Тёмный заклинатель

Не удержал. Ещё вдох назад их ладони соприкасались, но вот мрак внизу сомкнулся, скрыв от глаз Вэй Ина. Осознание обрушилось на Лань Чжаня, как снежная лавина, и словно заморозило изнутри. Ни ожесточённая битва за разлетевшиеся половинки печати, ни застывший рядом Цзян Чэн больше не имели никакого значения. Ничто не имело смысла. Лань Чжань долго смотрел вниз, на колыхавшуюся темноту, похожую на глубокий омут. Она поглотила Вэй Ина и не собиралась отдавать. Чуда не случилось. Судорожно вздохнув, Лань Чжань обернулся и увидел, что бой постепенно стихает. Цзян Чэн, не посмотрев на него, ушёл — и его можно было понять, ведь где-то там осталось тело его сестры. Вот только Лань Чжань не хотел больше понимать кого бы то ни было. Осознание. Горечь, прокатившаяся по языку, холод, сковавший изнутри. Только в этот самый миг Лань Чжань и позволил себе признать — Вэй Ин больше чем друг, больше чем возлюбленный. Он — его сердце, его душа. От которой ничего не осталось. Он сделал шаг от пропасти и словно задел какой-то камешек. Опустив взгляд, Лань Чжань обнаружил половину Тигриной печати. Талисман прижался к его сапогу, точно искал защиты. Лань Чжань подхватил его, убаюкал в ладони. Всё, что осталось?.. Каждый из тех, кто был сейчас в состоянии стоять, бросился бы в сражение, скажи он только, что половина печати покоится в его руке. «Она принадлежит только мне, и никому больше», — подумал Лань Чжань. Чэньцин он заметил поодаль. Никто не посмел коснуться чёрной флейты, никто не заметил, как он спрятал её в рукаве. Никто не окликнул, когда он покинул скорбное место. *** «Неужели это того стоило?» — размышлял Лань Чжань. Окутанная тёмной энергией половина Тигриной печати лежала перед ним на белоснежном листе рисовой бумаги. Вот уже третьи сутки он, сменивший одежды на белые в знак скорби, исследовал таинственный талисман, принадлежавший Вэй Ину. Вторая половина затерялась, оставшаяся без пары печать как будто бы не была на что-то способна, и Лань Чжань чувствовал в этом родство с ней. Лишившись Вэй Ина, он тоже словно потерял часть себя. Боль была слишком острой, если даже только на секунду задуматься о ней. Лань Чжань спрятался в мыслях о печати и Тёмном пути. Он вспомнил давний разговор в Цинхэ Не, когда они с Вэй Ином сидели рядом на крыше. «Благодарю тебя», — усмехается Вэй Ин. «За что?» «За то, что не рассказал шицзе», — он отводит взгляд, и улыбка тускнеет, меркнет. «Этот путь… он разрушает тело и душу». «Я знаю. Но и ты должен знать, что этот путь — мой путь — не тот же самый, что некогда выбрал для себя Сюэ Чунхай. Я совершенствую иные техники. Иного — наилегчайшего и неизведанного пути». Лань Чжань прикрыл глаза, и воспоминания заполнили его целиком, но Вэй Ин в них повторял: «Наилегчайшего и неизведанного». Снова и снова, будто бы в надежде, что всего два слова откроют все тайны. «Разве я понял его тогда? — укорил себя Лань Чжань. — Разве мог понять?» Он вновь обратился к печати, а после перевёл взгляд и на Чэньцин. Никто в Облачных Глубинах не знал, что эти тёмные артефакты мирно хранятся в цзинши. А если бы узнали, какой бы это был скандал! Чёрную флейту Цзян Чэн искал с таким неистовством, будто она была его личным врагом, а за Тигриную печать весь мир заклинателей готов был разорвать друг друга. Лань Чжань спрятал печать в мешочек цянькунь, а флейту — в рукав скорбного одеяния. Библиотека запретных текстов в Облачных Глубинах не помогла бы ему отыскать ответы. Если те и существовали хоть где-то, нужно было отправиться за ними в Илин. На Луаньцзан. *** Постройки были сожжены и разрушены. В пещере, где Вэй Ин проводил время, совершенствуя своё искусство, будто бы пронёсся ураган. Лань Чжань застыл у входа, пережидая, пока тёмная ярость, поднявшаяся внутри, не уляжется, позволяя ему размышлять. Миг, когда он захотел уничтожить каждого, кто был хоть как-то причастен к тому, что здесь случилось, ушёл, но ярость осталась. Лань Чжань качнул головой и принялся собирать записи. Вэй Ин никогда не придерживался особого порядка в них, а теперь листки разлетелись по всей пещере, какие-то оказались опалены, другие — втоптаны в грязь или изорваны. Лань Чжань собрал всё до последнего клочка. Каждый иероглиф был ему важен, точно в обрывочных пометках он мог отыскать саму душу Вэй Ина. Он забрал все неоконченные талисманы. Он обошёл каждый уголок пещеры, спустился к кровавому озеру, не побоявшись тёмной энергии, поднимавшейся от него. А когда уже собирался покинуть гору, услышал тоненький плач. Следуя на звук, Лань Чжань отыскал среди обрушившихся строений мальчишку. Он едва узнал его, а когда узнал, позвал: — А-Юань? — Мальчишка молча уткнулся ему в колени. У него был жар. Лань Чжань поднял его на руки. Вэй Ин говорил, что это его дитя, он не мог позволить ему просто пропасть. *** Несколько недель Лань Чжань провёл за изучением записей Вэй Ина и выхаживанием мальчишки. Он то сидел у стола, читая листок за листком, отыскивая связи между ними, то варил целебные отвары, то передавал малышу энергию ци. Наконец мальчик открыл глаза, и в лице его возникло удивление. — Доброе утро, Сычжуй, — поприветствовал его Лань Чжань. — Сы… чжуй? — повторил тот. — Так тебя зовут, ты не помнишь? — Лань Чжань не мог улыбнуться ребёнку, он и прежде не особенно это умел, а теперь лёд внутри и вовсе не позволял ничего подобного. — Не помню, — отозвался малыш. — Теперь ты будешь жить здесь, — продолжил Лань Чжань. — Я расскажу тебе о правилах… — и осёкся. Разве не правила помешали ему встать на сторону Вэй Ина? Разве не из-за этого… Лань Чжань отвёл взгляд. — А как… как зовут старшего брата? — хрупкая ладонь легла поверх его собственной, непроизвольно сжавшейся в кулак. — Ванцзи, — представился Лань Чжань. Малыш осторожно сел на постели и вдруг оживился. — Флейта! Его флейта! Братик Вэй! Где он? — и он обеспокоенно посмотрел Лань Чжаню в глаза. — Где братик Вэй?.. В ответ Лань Чжань обнял его. Несколько мгновений малыш словно не понимал, в чём дело, но затем его охватила всё та же боль, такая же точно горечь. Осознание. Он зашёлся плачем, и Лань Чжань сел на постель, посадил его к себе на колени и позволил рыдать сколько угодно. Если бы только сам он мог вот так выплакать горе... *** Лань Чжань не стал спорить с Лань Цижэнем. Он молчал, слушая, как тот постепенно распаляется, и смотрел в сторону. Когда же доводы иссякли, повторил: — Его имя — Лань Сычжуй, и он останется здесь как мой сын. — Это смышлёный ребёнок, — вступился Лань Сичэнь. — Пусть остаётся. Лань Цижэнь тяжело махнул рукой, и Лань Чжань поклонился и ушёл. Победило его упрямство. Прежде он никогда не спорил с дядей, наверняка теперь тот не может понять, что случилось, отчего всегда безупречный племянник так сильно и страшно изменился. Некоторое время Лань Чжань стоял у храма предков, он не собирался входить, но тонкий аромат благовоний, ощущавшийся даже здесь, успокаивал. Он знал, что конфликт с дядей будет разрастаться, подобно трещине, но это не трогало нисколько. Правила, Путь меча, тысячи заученных основ теперь казались лишь мишурой. Рассуждения Вэй Ина, пусть несколько путанные, открывали ему всё больше. Вэй Ин был прав. И его наилегчайший путь теперь казался всё более привлекательным. Лань Чжань отвлёкся от этих мыслей и двинулся к цзинши. Сегодня, пока он ходил к дяде, чтобы рассказать о своём решении, Сычжуй должен был старательно писать иероглифы. Лань Чжань помнил А-Юаня смешливым ребёнком, немного капризным и очень непосредственным, который мог клянчить игрушку или требовать сладостей. Горе, потери, скорбь и болезнь совершенно переменили его. Молчаливый, тихий, послушный Лань Сычжуй напоминал ему самого себя в те же годы. Когда умерла мать. Он начал сам учить приёмного сына, чтобы тот мог достойно показать себя перед старейшинами, а после — и заниматься с остальными, не отставая. Вот только с каждым днём возникало всё больше сомнений. Здесь, в Облачных Глубинах, Лань Сычжуй мог бы стать достойнейшим заклинателем. Он был не обделён талантом и остротой ума. Вот только хотел бы Вэй Ин, чтобы это дитя шло по пути меча, не отступая от правил? «Совершить невозможное», — таким был девиз у клана Цзян, пока Цишань Вэнь не утопили Пристань Лотоса в крови. Лань Чжань верил, что Вэй Ин желал А-Юаню вырасти столь же свободным. «Как мне решить эту головоломку? — спрашивал себя Лань Чжань снова и снова. — Как найти верный ответ?» Но, если оставаться до конца честным, он не был уверен, что верный ответ существовал. *** Лань Чжань едва заметил, как прошёл год. Он отдалился от дел клана и только Сычжую уделял достаточно внимания. Не раз и не два за это время к нему приходил Лань Сичэнь. Брат просил его оставить уединение, рассказывал, как нужна помощь, убеждал, что скорбь уйдёт быстрее, если он позволит себе погрузиться в обычную жизнь. Он видел чёрную флейту, украшенную алой кистью, и наверное, это пробуждало в нём страх. Наверняка это он рассказал Лань Цижэню, что заметил странные записи. Впрочем, так это было, или дядя сам почувствовал, что Лань Чжань обращается к тёмной энергии, а однажды вечером, когда Сычжуй прилежно занимался на гуцине, Цижэнь в сопровождении скорбно молчащих адептов ворвался в цзинши. — Ванцзи! — окликнул он с порога. Лань Чжань поклонился, но его словно не заметили. Цижэнь прошёл к столу и разворошил аккуратно сложенные рукописи. — Так это правда! — восклицание заставило Сычжуя вздрогнуть. — Ты практикуешь Тёмное искусство! Лань Чжань молчал. Он не собирался оправдываться, не желал слушать, и только печальный и испуганный взгляд Сычжуя тревожил его в эту минуту. — Тридцать ударов дисциплинарного кнута, — развернулся к нему Лань Цижэнь, — заставят тебя вспомнить о Пути меча. Сычжуй! Мальчик поднялся и поклонился, побелев от ужаса. — Отныне ты будешь жить с другими учениками. Собери свои вещи и отправляйся. Лань Чжань только коротко кивнул ему. Пришедшие с Лань Цижэнем адепты не поднимали глаз. Они мялись на пороге, не в силах приказать тому, кто носил титул Ханьгуан-цзюнь, отправиться следом за ними. Лань Чжань не стал заставлять их ждать. Тридцать ударов… Наказание не пугало его, только что-то внутри ещё больше заледенело. «Это — правильный путь? — возмутился бы Вэй Ин. — Таков он? Ты уверен, Лань Чжань?» Он не был уверен. Но, опустившись на колени, принимая удар за ударом, он всё больше понимал, что не желает оставаться в Облачных Глубинах. *** — ...оставьте его в пещере Ханьтань… Обрывок разговора прорвался сквозь окружившую темноту и боль. Кто-то переложил его на носилки, покачивание усыпило, а пробудил холод. Рядом сидел Лань Сичэнь. — Ванцзи, — вздохнул он. — Твоя скорбь… Лань Чжань повернул голову так, чтобы больше не смотреть на брата. — Ты должен понять, — попробовал Сичэнь снова, но тут же оборвал себя. — Я обработал раны, но они ещё долго будут кровоточить. Здесь ты сможешь восстановиться быстрее. — Где Сычжуй? — спросил Лань Чжань. — Дядя запретил ему приходить к тебе, — отозвался Сичэнь, — но я… Я приведу его. Больше Лань Чжань ничего не сказал. Боль стирала все размышления. *** Лань Сычжуй стал приходить каждый день. Он заботился, как положено сыну заботиться об отце, и его характер теперь вырисовывался всё ярче. С виду мягкий и послушный, он был твёрд в своих убеждениях, и никакие правила не смутили его. — Лань Цижэнь не прав, — повторял он, накладывая мазь. — Он не может понять. Память о «братце Вэе» у него почти стёрлась, а точнее, как казалось Лань Чжаню, спряталась очень глубоко, потому что иначе было бы слишком больно. Сычжуй был осторожен, почтителен, отлично успевал на занятиях, однако не постеснялся нарушить правила и запреты, принести и мешочек цянькунь, где покоилась печать, и флейту, и записи. А когда раны слегка затянулись — прошло не меньше трех месяцев — он согласился совершить ещё более страшное с точки зрения Лань Цижэня преступление. Лань Чжань долго обдумывал побег из Облачных Глубин. Он прекрасно понимал, что медитация в пещере Ханьтань нужна, чтобы сломить его, вернуть на Путь меча. И чем дольше он находился здесь, тем меньше желал туда возвращаться. Он хотел забрать Лань Сычжуя с собой, но когда рассказал ему об этом, малыш с удивительной рассудительностью покачал головой. — Отец, — сказал он, как говорил очень редко, — если сейчас мы уйдём вместе, то это тут же обнаружат. А когда обнаружат, тут же кинутся искать… Он замолчал, и Лань Чжань кивнул. — И если найдут, то я не смогу достигнуть своей цели, — добавил он. — Я останусь здесь, буду прилежно учиться. И приходить сюда каждый день, — продолжал Сычжуй. — И никто не поймёт, что… Лань Чжань поправил его налобную ленту. — Хорошо, — согласился он. — Я непременно верну его. И Сычжуй не спросил, о ком идёт речь. *** Пусть до полного восстановления было ещё далеко, Лань Чжань под покровом ночи покинул пещеру Ханьтань. Он забрал меч и гуцинь, флейту, печать и записи. Спустившись в Цайи, сменил одежды на чёрные, пусть сердце и не оправилось от скорби. А затем — отправился в Илин.