Быстротечность момента — это аксиома. Жизнь — это сейчас. Нет никаких потом. Так пусть она пылает. Всегда. Жарким огнём.
Генри Уоттон. «Дориан Грей»
— Ай! Тонкая иголка кольнула нежную кожу плеча, и Аделаида поморщилась от мимолетного дискомфорта. — Прошу прощения, госпожа. Карманные часы на прикроватном столике тихо отбивали секунды, к сожалению, обещая лишь нескорое окончание примерки, и буквально провоцировали донью от скуки метаться, вертеться и даже притопывать ногой на одном месте. Адель грустно взглянула на свое отражение: она стояла в одной нижней рубахе перед зеркалом в полный рост, а портниха, увешанная подушечками с булавками, иголками и другой специфической утварью, кружила вокруг нее, то измеряя фигуру специальной лентой и внося записи в потрепанную временем книжечку, то помогая госпоже примерить заготовки нижних юбок и панье. — И надо же было ему выдумать этот бал, — проворчала Адель, послушно поворачиваясь влево по просьбе портнихи. — Как будто и так забот не хватает! Столько платьев в гардеробе — чем они ему не нравятся? — Наряды для вас шили уже очень давно, донья, — спокойно отозвалась портниха, не отвлекаясь от работы. — Мода с тех пор несколько изменилась. — Ты права, но я сомневаюсь, что изменения столь велики, что нельзя было просто подправить и освежить старые платья. Марта, вот скажи, сколько он тебе обещал заплатить? Портниха подняла беглый взгляд на госпожу, вынула зажатые меж зубами булавки и отсекла: — Прошу прощения, донья, но дон Диего велел не отвечать вам на этот вопрос. Адель возмущенно хмыкнула, укоризненно покачав головой. — Значит, не мало, — закономерно изрекла она. — Марта, а что если я тебе сейчас заплачу вдвое больше, и мы обе разойдемся по своим делам? Дону я все объясню, а у тебя еще и свободное время останется. — Вы очень добры, госпожа. Однако платье для вас заказал дон, и я не имею права отказаться. Адель беззвучно выругалась, вновь приподнимая руки, чтобы портниха смогла сделать замеры талии; искоса бросила раздраженный взгляд на абсолютно равнодушную и манерную испанку средних лет, однако та, все-таки, осталась такой же непоколебимой. Всю примерку, продолжающуюся с самого утра, Адель развлекала себя попытками придумать хоть какую-то причину завершить пытки «обездвиженности», периодических уколов булавками и уговорить портниху поскорее свернуть свои сумки, наполненные тканями и швейными принадлежностями, и поскорей покинуть её комнаты. Несмотря на упрямство и пламенный темперамент доньи, едва ли Марта могла уступить ей в непоколебимости и твердости. — Нельзя хотя бы взять прошлые замеры или пошить на основе старых нарядов? — уже заведомо понимая всю бессмысленность своей затеи, Адель, все же, предприняла последнюю попытку распрощаться с портнихой. — Боюсь, донья, так тоже не получится. Вы сильно изменились. — Разве? — искренне удивилась Адель, по-новому осматривая себя в отражении. «Вроде такая же», — подумала Адель, — «Разве что пропала подростковая нескладность, но я и ей не особо отличалась. Неужели я действительно настолько изменилась?». Портниха ничего не сказала — лишь улыбнулась понимающе, как если бы прочитала мысли доньи. — Еще как. Обе женщины вздрогнули, резко обернулись и увидели в дверном проеме Диего: он стоял, лениво облокотившись на дверной косяк, скрестив руки на груди и хитро глядя на жену. — Дон, прошу прощения, мы еще не закончили, — спокойно сказала Марта, возвращаясь к работе. Однако, вместо того, чтобы тактично извиниться и оставить дам со своими женскими делами, адмирал, — кто бы сомневался, — не отреагировал на слова швеи должным образом и, навернув по комнате несколько нарочно медленных кругов, вальяжно рухнул в глубокое кресло. — Диего, — возмущенно прошипела Адель, почувствовав себя неловко под его прямым взглядом. — Да, дорогая? — как ни в чем не бывало отозвался он. Возмущение доньи и смущение Марты с треском разбились о преувеличенное равнодушие адмирала. — Продолжайте, — как ни в чем не бывало велел он, сделав приглашающий жест рукой, когда многозначительная пауза слишком затянулась. В отражении зеркала Адель заметила, как его спокойный, но, без сомнений, любопытный взгляд прошелся по её фигуре снизу-вверх. Их взгляды пересеклись в отражении зеркала, и девушка, с заалевшими румянцем щеками, быстро отвернулась. Диего, позабавленный ее непроизвольной реакцией, беззлобно усмехнулся. Мысль о том, что он — её муж, — видел Аделаиду в куда более в откровенном положении, никак не успокаивало и ее смущение, и общую неловкость. — Ты что-то хотел? — Да. Проконтролировать примерку и убедиться, что ты не подкупила швею, а платье будет готово в срок, — равнодушно перечислил Диего, поднося к губам дымящуюся сигару. Адель, закономерно, поморщилась от ненавистного ей тяжелого запаха табака. — В таком случае, тебе здесь делать нечего. Ты выбираешь весьма… преданных работников. — А ты сомневалась? — Ничуть. — Чудно. «Это же сам Диего де Очоа, и последнее слово всегда должно быть за ним!». Адель сделала глубокий вдох, предпринимая неудачную попытку унять подступающее раздражение. Её неимоверно выводила из себя его вечная невозмутимость, которая не позволяла ни подшутить над ним, ни поставить его на место. — В честь кого прием? Празднуем моё возвращение или приезд Эдгара? — спросила девушка, предприняв попытку разрушить напряженную тишину. — В честь вас обоих, но устроить бал я планировал еще до визита нашего друга, так что вернее будет сказать, что в твою, — произнес дон с зажатой меж губ сигарой. — только прошу, любовь моя, не зазнавайся. — Это твой удел, Диего. Ответа не последовало, однако серые глаза весело сверкнули. Сделав еще пару замеров и отметив их в записной книжке с ветхим переплетом, Марта, наконец, выпустила Адель из плена булавок и ленты. Портниха взяла с близ стоящего стула темно-изумрудную брокаттель, расшитую крупными цветами, и приложила его к груди Адель. — Что скажете, донья? Эта ткань отлично оттеняет цвет ваших глаз. Адель задумчиво прищурилась, разглядывая, безусловно, красивый, но мрачноватый и даже «тяжелый» материал. В подобных тканях она часто видела немолодых замужних дам. Опытная в своем ремесле портниха сразу же заметила сомнения доньи и предложила другие варианты. Девушка указала рукой на небесно-голубой шелк, который Марта сразу же приложила к телу доньи для наглядности. В голове Аделаиды сразу же всплыл размытый временем образ нежного, легкого платья, которое она носила еще в юности. — Брось, Адель, ты же уже не девочка, — недовольно фыркнул Диего, и девушка подумала о том, как хорошо бы смотрелась эта ткань обмотанной вокруг мужской загорелой шеи. Адмирал внимательно огляделся в поисках другого, более подходящего, по его мнению, варианта, и, вскоре, одним взглядом указал озадаченной Марте на… что-то. Аделаиде не пришлось оглядываться — шустрая портниха перебросила ткань через ее плечо, прикладывая к коже. Темно-бордовый, почти черный, благородный атлас самодостаточно сверкал насыщенностью и богатством цвета на солнце. Диего довольно улыбнулся. Яркий и даже экстравагантный в своей роскоши материал не оставлял абсолютно никаких сомнений, что платье, пошитое из него, продемонстрирует уникальность своей обладательницы. Надев его, донья непременно окажется не только в центре всеобщего внимания, но и будет способна затмить даже саму королеву. Аделаида же увидела в зеркале гордую светскую даму (уже не юную девушку, но и не старуху): перед ней стояла достойная, умная и притягательная женщина. — Красный тебе к лицу, Адель. Донья понимала, что было глупо спорить со столь очевидным утверждением, и могла бы согласиться, если бы только не кроваво-красный цвет мундира Диего, въевшийся в ее сознание противоречивой ассоциацией. — Я так не думаю, — поспешно сказала Адель, небрежно стащив с себя ткань, и упрямо избегая взгляда Диего. Он недовольно хмыкнул, закатил глаза, но, к удивлению жены, настаивать не стал. Девушка повесила на руку несколько тканей, придирчиво разглядывая их на свету. Почти все они были либо слишком яркими и цветастыми, либо ужасно темными и старомодными. Среди обилия пестрых оттенков и богатства материалов, Адель, все-таки, нашла то, что нужно: цвет столь любимых ее сердцу морских глубин, который, ожидаемо, не оставил донью равнодушной. Шелк цвета сапфира, как позже поправила ее портниха, идеально подходил Адель по всем параметрам. — Эта, — уверенно заявила она. Диего молча кивнул, как если бы выбор жены ему действительно понравился. Портниха засуетилась, отложив выбранную ткань в сторону, и принялась одевать донью. — Диего, — неуверенно позвала Адель. — А мне обязательно… — Даже не надейся, — опередил ход затеваемого ею разговора дон. — Приедет много важных людей, и только попробуй не появиться. Адель разочарованно прикусила губу и отвела взгляд. — Эдгар говорил, что раньше ты любила балы. — Времена меняются. — Раз они меняются, то я надеюсь, что очередного представления с мундиром не предвидится. И, мне, разумеется, не стоит ждать от тебя новых выходок. — Конечно, нет! Как ты мог такое подумать? — елейно прощебетала Адель, обаятельно улыбнувшись. Диего заметно напрягся. — Ты же понимаешь, что от этого бала зависит не только твоя репутация. — Да-да, я понимаю, — живо закивала донья, не умаляя своей театральности. — Адель, — голос адмирала принял предостерегающие нотки. — Я же сказала, что все будет в полном порядке! — саркастически заверила его Адель. — Абсолютно не понимаю твоего беспокойства! Диего недовольно нахмурился, но стерпел ее издевательства. По крайней мере, так показалось самой девушке. Победоносно улыбаясь, Адель молча прошествовала к портнихе, чтобы та помогла ей одеться. Марта, зная предпочтения своей доньи, принялась не сильно затягивать ее корсет — девушка никогда не стремилась к тонкой талии по идеальным меркам придворных дам, а за время плавания и вовсе отвыкла от этого предмета гардероба и теперь носила его лишь тогда, когда в этом была непосредственная необходимость. — Сильнее, — вдруг потребовал Диего. Адель непонимающе взглянула на мужа, но Марта мгновенно поняла смысл слов дона, и аккуратно затянула шнуры немного туже обычного. Девушка хотела было возмутиться, но Диего опять опередил её: — Еще. Последующий рывок был ненамеренно грубее: портниха посмотрела на затылок доньи извиняющимся взглядом, а Адель судорожно вздохнула, выгибаясь подобно кошке. Диего, наблюдающий за исполнением своего приказа со стороны, недовольно фыркнул, туша сигару. — Предоставьте это мне, Марта. Можете подождать снаружи. Портниха в полном молчании суетливо сложила ленты, ткани, заготовки панье, подушки с иголками в плетенные сумки и тенью выскользнула из комнаты в коридор. — Даже не думай, — предупредительно прошипел мужчина в ответ на бессознательную попытку Аделаиды развернуться к нему лицом или отойти вперед. Буквально один рывок сильных мужских рук заставил воздух покинуть легкие Адель. — Диего! Это слишк… — дальнейшие слова поглотила судорожная попытка вздохнуть. Второй рывок затянул корсет еще на половину дюйма, и покрасневшая от недостатка воздуха и общего напряжения Адель схватилась за зеркало, пытаясь удержать равновесие. Вперив в отражение Диего ненавидящий взгляд, девушка с облегчением почувствовала, как адмирал, наконец, принялся завязывать затянутый корсет. — Я упаду в обморок. — Может, хотя бы так ты начнешь воспринимать хоть что-нибудь всерьез? — риторически вопрошая, злорадствовал Диего. — А вообще, если хочешь, я могу его снять, — голос адмирала резко снизился до вкрадчивой хрипотцы. Дон притянул девушку к себе так, что её спина вплотную соприкасалась с его грудью. — Только мне нужна… мотивация, любовь моя. Адель резко отпрянула от мужа и, не поскупившись на очередной взгляд в стиле «будь ты проклят», скрылась за ширмой под аккомпанемент смеха Диего. Покидая комнату, адмирал бросил беглый взгляд на еле-заметный за ширмой силуэт жены, безуспешно пытающейся расслабить корсет, усмехаясь её тихому раздраженному бормотанию. Марта, стоящая в коридоре, выжидающе посмотрела на него, и адмирал поспешно вытащил из-за пазухи мешочек. Отчитав несколько монет он протянул их удивленной женщине. — Это за два платья, — пояснил он. — Пошейте еще и бордовое.***
Языки пламени медленно пожирали сухие поленья, вторя барабанящим звукам непрекращающегося весь день и усилившегося к ночи дождя. Ветер завывал, словно стая голодных волков, однако не бил стекла окон, затравленно прячась в ночной мгле за пределами губернаторского поместья. Как будто в противовес лютующей на улице стихии в маленькой мрачноватой комнатке горел каминный огонь, — единственный источник света, — щедро даря тепло сидевшим рядом людям. Удобно устроившись в кресле и держа в руках блюдце с чашкой чая, Адель сидела, задумчиво глядя в танцующее пламя: здесь было уютно. Уютно именно так, как бывает в доме, где ты вырос и где прошло все твои детство и юношество. Рядом, чуть правее от девушки, сидело живое напоминание о раннем периоде ее жизни — Эдгар. Мужчина расслабленно расположился на диване, искоса поглядывая на донью. — Ты сегодня не в настроении, — как всегда проницательно заметил он. — На то была причина, — уклончиво вернула Аделаида. — Дай угадаю: у этой причины темные волосы и два метра роста? Адель усмехнулась, отпивая из чашки, однако на этот раз ничего не ответила. — Может расскажешь в чем проблема? — О чем ты? — Брось, Делли. Я ведь все вижу. Пускай вы оба скрываете это от чужих глаз, но, полагаю, мне видно куда больше, чем ты думаешь. Адель некоторое время глядела на друга нахмурившись, но, вскоре, грустно улыбнулась, как бы разглаживая возникшую из-за недосказанности неловкость. — На самом деле, здесь не о чем говорить, Эдгар. Едва ли на свете можно было найти двух более несовместимых людей, чем мы с Диего. — А мне кажется, что вы во многом схожи. Почему ты так уверена в обратном? — Он, зачастую, не понимает, что я ему говорю… нет, не так: он не хочет слышать, — начала она, устало прикрыв глаза. — Я понимаю, что идти на уступки и меняться тяжело, но ведь он даже не пытается. Он все делает по-своему и еще он не способен на самые простые человеческие чувства. Такие как сострадание или сожаление, например. Он эгоистичен! Он как маленький ребенок — желает получить все и сразу. Порой мне даже страшно находиться рядом с ним — я боюсь того демона, что живёт внутри… — А в ком из нас демон не живет? — спокойно ответил Эдгар, нравоучительно растолковывая столь простую истину. — Диего не так прост, как кажется. — Но жестокость в нем есть, и ты не можешь этого отрицать. — Есть, — согласился Ливингстон. — А кто из нас не без греха? Адель резко опустила чашку с блюдцем на столик, и пронзительное дребезжание фарфора раздалось во всех уголках комнаты. — Почему, почему ты постоянно оправдываешь его?! — возмутилась девушка. — Я понимаю, что он твой друг, но ты же закрываешь глаза на все его поступки! — Презрения заслуживают лишь те, кто не имеет основания быть жестоким. К Диего же жизнь была во многом несправедлива. — Несправедлива? — воскликнула Адель, возведя горе-очи. — Он адмирал целой флотилии, а недавно и вовсе стал и губернатором! О какой несправедливости ты говоришь? Он добился того, что другим и не снится. — Да, но какой ценой? — девушка непонимающе нахмурилась. Эдгар тяжело вздохнул, совсем по-юношески взлохматил волосы и устало откинулся на спинку дивана. — Тебе известно что-то о Риккардо Хавьере де Очоа? Адель покачала головой, разумеется, догадавшись о ком пойдет речь. — Я встречал дона лишь однажды и плохо помню его, однако истории, которые витают вокруг него забыть невозможно, — начал рассказ Эдгар, и девушка поняла, что история будет долгой. — Знаешь, то был странный человек: гордый, своенравный, очень замкнутый и недоверчивый. Было бы ошибкой назвать его человеком, который умело скрывал свои эмоции — нет, он, скорее, просто был не способен их испытывать. Строгий, холодный, бездушный — он, кстати, был лишен малейших теплых чувств к собственной жене. Фиделия де Очоа была тоже полна странностей: мужа она, скажем, не любила, если только страстно не презирала. Риккардо, как и Фиделия, был из очень знатного рода, но вот её родителям пришлось немало похлопотать, чтобы свадьба состоялась — причиной стала существенная разница в капиталах. А когда это, наконец, произошло, всем показалось, что Фиделия смирилась, несмотря на те бурные протесты по поводу заключения брака, которые она устраивала прежде. Любви в этой семье так и не случилось, но поговаривали, что между де Очоа все стало налаживаться, и тогда у них родился сын. Спустя, кажется, семь-восемь лет, все это потерпело крах: Фиделия влюбилась то ли в садовника, то ли в кучера. Она буквально обезумела от любви и настойчиво требовала развода; она неоднократно уверяла, что готова оставить сына с отцом, лишь бы быть с любимым. О, какой то был скандал! К кому Фиделия только не ездила лишь бы добиться разрешения на расторжение брака. Говорят, она даже дошла до короля! Однако, ничего не вышло, и она решилась на побег. Ее возлюбленный так и не явился в условленное место, а к постоялому двору, где она скрывалась, набежала стража и доставила беглянку обратно в домой. Никто не знает, какой разговор тогда состоялся между супругами, однако следующим утром её тело нашли среди скал — родовое поместье де Очоа в Галисии, помимо роскоши, славится и своим неприступным расположением на утесе, в окружении моря. Так у Диего остался только образ истеричной скандалистки-матери, которая то и дело уверяла всех в том, что сын не был ей нужен, да закрытый гроб с одиноким монументом в фамильном склепе. — Эдгар ненадолго прервался, переводя дух. Казалось, что эта история отняла у него немало душевных сил, и ошарашенной Аделаиде, вообще-то, было трудно с этим поспорить. — Диего остался на попечении отца, который воспитывал сына так же, как, вероятно, воспитывали и его самого. Я подмечал холод в их отношениях, слышал про жестокость Риккардо. Возможно ты замечала шрамы на спине Диего? Далеко не все из них были получены в бою. Только вот если подобные «воспитательные меры» — а я уверен, что так и было, — лишили Риккардо эмоций, то в случае с Диего все вышло совсем наоборот, — Левингстон был человеком, безусловно, проницательным и из каждого момента биографии друга, из каждого случайно оброненного им слова, делал свои, порой, неутешительные выводы. — Однако, как показало будущее, все это имело смысл. Диего пошел на службу, где делал большие успехи. Риккардо де Очоа скончался не за долго до того, как его сын получил звание адмирала. Я был на тех похоронах и знаешь, я не увидел тогда в глазах Диего ни злорадства, ни ненависти. Диего провел у его могилы достаточно много времени, а когда все закончилось, он признался мне, что благодарен отцу за того человека, каким он его воспитал. Риккардо же любил и воспитывал сына как умел. Диего тоже живет так, как умеет, и мы не можем осуждать ни его, ни кого бы то ни было еще за это. Закончив, Эдгар устало провел ладонью по лицу, а затем искоса взглянул на Адель. Она, отчего-то побледневшая, сидела неподвижно, задумчиво глядя в утихающее пламя. — Ты не знала этого? — тихо спросил Левингстон, осознавая, что подруге довелось услышать об этом впервые. Девушка отрицательно качнула головой. — Диего действительно вырос похожим на отца — в нем есть и жестокость, и своенравность, и гордыня. — голос Эдгара звучал намного спокойнее, даже успокаивающе после затянувшейся ранее паузы. — Полагаю, прошлое Диего во многом объясняет и его отношение к женщинам, да и вообще к людям в целом. Образ матери, пожалуй, умаляет для него благодетель других девушек. И, все-таки, кем бы он ни был и что бы не совершал, Диего — преданный и верный своим друзьям и своим идеалам. Он один из самых храбрых людей, которых я знал и знаю; он умен и отлично образован; бесстрашен и целеустремлен. Диего искренен в своих чувствах и страстен в порывах. Да, в нем много плохого и пугающего, но и хорошего и восхищающего в нем не меньше. Поэтому я так дорожу его дружбой, ведь таких людей, Адель, увы, очень мало. Слова Эдгара стали для доньи недостающими кусочками в мозаике имени «Диего де Очоа» и она, со страстью и любопытством первооткрывателя, заполняла недостающие части фрагментами, так любезно предоставленными ей другом. Недопитый чай давно остыл, а огонь в камине все так же пожирал бревна, превращая их в угли, в пепел. — Знаешь, Эдгар, — наконец, вышла из своеобразного оцепенения Адель. — Я все равно не понимаю многих его поступков. На лицо Левингстона легла заметная тень: он нахмурил брови и задумчиво прикусил губу, не зная, что ответить. Он подошел к окну и открыл его, впуская в комнату, освещенную теплым светом камина, голубоватый лунный свет, порывистый ветер и утихомиренный временем моросящий дождь. — Встречала ли ты человека, — спросил Эдгар, тщательно подбирая слова, — не чувствующего ни единой эмоции или ощущения, холодного, как камень или вода ледника? — Адель тяжело вздохнула, на силу проглатывая подступивший к горлу ком, и встрепенувшийся в ее глазах огонек боли не скрылся от чуткого взгляда Эдгара. Друг предпочел тактично сделать вид, что ничего не заметил и, дождавшись короткого кивка от девушки, продолжил. — Жизнь таких людей едва ли имеет смысл, а Диего… он… — Ливингстон прервался, в попытке подобрать слова; отстраненно пробежался взглядом по комнате и… резво прихватив со стола бокал и бутылку кьянти, подошел к камину. — Бывают люди пустые, — мужчина покрутил бокал, так, что на тонком стекле заблестели огненные блики. — Они могут быть красивы, обаятельны, притягательны, но внутри, увы, совершенно пусты, — откупорив пробку, он наполнил бокал. — Бывают люди иные: они имеют эмоции и чувства, способность любить и быть любимыми. В них хлещет жизнь, но за оболочкой, которую они контролируют. Они умеют сдержать себя, свои страсти, свои страхи, — Эдгар выразительно посмотрел на Адель, как бы давая понять, что именно к таким людям она и относится. — А бывают люди, чьи чувства и эмоции сильны настолько, что они просто не способны придерживаться этой грани, — взболтнув алую жидкость в бокале, Эдгар, неожиданно, выплеснул её прямо в открытый огонь камина. Пламя зашипело, задымилось, вспыхнуло с новоявленной силой. — Эти люди взрываются словно порох. Они неукротимы подобно штормовому ветру. Их не сдержать, не переломить. Они такие, какие есть. Грех ли это, иль благодетель — значения не имеет, ведь изменить их не под силу, ни нам, ни им самим. В глазах Адель отражались яркие языки пламени, танцующего в безумном языческом поклонении. Огонь — таким был Диего, не штормом, нет. Он выжигал всех и себя до основания, до пепла, а затем искрой возрождался вновь. — И что же тогда делать? — по-прежнему завороженно глядя на огонь, прошептала Адель. Когда она, все же, нашла в себе силы оторвать взгляд от всепоглощающего пламени, то увидела печальную улыбка Эдгара. Скрестив руки на груди, он слегка пожал плечами и тихо ответил: — Любить.***
Диего редко видел сны. Так уж вышло, что сон его всегда был столь крепок, что едва ли адмирал был способен вспомнить образы, вороватой тенью проскальзывающие в его сознание. Адмирал никогда не придавал мистического значения ночным грезам и — Боже упаси! — никогда не размышлял об их значении. Будущее, страхи, тайные желания — подобные толкования снов он считал полнейшей глупостью, даже ересью, часто посмеиваясь с молоденьких девушек, которые сидели в сторонке на балах и обсуждали свои сны, ища в них скрытые послания судьбы. Диего же верил лишь в одно: человек — единственный повелитель своего будущего и, как бы того не хотелось, прошлого. А сны… сны были лишь норовистыми проказами разума. Такого мнения Диего смог бы придерживаться до конца своих дней если бы не… Горячий и влажный воздух — посланник бурлящих морских глубин, — окутал весь Санто-Доминго теплой негой. Город безмятежно спал — лишь тихое бормотание моряков, готовящихся к утреннему отплытию, волновало сонливую тишину. Занавески распахнутых настежь балконных дверей вились невесомыми призраками, обеспокоенные настойчивостью ветра — он врывался в просторную комнату не званным гостем, милостиво принося желанную прохладу в эту душную ночь. Ткань занавески, влекомая шаловливым ветром, потянулась к кровати, к мужской фигуре, мирно спящей на мягких простынях и заботливо взбитых подушках. Он спал крепко, глубоко погрузившись в густой и тягучий, словно мед, сон. Широкая мощная грудь медленно вздымалась в такт глубокому дыханию. Ему было спокойно. Благостная темнота, в которую он был погружен, защищала от всех мыслей и чувств, что по обыкновению тревожили его сознание, и дарила ощущение безопасности забытья. Подобно другим снам, этот не имел каких-либо очертаний и определенности. Диего не видел ничего конкретного и четкого, похожего на реальный мир — лишь мимолетные обрывки, образы, ощущения. Он чувствовал нежность, скользившей тканью невесомой вуали; мягко-терпкий аромат, струящийся дымчатым шлейфом; прикосновения, ласкающие кожу прохладным шёлком; взволнованное учащенное дыхание — глоток свежего воздуха; чувство в груди, то трепетно колыхающееся, то дрожащее в беспокойстве. Диего чувствовал переплетение теплых тел, несдержанное дыхание, опаляющее кожу, мягкость сладких губ. Весь сон, — такой чистый, невинный в своей нежности, — был пронизан нитями желания. Желания обладания и разделения. Диего не видел её лица, не слышал голоса, но проснувшись на смятых простынях в первых лучах рассвета, он отчетливо различал заветное имя. Будущее, страхи, тайные желания — этот сон был всем сразу и, одновременно, ничем.