Вальс с дьяволом

      Следующим утром Гермиона с трудом открыла потяжелевшие веки. Первые лучи поднимающегося солнца ползли по огромному поместью, щекотали зеленые лианы плюща и серебрились в толстых стеклах. Домовик, растолкавший ее, оставил на стуле небольшую стопку с платьями, воротничками, теплую мантию. На полу замерли две пары туфель — черные и бежевые, на небольшом твердом каблуке. Не то, чтобы удобно или красиво, но тело прикрывать надо, ведь пара тряпок, привезенных с собой из Лютного, ни в какое сравнение не шли с данной мягкой тканью. Кажется, их забрали в один из дней болезни и сожгли к чертовой матери. А нарядное платье, подаренное Беллатрикс, было бережно убрано в шкаф до лучших времен, если такие, конечно, еще предвиделись.       Гермиона и сама была рада избавиться от следов Лютного переулка, его грязных отпечатков, гарью прилипших к коже. Ее внутренне начинало трясти от мысли, что пришлось бы вновь натянуть запачканную рваную куртку, в которой она скрывалась от преследования или выбивала еду: для себя и детей. Всегда для себя и детей. Их маленькие жалобные глазенки не оставляли и шанса на выживание, потому что Гермиона не могла их бросить. В скором времени, не увези ее оттуда и не подари Долоховым, бросать пришлось бы собственную жизнь. Отдавая свой кусок заплакавшему ребенку, либо упавшей в обморок волшебнице, присматривающей за другим потоком, Грейнджер каждый раз подписывала себе смертный приговор.       Никогда не скажет, что ей плохо. Не покажет, что сама еле держится. Долбанная гриффиндорская сущность заседала между зубами и застревала в горле, мешая существовать. Сейчас же, натягивая на себя черное платье и застегивая бесконечное множество пуговок, закрепляя на шее белоснежный кружевной воротничок, натирающий и раздражающий, она ощущала возможность что-то изменить, платившую сполна по пережитым и будущим мучениям. Призрачную, непонятную в исполнении, но возможность.       Люди в Лютном гибли каждый день. Темный Лорд верно все рассчитал, скидывая их туда. Если первые месяцы силы на бунт были, собранные у границ авроры и другие маги подавляли бурные волнения, то позже голод, попытки выстраивания социума и сплочения полностью утихомирили магглорожденных. Сил на сопротивление уже не было, а в головах подрастающего поколения укоренялась мысль, что такая жизнь для них — норма. И если Гермиона помнила, что все когда-то было иначе, старики рассказывали о совсем других временах, то выслеженные и приведенные после первого, либо второго магического выброса маленькие дети считали это сказками и бреднями уже выросших. Через несколько десятилетий о другом существовании и думать перестанут.       Смирение — страшно. А Гермиона выбралась, к ней лицом повернулась удача и появился настоящий шанс изменить происходящее. Она попала к людям, приближенным к Темному Лорду. Мадам Лестрейндж затянула ее в паутину грозящегося скандала, и во всей наступившей кутерьме, если у нее все же выйдет создать таковую, Гермиона получит шанс сделать свой ход.       Она заговорит в пользу людей, рожденный среди обычных смертных с магией. Она приложит все усилия для того, чтобы изменить их историю и вновь открыть двери Лютного переулка. Поток волшебников хлынет на улицы, люди получат свободу и увидят солнце. Заключенные лишь по дурацкой прихоти сильнейшего, они обретут возможность самостоятельно решать, где им жить, в каком мире оставаться. Ту возможность, что была, когда Гермиона только попала в магический мир и ощутила древко волшебной палочки в ладони.       Все ведь заслуживают право на выбор.       Она складывает губы трубочкой и выдыхает с силой поток воздуха. Свеча, стоящая на небольшом деревянном столике, гаснет, последняя капля воска падает на железную подставку. Свет, льющийся потоком из приоткрытой двери, режет глаза, но Гермиона сцепляет зубы и высоко поднимает подбородок, не обращая на это никакого внимания. Если она хочет что-то поменять, то для начала не должна упустить возможность. Какую именно — девушка еще не знает.       Сердце колотится где-то в горле, а пальцы трясутся от волнения. Сама мысль о том, что она может, вводит в безрассудную радость, отплясывающую польку на ее радужках, и Гермиона с трудом контролирует готовую выползти на губы триумфальную улыбку. Еще слишком рано.       Она следует за появившимся домовиком по узким коридорчикам, огибающими основные, где-то сокращающими путь, а где-то, наоборот, удлиняющими. Дом Долоховых словно полностью наполнен лабиринтом множества дорожек и путей. С одной стороны выйдешь на сверкающую в обрамлении солнечных лучей белоснежную лестницу, а с другой — выплутаешь на чердак, заставленный старыми портретами и картинами. Их приказали снять и убрать подальше с глаз долой, но уничтожить ни у кого рука не поднялась. Либо, они хранились на будущее вместе со старинными украшениями в деревянных скрипящих шкатулках, потертыми зеркалами и наполненными давно вышедшими из моды мантиями сундуками.       Всё сияющее снаружи, кичащееся лоском, царственностью и достатком владельцев, их положением в новом мире и отголосками величества в старом, поместье изнутри пропитано стойким запахом скорби, дури. Куча замков, запретов, попытки спрятаться в высокой огороженной и безопасной башне — десятки защитных заклинаний, куполом огораживающих дом, явно намекают на то, что здесь держится что-то ценное.       Гермиона почти уверена, что самое ценное не артефакты, запрятанные в тайниках и сейфах, не золото, богатство, роскошь, не даже Драко со Скорпиусом, а Флер. Флер со слегка выделившимся животом. И сам Антонин. Правая рука Темного Лорда, величественный и пугающий маг. Его безопасность — залог многого в нынешней Магической Британии. А Грейнджер сейчас словно паук в рое бабочек. Подсадили, чтобы все испортить, сплести для мадам Лестрейндж предательскую паутину и словить в нее короля.       Дама решила, что ее место рядом с тузом. Антонин Долохов этому мешал одним своим существованием в колоде.       — Впредь вам стоит вставать в это время. Завтрак на кухне, после этого сможете приступить к своим обязанностям с господином Скорпиусом. С этого момента вы вместе обедаете в столовой. Ужин так же, как и завтрак, мальчик проводит вместе с хозяином, хозяйкой и господином Малфоем. Либо, если никого нет, вновь с вами.       Гермиона кивнула в ответ на скрипучий голос старого эльфа и сжала ладонями юбку, смяв ткань. Сразу же обратив на это внимание, домовик обернулся и прищурился, решая, то ли ударить ее по рукам за такое, то ли ограничиться предупреждением. Причмокнул бледными губами и качнул головой, отворачиваясь.       — Не мните одежду, мисс Грейнджер. Вы должны выглядеть подобающе.       Гермиона послушно опустила руки и громко сглотнула. Стараясь полностью запомнить ход к кухне, спальне маленького Скорпиуса и своей комнате, она прикрыла веки, не зажмуривая глаза полностью, чтобы не терять из вида дорогу, и повторила в голове все коридоры. Пролетела, словно призрак по ним, минув с десяток закрытых дверей и несколько лестничных пролетов. Убедившись, что все помнит, позволила себе более расслабленно выдохнуть.       — Хозяйка Флер наверняка говорила, но я должен напомнить, что с мальчиком стоит заниматься, читать и медленно погружать его не только в основы магии, но и другие предметы. Наследник рода Малфоев, находящийся под опекой Долоховых, должен ориентироваться в мире, иметь высокую эрудицию и отличаться соблюдением манер. Также не забывайте про свежий воздух и важность прогулок. Рассказывайте ему побольше, — продолжал вещать старый домовик. Гермиона для себя решила, что он был одним из ответственных за маленьких работящих существ в поместье, отличившийся выслугой лет и заработавший уважение. Как дворецкий в кино, что любила когда-то ее мама.       Сердце противно кольнуло.       — Чтобы давать достойные знания, мне самой нужно продолжать учиться. Мое образование не такое уж хорошее из-за произошедших несколько лет назад событий и введенных правил при смене власти.       Домовик не повернулся к ней и не возмутился возражению. Взмахнул рукой, свеча, которую он держал в ладони, испарилась. Они вышли в заполненный светом, падающим из огромных окон в белоснежных рамах, коридор.       — Мистер Малфой должен самостоятельно заботиться об образовании ребенка. Вы же присматриваете за ним и даете основы, мисс Грейнджер. Те, что могли проходить в маггловской школе, а так же вычитаете в книгах. Хозяйка обо всем этом позаботилась, вам не стоит переживать. Просто старайтесь выполнять свои обязанности максимально хорошо, и, будьте уверены, что в награде вас не обделят, — сухо закончил он.       — Конечно, — покладисто отозвалась Гермиона. Огонек блеснул в душе, заряжая ее оптимизмом и желанием поскорее увидеться со Скорпиусом. Ей дадут книги. Мерлин, как же она скучала по обычным книгам, по чтению, по новым знаниям. Горло чесалось изнутри восторгом от предстоящего прикосновения к бумаге, и она, предусмотрительно избегая контакта с тканью, сцепила вспотевшие от предвкушения ладони в замок перед собой. — Простите, — обращаясь прямо к домовику, продолжила: — Могу ли я узнать ваше имя?       Удивленно обернувшись и посмотрев на девушку, старый домовик распрямил черты лица. Морщины разгладились, он мимолетно улыбнулся и тут же отвернулся, вновь примеряя на себя величественный горделивый образ. Вздернув голову повыше, так, что лопоухие уши вздрогнули, он минул поворот и распахнул дверь на кухню. Замявшись всего на секунду, отошел в сторону, пропуская Гермиону вперед.       — Альдес, мисс.       Замерев перед ним и склонив голову в благодарности, Гермиона обнажила широкую улыбку. Она вся сияла, ощущая привкус свободы, такой близкой. Она сможет добиться полной свободы. Обязательно сможет.       — Спасибо, Альдес.       Явно удивленный ее реакцией и посчитавший за сумасшедшую, домовик качнул головой, вздохнул тяжело и развернулся к копошащимся на кухне эльфам. Спустился по нескольким каменным ступенькам с возвышения, на котором находился вход, и затерялся в толпе между дымящимися на сковородке блюдами. Вся кухня сияла чистотой и полнилась различными вкусными ароматами. На огне жарились сосиски и яйца, кто-то взбивал бледно-желтую смесь, готовясь приготовить то ли блинчики, то ли оладушки, пока остальные расставляли тарелки, мыли посуду, либо просто отдыхали, переговариваясь с собратьями.       На длинной столешнице, перед которой стояло несколько стульев, из воздуха возникли две тарелки и чашка с чем-то дымящимся, опустившаяся мягко на белоснежное блюдце. Гермиона приблизилась к еде, чувствуя, как сосет под ложечкой от голода. Вопросительно приподняв брови и получив кивок от суетящейся домовички, она опустилась на твердое сидение и вцепилась в вилку. Принявшись уплетать за обе щеки круглый кусочек омлета, девушка разглядывала быт домовиков.       Вчера вечером, когда она заходила на кухню, их было лишь трое. Не было того возбуждения и той жизни, что царила в огромном помещении сейчас. В турке кипятился кофе, хлопали многочисленные дверцы ящиков, и гомон голосов превращался в настоящую жизнь. Ту, что была забита и запугана в Лютном, большими глазами смотревшую из-под стола на обитателей грязных мест, увеличивающихся в размерах с каждым годом. Куда разрастался переулок, Гермиона уже не знала. И лишь изредка что-то похожее на царившее среди домовиков спокойствие, журчащее в их голосах и действиях, пробуждалось в людях, ни за что согнанных и отброшенных от общества. То ли за общим ужином, когда зажатые маги начинали распрямляться, тихая скорбь по умершим и тяжело больным ненадолго отступала, и более взрослые начинали делиться с детьми байками и собственными знаниями, то ли поздно ночью в затихающем пространстве, когда малыши тихо переговаривались друг с другом, боясь побеспокоить присматривающих за ними, и кутались сильнее в наброшенные на маленькие тела простыни.       Они старались сохранить себя в сложившихся условиях. Изредка, засыпая, Гермиона думала, что именно этого боялись чистокровные маги всю свою жизнь. Магглорожденные умели выживать и приспосабливаться намного лучше них, ведь им с самого детства приходилось самостоятельно выбиваться в жизнь, в то время как им давалось все и сразу. Подготовленное место в Министерстве, постоянные тренировки для блестящей карьеры в квиддиче, огромные счета в банке, если утруждать себя даже показательной работой не хочется.       Чистокровные в глубине души просто содрогались от мысли, что грязнокровки, не стоящие, по их мнению, и капельки внимания, привнесут в их мир что-то из своего и создадут новый для всех уклад. Они не хотели терять свою особенность и забирали ее у избранных судьбой. Гермионе было противно просто-напросто думать об их животных опасениях.       Общий гомон кухни, противореча воспоминаниям Гермионы о былом раздражении от такого количества шума, действовал наоборот успокаивающе.       Она обжигала язык дымящейся пищей и продолжала разглядывать копошащихся маленьких существ вокруг, когда они в мгновение все замерли. Только масло продолжило стрелять на огне, и дверь позади закрылась тихо. Несколько секунд назад этот звук потонул бы в гуле голосов, но сейчас по спине поползли мурашки.       Чувствуя на себе цепкий взгляд Альдеса, наблюдающего за ее действиями, Гермиона шустро заглотила непрожеванный кусок, чувствуя, что он встал в горле, и поднялась, оборачиваясь. На пороге стоял бледный Драко, ничего не видящим взором изучающий кухню. Казалось, это было одним из маленьких первых испытаний, что предстояло пройти девушке. Молчание давило, кусок хотелось поскорее запить, а все чего-то ждали. Все, включая самого Малфоя, несколько высокомерно вздернувшего подбородок и уставившегося прямо на нее.       По бледной коже мужчины ползли лучи яркого света, утихшие домовики продолжили заниматься делами.       Гермиона склонила голову в приветственном поклоне, думая лишь о том, что еще несколько секунд бездействия, и она выблюет вставший в горле кусок, хотя в этот момент она сгибалась перед бывшим врагом. Перед когда-то ненавистным ей человеком, к которому сейчас не чувствовала абсолютно ничего. И именно это равнодушие, пронизывающие ее насквозь и мешающееся с кровью, облепляющее органы, было ей противно, ведь прошлая Гермиона Грейнджер никогда бы не ощущала столь гнетущую пустоту приятной для себя.       — Доброе утро, мистер Малфой, — лишь на секунду замявшись перед произношением его имени, проговаривает четко волшебница.       — Доброе утро, мисс Грейнджер, — несколько насмешливым тоном отзывается тот, после чего притягивает ладонь к приоткрытым губам и ведет по ним пальцами. Внимательно изучив строгий пучок, черное платье в пол и натирающий кожу белый воротничок, он удовлетворенно кивнул ее внешнему виду и приблизился. Сел через два стула от Гермионы, повернувшись к копошащемуся домовику и тихо попросив завтрак.       Не стараясь подслушать, но не имея другой возможности из-за наступившей тишины, Гермиона узнала, что он спешит на работу. Не желая терять понапрасну время, которое он может посвятить другим делам, и мучаясь бессонницей, Драко часто завтракал отдельно и раньше всех остальных. Изредка к нему присоединялся Долохов, то ли вернувшийся недавно от Темного Лорда, то ли собирающийся куда-то ехать.       А сейчас, судя по всему, Грейнджер станет постоянной соседкой по столешнице. Не поворачивая к ней головы и изучая профиль задумчиво жующей Гермионы краем глаза, Драко бездумно скользил зрачком по болезненно бледному лицу, прислушивался к тяжелому сиплому дыханию и не находил веснушек, когда-то давно рассыпавшихся вокруг высокомерно вздернутого носа грязнокровки. Она большими глотками пила горячий чай, обхватив кружку ладонями и сжав обжигающую поверхность.       Жадность, неприкрытый голод скользили в шоколадных глазах. О, она наверняка изголодалась по нормальному обществу, нормальной еде и свободе, Драко был уверен. На ее месте он давно бы изнывал по привычной жизни. Невыносимой была сама мысль потерять данные судьбой блага, ведь своей судьбы без них он не представлял. Тетушка Беллатрикс говорила, что это избалованность. Она провела больше десяти лет в Азкабане и полностью свихнулась, так что ее слова Драко делил на два, а затем на четыре, не желая признавать для себя правду, режущую глаза.       На месте Гермионы он бы не смог выжить. Мысль о существовании в Лютном была ему противна. И здесь, рядом с Милордом, он готов был терпеть все наказания: сначала те, что принадлежали отцу, потом и те, которые заслужил самостоятельно. Драко оступался и получал по заслугам: лишался дома, оказывался на дне чистокровного общества и поднимался вновь, сидел под следствием после смерти матери, тупо улыбаясь аврору напротив и глядя бессонными глазами. Он, конечно, не убивал. Он, конечно, был верен.       Но все это только потому, что предателей могли сослать к грязнокровкам. А те — озлобленные, забитые, дикие животные взаперти — не оставили бы и шанса на выживание, самостоятельно верша суд.       Драко их просто боялся. И Повелитель был прав, предполагая, что такая угроза станет новым рычагом давления на подрастающее поколение.       Послышался противный писклявый голос молоденькой домовички, Малфой проглотил обжигающий кусок сосиски и повернулся в сторону Грейнджер, больше не скрывая своей заинтересованности. Она — живое воплощение силы и выносливости — сидит рядом с ним, выпрямив до хруста в костях спину и горделиво вздернув голову, улыбается эльфам, как равным, хотя в новом мире они и правда были почти равными. И Драко сложно было понять, где было больше несправедливости, ведь он рос в этих теориях, его учили высокомерию и вдалбливали в голову, что он выше их.       Отец, будь его воля, еще раньше перестал отличать грязнокровок от домовиков. В этом и была его проблема: он не видел людей. Он не знал их жажды к свободе и простым человеческим вещам. Он был засевшим за бумаги магом, живущим отчетами, приемами и деньгами. Он не путешествовал, как Драко, не шлялся по самым загрязненным уголкам страны, добывая нужное Милорду. С каждым разом задания все сложнее и страннее. И люди вокруг похожи на волков.       Они были даже хуже эльфов. Слишком много гнили в человеческих душах. И эта гниль уничтожает эпохи и стирает в порошок старания друг друга. Шестеренки неработающей машины — они вроде бы и крутятся, но никакой пользы, никакого действия не производят. Лишь скрипят и бока друг другу стирают.       — Выпейте отвар, мисс Грейнджер. Вам нужно поскорее возвращаться в форму, — продолжала пищать домовичка. Гермиона ей улыбнулась и послушно кивнула, притягивая к пухлым губам деревянную миску с зеленоватой горькой жидкостью. Сделала один глоток, второй, Драко завороженно наблюдал, как сокращались мышцы в ее горле.       Гермиону он, пожалуй, считал лучшей из знакомых ему людей. Только потому, что она умела выживать и ценила все то, что доставалось ей сбитыми костяшками, сломанными ребрами, разбитым лицом, слезами, криками, наполненными болью, и постоянным стремлением. От нее так и разило небывалой силой духа, и это было красиво. Именно это, а не признанные в обществе стандарты вроде тонкой талии, выразительных глаз и красных губ. Нет, в этом не было никакого смысла. Женщины, стремящиеся к недостижимым идеалам, вызывали отвращение, мужчины, заставляющие их идти к этому себе на потеху — желание влезть в драку, чтобы успокоить основанные лишь на неглубоких эмоциях порывы.       А взгляд привлекали такие, как Гермиона. Или Беллатрикс. Они отличались, к ним тянулись, чтобы впитать в себя мощь светящегося изнутри стойкого стержня.       — Как ты себя чувствуешь? — словно не своим голосом говорит Драко. Молчание и напряжение прошлого, создавшееся между ними, выводит нервы из строя. Пока он признает свое восхищение ей, Гермиона лишь смотрит сквозь прикрытые веки на это и не обращает никакого внимания.       Драко давно никем не восхищался, и его по-настоящему задевало пренебрежение тем, что он признает чужую силу духа. Это было какое-то подсознательное желание — в ответ на похвалу получить реакцию, — и Гермиона его угадывала. Не исполняла. Будто бы назло.       — Мне намного лучше, мистер Малфой, — сглатывая пропитавшуюся горечью снадобья слюну, отзывается она. Скучающе глядит шоколадными глазами: глубокими, теплыми, затаившими огни озлобленности глубоко под чернотой зрачков.       — Я рад, — вновь поворачиваясь к собственному завтраку, более сухо произносит он. — Не хотелось бы, чтобы Скорпиус заразился от тебя.       — Я понимаю, — поднимаясь, поддержала Гермиона его и сжала губы. Медленно расслабила их в полуулыбке. — Дети очень резко реагируют на все инфекции, так что неправильно с моей стороны было бы подвергать его здоровье опасности, тем более, в первые дни работы. Но будь я до сих пор заразна, не думаю, что меня выпустили бы из комнаты, так что можете не волноваться на этот счет, — она сложила руки перед собой, костяшкой большого пальца проводя по коже и с силой давя на нее. Неприятное ощущение не отразилось в миловидных чертах лица. — Я сделаю все возможное для благополучия вашего сына.       — Для своего благополучия, — поправляет ее Драко совершенно беззлобно. Но так ведь и есть: Гермионе, по сути, плевать на них всех. Просто Скорпиус стал ее единственным путем к выживанию, самому безболезненному для ее будущего, так что не вцепиться в него насмерть она не могла. Слабая улыбка одобрения появилась на бледных губах мужчины, он притянул к себе чашку с дымящимся черным кофе. — Впредь называй вещи своими именами.       Гермиона отрицать не стала. С правдой не спорят. Провела языком по верхнему небу, недовольная поправкой, повела челюстями и развернулась на каблуках, идя к выходу из кухни. Минув три каменные ступени, оглянулась, тихо благодаря домовых эльфов за завтрак, и покинула комнату. Лишь платье прошелестело аккуратно, мягкая ткань смялась и вновь расправилась, а ручка двери с неслышным щелчком вернулась в привычное положение.

***

      Прохладный осенний воздух забирается под кожу и проникает под застегнутое на все пуговички платье. Одетый в серебряного оттенка кофточку с пушистым белоснежным воротничком Скорпиус прямо перед ней разглядывает увядающий цветок розы. Идущий рядом с Гермионой Альдес скрипучим голосом рассказывает, что растения здесь круглый год, кроме зимы, поддерживаются магически и одурманивают цветущим ароматом. Гравий шуршит под толстыми подошвами туфель, Гермиона жадно оглядывается по сторонам.       Давно она не видела красивого ухоженного сада. Давно она не чувствовала опьяняющий запах свободы, не глядела вверх на затянутое тучами небо и не закашливалась от привкуса костра, где сжигали трупы, чтобы согреться. Так легко, так хорошо было втягивать опьяненный лишь цветочным привкусом воздух, пестрящий оттенками приближающегося дождя. Дождя, чьи чистые капли покатятся по щекам и останутся на зеленых кустарниках, либо пожелтевших листах многочисленных возвышающихся вокруг деревьев. Дождя, что будет не проклятием, а благословением.       — Тебе нравится прогулка? — ловя мальчика за хрупкую ладошку и сжимая ее в своей, спрашивает Гермиона. Маленький Малфой, копия собственного отца с более мягкими чертами, хмурит бровки и надувает губы, но послушно отвечает:       — Да, мисс… Грейнджер, — на секунду замявшись и вспоминая ее фамилию, про которую сказала Флер вчера, выпуская из столовой со слабой улыбкой на красивом лице и перенося ответственность за него на новую голову, произносит он детским струящимся голоском.       — Просто Гермиона, — тут же поправляет она. — Мне бы хотелось стать с тобой друзьями.       Скорпиус задирает светловолосую головку и продолжает внимательно разглядывать ее лицо. Копируя манеру окружающих его взрослых, стараясь держаться ровно и подтверждать возложенную на него обязанность быть достойным наследником некогда величественного рода Малфоев. Гермиона с легкостью различала в его жестах, манере общения и попытках быть наравне с другими отголоски отца и других чистокровных магов. Когда-то она так и представляла детей богатых и влиятельных родителей, не допуская факта, что эта серьезность может их ранить. Сейчас же ей было больно разглядывать насупившееся лицо ребенка, ведь Скорпиус медленно терял свое детство.       Совсем скоро у него появится куча учителей, ребенок выйдет в свет и познакомится со сверстниками, будет должен вести себя подобающе отцу на вечерах и ужинах, проведенных за пределами дома. И у него не останется времени на обычные игры. Ведь такими будут все вокруг, и если отпрыски попытаются начать делать что-то по-другому, они не будут знать, как именно. Потому что некому будет их научить обычным играм, пряткам, догонялкам. Гермиона почти уверена, что вокруг Скорпиуса все такие: показательно серьезные и недоступные.       Холодное сердце вздрагивало под толстой коркой. Даже она в детстве, считавшая себя всегда изгоем и вынужденная рано повзрослеть из-за произошедшего в Магической Британии политического переворота, знала детей из других домов, бегала с ними по улицам, прыгала по квадратикам в классиках и через скакалку, смеялась и осознавала, что она всегда может быть ребенком. Что никто не заставит учить ее сотню и одно па вместо чтения желанных книг про анатомию, подстроенных для детского восприятия.       Ей было интересно что-то — родители тут же брались помогать реализовывать желание углубиться в этот материал. А у Скорпиуса этой возможности не будет из-за кучи идиотских правил для ребенка.       Маги почему-то не понимали, что их дети — все еще дети, а не появившееся на свет идеальное дополнение сиятельному роду.       Злобно скрипнув зубами, Гермиона резко повернулась к домовику, только открывшему рот, чтобы продолжить рассказ. Юбка зашелестела и приподнялась, решительный настрой волшебницы заставил окружавших ее вопросительно уставиться на девушку, ожидая, что же она такое придумала.       — Альдес! Мне нужен мел и ровная поверхность во дворе, на которой можно будет начертить… руны.       — Мисс Грейнджер собирается вызвать дьявола? — с иронией интересуется домовик, стараясь соблюдать шарм и достоинство все того же дворецкого из старого маминого кино. Это сравнение прочно засело в голове Гермионы и не хотело никуда уходить, да она и не старалась избавиться.       — Нет. Я хочу показать Скорпиусу одну маленькую игру.       Кивнув, эльф тут же исчез в воздухе, щелкнув пальцами, а мальчонка похлопал Гермиону по локтю, привлекая к себе внимание. Та тут же опустилась перед ним на корточки и расправила воротничок курточки, проверила, не съехала ли молния, после чего сжала прохладные ладони в своих.       — Эта игра называется классики, — в ответ на не заданный вопрос начинает объяснять она. — Когда я была маленькой, то больше всех игр, придуманных ребятами из соседних домов, любила эту. Мне бы очень хотелось рассказать о ней тебе, — глядя в умные и внимательные глаза, продолжает она. Со Скорпиусом она выбрала политику равных партнеров, и он сразу же почувствовал ее старание вести себя с ним, как со взрослым. Как он привык.       Такой подход не мог не подкупить.       — Ее придумали магглы?       Показательно задумавшись, Гермиона поводила губами из стороны в сторону, после чего, приподняв повыше подбородок, словно вспомнила что-то важное, и позволив вылезшему из-за сероватой тучи лучу солнца сверкнуть в теплых радужках, кивнула. Гордо так, радостно.       — Магглы придумали много хороших вещей, Скорпиус. Но сегодня я познакомлю тебя с игрой. Мне очень интересно узнать твое мнение о ней.       Ребенок согласно кивнул и позволил на тонком росчерке рта появиться слабой улыбке. Еще не доверяя Гермионе до конца, неуверенно держась за ее руку, пока домовик вел их по пересекающимся и плутающим дорожкам ближе к дому, перед которым расстелилась ровная полоса, и мелкие камушки исчезли, Скорпиус, чувствующий внутри воодушевление и подстегивающий внутренности интерес, все еще пытался сохранить маску сдержанности.       Чтобы быть, как папа.       Гермиона же, получив в распоряжение желанный белый мелок, опустилась на корточки, собрала мешающую ткань платья и принялась чертить квадратики. Расставила в них цифры, отсчитала ровное количество парных и одиночных, после чего нарисовала дугу над концом. Немного подумав, глянула из-под трепещущих ресниц на заинтересованно разглядывающих ее действия ребенка и домовика, после чего большими буквами написала «конец!».       Коварно улыбнувшись, положила рядом мелок и первая подошла к началу классик. Быстро объяснив простые правила игры, решила показать на своем примере. Сердце колотилось в груди, и приятное тепло растекалось по телу. Пока она прыгала, перед глазами мелькали картинки душного лета, смазавшиеся и давно забытые лица соседских детей, привкус ягод малины на языке. Ощущение жаркого солнца, тротуара под ногами и стойкого желания пройти игру быстрее всех.       Когда-то она была чемпионкой.       Вторым проходить пошел Скорпиус. Нахмурившись, сосредоточившись и сжав маленькие ладошки в кулачки, он принялся прыгать. Иногда пошатываясь, при приземлении на одну ногу, и стойко удерживая равновесие на двух, все же дошел до конца. Забыв про обычный образ строгости, умиляющей взрослых, радостно улыбнулся и подбежал к Гермионе.       — А теперь ты, Альдес.       Наблюдающий за ними домовик, сложивший руки за спиной в замок, удивленно посмотрел на волшебницу и отрицательно качнул головой. Огромные уши шелохнулись и подпрыгнули, эльф поджал бледные губы, отвернувшись.       — Я не могу, мисс Грейнджер.       — Но нам нужен кто-то третий, — тут же нашлась, что возразить она. Скорпиус шустро закивал, умоляюще разглядывая присматривающего за ним домовика. — Всего лишь один раз, ну что вам стоит.       Пролепетав что-то про невозможность эльфов играть в такое и нежелание, он щелкнул пальцами, растворяясь в воздухе. Гермиона громко выдохнула, недовольно разглядывая разглаживающееся пятно трансгрессии, и вновь приблизилась к первому квадратику.       — В воздухе при прыжках можно так же поворачиваться. Это сложнее, но интереснее. С каждым разом у тебя будет получаться все лучше, да и быстрее. Тем более, для здоровья неплохо изредка заниматься подобным, — тут же протараторила она. Скорпиус вздернул светловолосую головку и оглянулся по сторонам, замечая приближающуюся к ним Флер, внимательно наблюдающую за происходящим. — Смотри! — вновь приковывая детское внимание к себе, воскликнула Гермиона и начала показывать.       На самом деле, предлагая классики, она даже не думала, что мальчонка настолько заинтересуется. Было в Скорпиусе что-то живое и рьяное, рушащее образ стеклянного хрупкого ребенка. Он стал таким же обычным, какой была и она когда-то, да и все остальные. Просто ей позволяли примерять на себя разные образы по своему желанию до четырнадцати лет, а ему — нет.       Что-то гриффиндорское все же давало о себе знать. Гермиона до сломанных костей ненавидела пренебрежение и запреты. А в направлении их на Скорпиуса видела еще и несправедливость. Львицу внутри от такого тошнило.       Флер остановилась неподалеку. На ее плечи поверх светлой дорогой мантии была наброшена теплая накидка и болталась сумка, в которой, наверное, были сложены какие-то бумаги. Гермиона кивнула и, получив приветливую улыбку, сама позволила на пухлых губах появиться подобной, после чего вновь отвернулась к Скорпиусу, коршуном глядя за его попытками как можно идеальнее пройти классики и стараясь подсказать, если он делал что-то неправильно, либо слишком сильно пошатывался в готовности упасть.       — Сher, как у вас дела?       — Все хорошо, — тяжело дыша, отзывается Гермиона, останавливая ребенка и приближаясь к Флер. Руки сами сцепляются в замок, Скорпиус послушно замирает. Легкий румянец покрыл бледную кожу его лица, глаза заблестели, и он тоже принялся восстанавливать дыхание. — С утра мы читали, а сейчас вышли на прогулку, как и говорил Альдес.       — Не забудьте пр’о дневной сон после обеда, — кивнула Флер, не скрывая довольства. Легким взмахом ладони подозвала Гермиону еще ближе к себе, расправила длинными пальцами струящуюся ткань накидки и чуть склонилась к девушке, продолжая более тихо. Она была немного выше, и Грейнджер вздернула голову, внимательно вслушиваясь в новое поручение. Быть идеальной — первый шаг к выполнению ее задачи. — В это вр’емя возвр’ащается Др’ако. Сегодня он собир’ается поговор’ить с несколькими волшебниками, котор’ых будет пр’исматривать в учителя Скор’пиусу. Ты должна пр’исутствовать там, сделать заметки о каждом и потом пер’едать мне. Хочу понемногу наводить спр’авки для будущего.       — Конечно же, госпожа, — тут же отозвалась Гермиона. Оглянулась на Скорпиуса, собираясь спросить, кто присмотрит за ним в это время. Флер положила теплую ладонь на ее плечо, явно понимая вопрос девушки.       — За ним пр’исмотр’ит Альдес или кто-то из домовых эльфов, не пер’еживай. А сейчас я ухожу, есть несколько дел. Не р'азочар’уй меня, Гер’миона, — чуть помедлив, закончила она. Рвано улыбнулась, развернулась на невысоких каблучках и пошла в другую сторону, судя по всему, к выходу из сада, до которого Грейнджер пока не добралась.       На улице поднимался холодный ветер, и Гермиона, прислушавшись к словам Флер, приподняла подол платья и позвала Скорпиуса обратно в дом. Мальчонка повторил ее предыдущий жест и сплел руки в замок, только за спиной. Альдес нахмурился и качнул головой, но промолчал. Щелкнул только пальцами, испаряясь в воздухе. Только спустя минут пятнадцать, когда они наконец добрались до столовой, вымыли руки и сняли верхнюю одежду, он появился вновь вместе с влетающим в столовую обедом. Все лицо ребенка порозовело после проведенного на морозе времени, он улыбался и рассказывал, иногда запинаясь, Гермионе о своей прошлой жизни.       Она со слабой улыбкой слушала его, растирая заледеневшие ладони, смахивала спадающую на лицо кучерявую прядь, выбившуюся из пучка, и старалась поддерживать разговор, чтобы Скорпиус не терял желания взаимодействовать с ней. Она никогда не любила детей, но сама жизнь словно в который раз смеялась в лицо, сводя с этими маленькими беззащитными существами. Будто бы без них Гермиона давно сгорела в голодных языках костра в Лютном.       — …а потом мама сказала, что у папы совершенно нет вкуса! У папы, представляешь?       Гермиона резко замерла, так и не донеся ложку до рта. Скорпиус продолжал рассказывать о неудачном подборе костюмов к какому-то маскараду, уминая за обе щеки дымящийся суп. То ли не заметив, что он упомянул мертвую маму, то ли не до конца понимая, что с ней произошло, он даже не остановился. Только штормовые радужки глаз блеснули, отражая огонек длинных белоснежных свечей, парящих над столом.       Язык чесался расспросить про Асторию, жизнь бывших знакомых в то же время, когда Гермиона выживала. О, она бы с радостью послушала про балы, приемы, про Гарри Поттера рядом с Темным Лордом и то, как он захватил его разум. Голодно оглядываясь по сторонам, стараясь заполнить пустоту в голове, касающуюся чужих судеб, она хотела знать абсолютно все.       Не возникни напротив хмурый Альдес, она, наверное, не удержалась бы и спросила. Но то, как цокнул языком домовик и велел Скорпиусу есть молча, чтобы не подавиться, словно привело ее в чувство. Как холодной водой окатило.       У мальчика совсем недавно умерла мама. Гермиона не имела права напоминать ему об этой трагедии, потому что не имела ни малейшего понятия о том, с каким трудом и как переносили эту потерю Драко с сыном. Это было не ее дело — портить только начавшую налаживаться жизнь она не хотела. Следуя требованию эльфа, сама уткнулась в тарелку, показывая всем своим видом пример Скорпиусу. Тот послушно повторил.       На выходе за ней произнес слова благодарности, явно удивленный привычкой Гермионы. Вскоре у них так и повелось: она делала, он творил тоже самое. То ли выделил в ней авторитет, то ли просто старался быть похожим на взрослых, вызывавших уважение и теплые чувства, — она так и не поняла. Зато с каким облегчением осознала, что со Скорпиусом у них все складывалось гармонично. Он не был капризным, не был запуганным, как малыши в Лютном, не бился за ее внимание и старался с достоинством держаться в разговоре. Ему нравилось быть интересным людям — в каждом жесте сквозило это желание.       И в ответ он хотел получать точно такое же удовольствие. И внимание. Каждый ребенок требует внимания, Скорпиус не был исключением. А Гермионе даже нравилось давать его.       Заснул он быстро, спрятавшись под огромным теплым одеялом. Только кончик носа торчал, да разметавшиеся золотистые волосы по подушке. Звезды хрустальными капельками рассыпались в его снах и расстилали дорожку к чему-то хорошему, может быть, бывшему лишь в мечтах, но Гермиона, тихо напевающая старую колыбельную, хотела думать, что этот ребенок был счастлив. Не мог не быть.       Направляясь по длинным коридорам на улицу, распустив строгий пучок и заколов волосы принесенным очаровательной домовичкой крабиком, Гермиона решила, что относится к детям особенно. Настолько не любит, что заботится и уважает. С людьми была та же история. Ненавидь сколько хочешь, презирай, проклинай, все равно окажешься в их среде и будешь затоптана теми правилами, на которые агрилась и пыталась ногтями выдрать из книги жизни. Поломаешь себе только все кости, да волосы клоками повырываешь, а нового не выйдет. Здесь нужно было действовать хитрее, мягче.       Для Гермионы невообразимым казалось то, что Гарри принял сторону и политику Волдеморта, что тот смог найти к нему подход, но ей просто было сложно признать, что тот оказался более приспособленным к выживанию. Шаткая мораль — залог успеха в сером бесцветном мире, где не важно, черное или белое преобладает на картинке, всегда все будет плохо. Это даже не правило, а непреложный закон, которым она собиралась пользоваться для достижения собственных целей. Выжить можно только на эгоизме и очаровательной улыбке.       Так что Гермиону, пусть и страшило, но не до смерти пугало враньё в лицо Беллатрикс, лишняя улыбка Антонину Долохову и лицемерно теплые отношения со Флер. Лицемерно, потому что ей предстояло увести ее мужчину и привлечь к себе. Только вот, не факт, что теплота и прием, который удачей она получила, не сделают плюс Долоховым. Быть может, выгоднее из строя будет выводить именно мадам Лестрейндж.       Но до этого решения нужно было дожить. Сейчас же, поправляя накинутую на плечи недорогую мантию, Гермиона шагала в сторону расположившейся в укромном месте в окружении цветов беседку. На белоснежных лавочках сидели несколько незнакомых ей волшебников, напротив — Драко, сложивший руки на столе и стучащий пальцем по твердой поверхности. Он слушал, как те переговаривались и старались выделиться в глазах возможного работодателя, с немым спокойствием воспринимая их выдуманное соревнование. Гермиона не удивилась бы, если он уже сделал свой выбор, а сейчас просто пытался удостовериться в его правильности.       Каблучки застучали по нескольким ступенькам, взойдя на возвышенность, она приветственно склонила голову перед Малфоем. С ничего не выражающим видом он указал на место рядом с собой, девушка тут же опустилась. Сердце вновь колотилось в горле, а мороз щипал за налившиеся кровью щеки и губы.       — Мы как раз-таки ждали тебя, — сухо бросил Драко, кивнув. Видимо, Флер поставила его в известность своих желаний.       Быстро представив четырех магов, он начал расспрашивать их о программе, которую они давали бы ребенку, их поведении, если у него что-то не получается. Спрашивал про часы занятий, важность дисциплин, которые они собираются давать. Просматривал листы, где рассказывалось о местах и знаниях, имевшихся в арсенале представших перед ним возможных репетиторов, после чего протягивал бумаги Гермионе. Та старательно запоминала всю информацию, хмурилась, если ей что-то не нравилось, и в голове ставила пометки насчет имени.       Она и не думала, на самом деле, что Драко может быть настолько спокойным в разговоре. Даже слишком, будто он наглотался успокоительных зелий на розмариновой основе и скучающе разглядывал пришедших на разговор волшебников, с трудом вспоминая, а что именно он от них хочет. Профессионально делал вид, что не замечает их лицемерия и вранья, правда интересуется их мнением насчет той или иной ошибки соперника, пока сам расправляет манжеты, поправляет воротник или накладывает на себя дополнительные согревающие чары. На себя и Гермиону.       У нее ведь до сих пор нет собственной волшебной палочки. И, наверное, никогда уже не будет.       Даря Малфою благодарную улыбку каждый раз, когда их взгляды встречаются после жеста его доброй воли, она ногтем большого пальца врезается в кожу ладони левой руки и водит линии. Все волшебники, пришедшие на своеобразное собеседование, не вызывают у нее и капельки доверия, уважения, либо желания сотрудничать в воспитании ребенка. Интуиция орет, что ни один из них ни на что не годен, пусть и правда имеет запас знаний, а Гермиона мысленно с ней соглашается.       Она всегда соглашается со своей интуицией. Поэтому, когда становится уже слишком холодно и глупо оставаться на улице, Драко поднимается, подавая ей руку и буквально сдергивая с места, скомкано прощается с магами и уходит провести их к выходу. Гермиона ставит красный крест над всеми четырьмя фамилиями. В теплых радужках блестит огонь, заставляющий ее формировать аргументы для того, чтобы объяснить свою позицию и как-то повлиять на Малфоя.       Эти мужчины нетерпеливы, что показали их постоянные споры друг с другом, они плохо скрывают лицемерие и лесть, от них прямо-таки несет чем-то темным и мерзким.       Малфой нагоняет ее совсем скоро, в коридор залетает в теплой мантии и громко окликает. Растирая окоченевшие ладони, Гермиона оборачивается и приближается к нему. По выражению лица непонятно, специально или случайно она забыла про приветственный поклон, но тот не обращает на эту мелочь никакого внимания. Жадно оглядывает лицо выросшей однокурсницы, после чего прокашливается и более холодно, незаинтересованно продолжает:       — Раз уж так получилось, что ты присутствовала во время беседы и почему-то молчала, я бы хотел узнать твое мнение.       Щеки тут же налились румянцем, Гермиона вздернула голову, стараясь заглянуть в ничего не выражающие глаза. Довольство от того, что ее спросили, приятным теплом растеклось под кожей и ударило маленькой острой иголочкой в ледяную корку сердца. Не пробило, но ей было приятно. Настолько, что излишняя смелость с теперь незнакомым человеком прозвучала в голосе и последующих словах.       — На вашем месте, я бы не подпустила ни одного из них к ребенку.       Вместо удивления или насмешки над ее категоричным мнением Драко качнул головой, стряхивая со лба платиновую прядь, и согласно улыбнулся.       — Я ожидал подобного ответа, — будто сравнивая прошлую маленькую Гермиону и настоящую, более грубую и сильную, напомнившую о себе внезапно и врезавшуюся в его жизнь, в жизнь его сына по совершенной случайности и обычной прихоти судьбы, тянет он. — И полностью с ним согласен. А со Скорпиусом будет работать женщина, мисс Браун. Ты должна ее помнить, мы учились когда-то вместе.       Гермиона нахмурилась, тут же принявшись перерывать все воспоминания. Потребовалось несколько мгновений, во время которых Драко разглядывал появившиеся на лбу задумчивые морщинки, прежде чем в голове появился образ светловолосой и глупенькой девочки, с которой они жили в одной комнате. Странно, что она оставила после себя в памяти лишь бледный след, ведь они буквально сосуществовали под одной крышей столько времени. Но Гермиона тут же нашла объяснение и этому: она не считала нужным уделять время Лаванде Браун, вечно болтающей о всяких глупостях и вызывающей в глубине души лишь отвращение, смешанное с самодовольством. Ей никогда не нравилось видеть в себе кого-то лучше и умнее окружающих, хотя так и было на самом деле, потому что девушка боялась не сдержать раздувающееся ЭГО и превратиться в черствую и отвратительную волшебницу.       Она часто боялась своих мыслей. Сейчас же — обожала возможность размышлять обо всем.       Слабая улыбка мелькнула на губах.       — Мне будет интересно увидеться с ней вновь.       Драко, все еще довольный ее реакцией, пошел вперед в сторону комнаты Скорпиуса. Не зная пока другой дороги, чтобы избавиться от чужого общества, да и не желая сильно этого, Гермиона продолжила свой путь рядом.       — Признаться честно, я и не думал вновь встретиться с этой девчонкой.       — И как это вышло? — не желая находиться в неловком молчании, тут же ухватилась за тему Гермиона.       — Она оказалась на воспитании очень милой пожилой женщины, занимавшейся с несколькими приятельницами тем, что собирала оставленных или сбежавших детей. Организовала что-то вроде приюта для тех, кого по каким-то причинам бросили родители, и Повелитель вскоре даже велел выделить немного денег им в помощь, — начал Драко. При разговоре он старался контролировать собственную жестикуляцию, и у него это почти получалось, но Гермиона не была бы собой, если не помнила о движениях черт лица или взмахах рук, сейчас же испарившихся. Он будто бы задавил в себе ту индивидуальность, что не могло не расстраивать, но ей было плевать. — Часть ее воспитанниц и воспитанников попала в бордель, принадлежащий Кэрроу, другая же принялась выгрызать себе путь в жизнь любыми способами. Именно из-за неимения ограничений для этих способов я наткнулся на Лаванду.       — В борделе? — как само собой разумеющееся спросила Гермиона. Даже попыталась придать голосу удивленные интонации.       Драко коротко рассмеялся и отрицательно качнул головой. Они повернули к двери в детскую.       — На похоронах моей матери.       Отголосок совести ущипнул Гермиону, но она и не подумала извиниться, либо произнести сочувственные слова. Под ожидающим взглядом Драко обогнула его, платье зашелестело и задело чужие ноги, а девушка плавно опустила ручку двери и вплыла в комнату, только вот, не закрываясь и приглашая отца навестить собственного ребенка. Тот вступил в желтоватую полосу света, упавшую на ковер, и взмахнул волшебной палочкой, разжигая огонь в светильниках.       Гермиона обернулась всего на мгновение. И в ее взоре, заполнившим темные радужки, отражающие увядшие осенние листы, усеявшие землю, было намного больше искреннего сочувствия, чем во всех словах, что слышал Драко за последние месяцы потерь.       Он в ответ благодарно кивнул, не обращая внимания на мелькнувшую мысль, что в этот момент они заключили негласное соглашение.