных клиентов и вообще неплохо проводили время в стойле для танцев, пели «Белые розы», подпевая упитанной солистке с прокуренным голосом. Как же ей хотелось быть там, зажечь этот бухич своими грязными танцами в навозе и писклявым шлюховским голосом! Но будто сама судьба была против неё. Какой-то выёбистый турист из города подошёл к пьяному в зюзю председателю колхоза, обзывая того куколдом, ведь он только что видел, как благоверная председателя во всю кутила с дядей Витей из сельмага и не постеснялся сообщить об этом окружающим. Этот конч явно нарывался чтобы его пустили по кругу, запихивая навоз в анус, как сделали с отцом Ксюхи, когда ему захотелось разнообразить интимную жизнь еблей со старушкой-инвалидкой. Ксюха и ему позавидовала. Ей никто не хотел порвать анус… Была ли то жалость, иль зависть к тупому городскому, но Ксюха решила заступиться за ебаната, подставляя собственный и так раздолбанный анус. — Иваныч, прошу прощения, дорогой. Это животное совсем обезумело от спермотоксикоза! Не возражаете, если я выведу его из этого райского местечка нахуй? Вечно бухой председатель кивнул так, что это скорее выглядело будто у него больше не было сил держать тяжёлую от мозга головку на месте, соглашаясь с давалкой: — Коне-ечно, Наташе-енька, — растягивая слова, произнёс он и хлопнул «Наташеньку» по тощей заднице, когда она собралась уходить, держа для надёжности городского за хуй, от чего тот впал в ахуй и даже не пытался сопротивляться, идя за прошмой. Где-то сзади орал от боли председатель колхоза. Кажется, он сломал руку об костлявую жопу Ксюхи.