Вальс с дьяволом

      Гермиона притворила за собой дверь детской спальни, оставляя уснувшего Скорпиуса, и прислонилась спиной к ручке, продолжая судорожно сжимать ее ладонями. Голова раскалывалась после целого дня, проведенного с ребенком, разглядывания Драко, пока тот играл с сыном, и попыток не расплакаться. Гермиона сама не знала, почему так хотела разрыдаться, когда смотрела на обнимающего отца Скорпиуса или искренне улыбающегося мужчину, но что-то в душе иголкой кололо ее и не позволяло полноценного вздоха сделать.       Глупая обида поселилась под кожей и, перемешиваясь с подавляемой который год злостью, устремилась по тонким переплетениям вен, сухожилий и сосудов.       Почему ее лишили таких теплых семейных моментов? Почему она так же, как и другие дети, должна была судорожно учиться выживанию? Почему Темный Лорд поступил так несправедливо, выполняя прихоть аристократов и запугивая тех же чистокровных своей мощью?       Надавив сильнее на ступню и сжав челюсти, она громко выдохнула и запрокинула голову, разглядывая деревянный потолок, освещенный приглушенными теплыми огоньками свечей. Скорпиус спал мертвым сном, спрятавшись с носом под тяжелым пуховым одеялом и мирно сопя. Лунные хрупкие лучи ползли по его лицу, и Гермиона даже залюбовалась на несколько секунд, прежде чем задернула длинные шторы и вышла из комнаты, задув единственную свечу, горевшую в комнате на прикроватной тумбочке.       Дым с привкусом роз, цветущих в саду Долоховых, заструился в темном воздухе душным привкусом, Гермиона взмахнула ладонью, отгоняя его, и тихо встала. Скорпиус не проснулся, она стремительно вышла прочь, лишь платье зашелестело ей вслед, исчезая вместе с болезненно-худой хозяйкой за длинной белоснежной дверью в коридоре.       В груди теснились непонятные смешанные эмоции, в которых Гермиона не могла, да и не хотела разбираться: то ли злость, то ли обида, то ли равнодушие. Последнее ей нравилось намного больше, и Гермиона желала видеть в себе только это чувство. Если бы ей по-настоящему было плевать на все и на всех, стало бы намного легче жить. Она перестала бы заботиться о людях, оставленных в Лютном — пропащих людях без шанса на спасение, перестала проклинать Волдеморта с его политикой и возвращаться к мыслям о потерянном детстве. Она открестилась бы от прошлого так же, как это сделал Гарри, приняв новую сторону, либо как Рон — уехав и оставив все далеко в Британии.       Она бы выбралась из пучины, в которой тонула, но… но как бы Гермиона не притворялась, ей не было плевать. Да, ощущения затупились и утратили былую яркую окраску, думать о других превратилось в рутину, к которой она привыкла в переулке, где без заботы друг о друге волшебники перебили бы друг друга в первые несколько месяцев, выливая бесцельный гнев, разность убеждений и агрессию на то, что кто-то хочет действовать, а кто-то, наоборот, медлит. Гермиона думала о других. И о себе.       О себе намного больше, потому что иначе выжить не вышло бы.       И, отлипая от двери, устало приподнимая подол платья, хмурясь, пока в голове выстраивались в правильном порядке ходы, повороты к лестнице, спуск по белоснежным вычищенным ступеням, ведущие к гостиной, в которой ее ждала Флер, она в очередной раз носком туфли затаптывала себя настоящую. Это было невыгодно: что-то чувствовать. Знать себя. Изучать. Ей это было не нужно.       Гермиона закусила пухлую губу и направилась прямо по коридору, стараясь идти в центре. Чтобы не задели открывающиеся двери — только сегодня просила Скорпиуса придерживаться этого правила. Мальчишка так и норовил ладошкой дотронуться до каждой ручки, гордо вздергивая маленький носик и рассказывая, что еще пару месяцев назад с такой легкостью до них не дотягивался. Гермиона со слабой улыбкой шла рядом, придерживая его за другую руку, в любой момент готовая дернуть на себя, чтобы при ударе не было слишком больно.       Дверей никто не открывал. Домовики пользовались трансгрессией, первую часть дня Драко и Долохов провели вне дома, после Флер присоединилась к мужу (в своем отсутствии уж точно), а Малфой решил уделить внимание сыну. Дом пустовал. Дом казался огромным сонным животным, спрятавшим нос в белоснежном хвосте и мерно сопящим. Как будто бы никто тут не жил. Не было слышно ничего за исключением редких моментов столкновения домовиков, шумящих на кухне с утра, и разговоров между основными обитателями поместья.       Гермионе здесь не то, чтобы не нравилось, но казалось, будто она заперта в одиночной камере. Даже общество Скорпиуса не разбавляло этого ощущения и перестроиться после людного Лютного, в котором человек встречался буквально на каждом повороте и даже вздохнуть так свободно нельзя было, оказалось сложно.       Проведенные в болезни дни сейчас казались Гермионе одним из самых сложных столкновений с новым, незнакомым ей миром. Одиночество, только летающие по голове десятки разнообразных мыслей, снедающие сомнения, страхи, волнения, и полумрак тесной комнатушки, которую ей выделили. Окон нет, зато беспокойный сон и непонимание, что будет дальше, сильнее всего мешающее ей поправиться и встать на ноги, присутствовали в слишком большом количестве. Странно было даже приподнять ослабевшую бледную руку и заставить душный тяжелый воздух шевельнуться, а сгустившиеся тени отпрянуть, испуганно прижавшись к стенам.       Там дышать было даже сложнее, чем в Лютном, и сейчас пустое поместье имело своеобразную привлекательность для Гермионы. Мерцающее слабым светом в мрачном и заполненном тьмой сознании, оно ей могло бы понравиться, сложись судьба по-другому. Но Гермионе сейчас было не до поместья, его красоты, белизны стен и чистоты окон.       Девушкам ее поколения плевать на высший свет. Девушкам ее поколения подавай интриги и возможность совершения политических переворотов.       Слабая улыбка трогает искусанные пухлые губы, Гермиона легкой бабочкой слетает по лестнице и заворачивает в коридор. Одна из дверей приоткрыта, слабый свет падает на устеленный тонким бордовым ковром деревянный пол. Сжирающий все звуки, он позволяет ей бесшумно приблизиться к комнате, в которой туда-сюда по помещению ходит светящийся ухоженностью, роскошью и блеском Корбан Яксли, знакомый ей после танца на приеме, взмахивая руками и что-то выговаривая развалившемуся в темном бархатном кресле Долохову, сцепившему пальцы и с насмешливой усмешкой наблюдающему за ним.       Проследив за тем, чтобы оставаться в тени и болезненно ощущая каждый удар сердца в горле, Гермиона с силой вцепилась в подол платья, приподнимая его и в любой момент готовясь сорваться с места. Подслушивать нехорошо, но когда жизнь подбрасывает призрачную возможность погрузиться в чужой мир и приоткрыть для себя завесу тайны королей новой Магической Британии, можно. Сейчас она, может быть, урвет здесь для себя что-то интересное, вскоре пощеголяет перед Антонином загадочной точностью суждений и привлечет к себе внимание, которого добивается Беллатрикс.       Все для того, чтобы выжить.       Огонь камина отбрасывает теплые всполохи теней на лицо мужчины, освещая одну его часть ярче другой. Блестящие в полутьме гостиной черные кольца волос, смоляных, масляных, серьги с драгоценными камнями в ушах и хищный блеск зеленых глаз сами создают Долохову образ опасности и жестокости, клубящийся вокруг него и невидимыми путами стягивающий внутренности. Не будь Гермиона такой уставшей, она бы вздрогнула, взглянув без ужимок в его радужки и поймав на себе настолько пронзительный изучающий взор, но сейчас она пряталась и не попадалась.       А Корбану Яксли, видимо, было совершенно плевать на то, как на него смотрят. Он пересекал комнату по кресту, обходя с природной осторожностью и идеальностью кресла, деревянные столики, диваны, минуя столкновения плечом с нависающими высокими шкафами, заставленными книгами, статуэтками и колдографиями, и заводя руки за спину. Весь разодетый дорогой кремовой тканью, подчеркивающей тонкость его силуэта и грацию, не имеющий в руках волшебной палочки, но почему-то заставляющий вести себя неподалеку от него предельно осторожно, он так же как и на балу заслужил слабый всполох восхищения, мелькнувший в груди Гермионы.       Только тогда он был рядом с мадам Лестрейндж, а сейчас крутился неподалеку от Долохова. И рядом с обоими важными фигурами на шахматном поле смотрелся гармонично, достойно. Вписывался в картинку, как влитой.       Гермиона сосредоточенно нахмурилась и еще сильнее сжала ткань платья, не обращая никакого внимания на деревенеющие от напряжения пальцы. Для себя она вывела Беллатрикс и Антонина в разные углы ближайших сторонников Темного Лорда, замершего вместе с Гарри в самом центре таблицы. От двух волшебников, играющих в молчаливое противоборство, отходили линиями другие маги, разделявшие идеи одного из них, лицемерно улыбаясь другому. И, конечно же, она вполне могла бы отнести Яксли к такому же лицемеру, сейчас просто пляшущему под дудочку мадам Лестрейндж, специально делая себе репутацию и выслуживаясь перед Долоховым, но внутреннее чутье было уверено в обратном.       Корбан оказался сложным фруктом, ведь и к ведьме, и к колдуну он был предрасположен, что сразу же читалось в его поведении, жестах, взорах, бросаемых на них. Гермиона осознавала странное ей уважение к Пожирателю смерти, мерзавцу, убийце и далее по списку, рассматривая под микроскопом его чопорную аристократичную натуру. Она не могла отмечать его ловкое умение вертеться между двумя встречными огнями, умудряясь при этом не спалить дорогие одежки.       То ли еще не выбрал сторону, занимая нейтралитет, то ли преследовал собственные цели. Составлять политическое древо без знания созданного Темным Лордом общества лишь по услышанным нечаянно обрезкам разговоров или данной краткой справки от мадам Лестрейндж оказалось сложнее, чем хотелось бы Гермионе. Как и подметил Корбан в их первую встречу, чужие гнилые языки лгали везде, где только можно, только мешая.       — Ты все же должен быть внимательнее! — скрипящим нравоучительным тоном произнес Яксли и наконец-то остановился, оборачиваясь лицом к мужчине. Он замер затылком к Гермионе, которая непроизвольно выдохнула, когда его светлый образ перестал мельтешить перед глазами. Рассматривая спину и собранные светло-голубой лентой волосы мужчины, она жадно желала услышать продолжение и понять смысл разговора. — Взять ту же грязнокровку, просто так Белла бы не подарила вам ее. Знаешь же, как они ценятся сейчас.       Долохов в ответ не сдержал сиплого смешка и взмахнул рукой. Видя лишь освещенную языками пламени часть его лица, Гермиона цепко следила за тем, как мертвым взглядом он приковывает Яксли к полу. Яксли, которому было совершенно плевать на это, ведь вместо должной реакции он просто... фыркнул.       Взял и фыркнул, отмахнувшись от давящего тяжёлого взора Антонина, вызвав в Гермионе теплое чувство восхищения. Он с такой легкостью находил контакт с совершенно разными людьми, что вызывал странную мысль в голове: она хотела бы пообщаться с ним еще и испытать на себе чары его умений.       — Ой, прекрати! Ты ведь в курсе ее замашек.       — Чокнутая она, — тут же поделился своим, несомненно авторитетным, мнением Долохов. — Вбила наверняка девчонке какую-то задачу со словами, что это ей поможет, а она в ответ свободу подарит, либо жизнь, ведь без угроз обойтись горячая Беллз не может, — передразнивает манеру Корбана. Того передергивает, и маг отворачивается от Антонина, впиваясь раздраженным взглядом в огонь. Гермиона его даже понимает: захотел помочь другу (или все еще рассматриваемой персоне в хороших соратников), а тот в ответ смеется и заявляет, что она, Грейнджер, обычная марионетка! — Подавила на нее сколько, пару дней с момента выловки из Лютного, да отпустила. Уверен, сейчас Гермиона или как там ее не рыпнется лишний раз, не желая терять прочную крышу над головой и расположение Флер. Не волнуйся, Корбан, все вокруг сидят на коротком поводке и просто поскуливают в сторону Темного Лорда и нашу изредка.       Что-то внутри вспыхнуло и заставило Гермиону вздрогнуть. Проникнувшись презрением к самоуверенности Долохова, она закусила губу и сделала несколько шагов назад, не думая даже вслушиваться в продолжение диалога. Ее ждала Флер, расположение которой она и правда боялась потерять, а слушать хвалебную речь в сторону его такого хорошего Антонина, которая наверняка вот-вот должна была начаться, она не собиралась.       Что ж, зато стало понятно, что предательства от нее не ждут (на словах уж точно). Весьма неправильно со стороны лучшего боевика Волдеморта. Она же буквально враг в строю правых, девочка, видевшая и знающая о другом волшебном мире. Девочка, жаждущая изменить этот.       И если Антонин не ожидает подвоха, она вполне может начать действовать. Только осторожно и без нажима, чтобы не дать ему лишнего повода навострить уши и вышвырнуть ее за дверь. Как бы Долохов не формулировал свою речь, он был прав во многом: Гермиона и правда боялась потерять то, что имела сейчас. Но так же сильно она боялась Беллатрикс, ярким пятном отпечатавшуюся в памяти и длинными ногтями скребущуюся под кожей беспокойными жаркими ночами в тесной комнатушке, выделенной ей. Только вот, все эти страхи и опасения ни в какое сравнение не шли с мыслью, что она может упустить подаренную Мерлином возможность что-то изменить.       Это было бы самым страшным: знать, что ты можешь, но не сделать. И в этом Долохов ошибался. Она не безвольная марионетка, а соображающая юная волшебница, которая до безумия сильно хочет вернуть ощущение магии себе и другим. Дотронуться до волшебной палочки, почувствовать блаженное, щекочущее легкие тепло. Сейчас оно заперто глубоко внутри и сидит, набираясь сил, дожидаясь своего часа. И никакие эксперименты людей Темного Лорда, пытающихся откачать и преобразить магию из магглорожденных, чтобы не дать им превратиться в порождения тьмы, ведомые лишь жаждой мести и голодом за выплеском сил, не могут затушить настоящее колдовское нутро.       Оно и есть сердце Гермионы. Магия накачивается каждой секундой, каждым сокращением спрятанного в груди органа. Вместе с кровью Гермиона напитывается этим ощущением, с каждым мгновением промедления все сильнее желая использовать всю ту мощь, что спрятана в ее хрупком теле.       Но Долохов этого не знает. Он не понимает, как мириться с удушающим ощущением, когда эмоции, чувства и сила зашкаливают, когда ты буквально задыхаешься, переполняясь волшебством. Он и десятки других магов, заперших людей в Лютном, понятия не имеют и боятся предположить, какую силу сдерживают. Дразнят волка, наивно думая, что он не даст сдачи.       И на этой ошибке Магической Британии Гермиона может сыграть. Только бы понять, как именно.       Душу переполняет ощущение возможностей. В этот момент даже плевать, что ей, по-хорошему, надо бы как-то привлечь к себе внимание Долохова иначе, чем нянечка Скорпиуса, грязнокровка Флер или подарок Беллатрикс. Ей нужно привлечь его самой собой, Гермионой Джин Грейнджер. Либо придумать образ, сумеющий впечатлить его, но ей определенно стоит покинуть зону прицепа для кого-то другого. Она не прицеп, не запуганная девчонка, не оружие в чужих руках.       Она минует поворот на лестницу и скрывается в переплетениях коридоров. Скользнув в полутемную нишу и приоткрыв незаметную снаружи дверь, погружается во мрак тесного перехода. Помня о том, что Альдес клал несколько свечей в небольшое отверстие возле входа, протянула руку в пустоту. Темнота такая, что глаза выколоть можно, так что, полагаясь на вмиг обострившиеся ощущения, она принялась шариться, делая маленькие шажки влево. Наконец, уперевшись ладонью в ледяную поверхность и скользнув чуть ниже, Гермиона ухватилась за свечу, подняла ее в воздух и взмахнула, избегая соприкосновения с платьем. Магический огонек тут же вспыхнул на фитильке и слабо осветил окружающее пространство. Запахло чем-то приторно-сладким.       Привычно придерживая подол, осторожно ступая и приподнимая свечу в воздухе, Гермиона бодро зашагала вперед, гордо вздернув нос и сделав вид, что ее не задело то, как Антонин воспринял ее. Тот же Яксли, уделив ей всего несколько минут внимания в танце, относился более настороженно и понимал, что в шатком и противоречивом времени правления Темного Лорда любая мелочь может наклонить чашу весов в ту или иную сторону, а Долохов, к которому, как бы это странно не звучало, она лелеяла капельку восхищенного уважения еще со времен жизни в переулке, все разбил и раздробил к чертовой матери.       Теперь его можно было только опасаться и использовать.       Гермиона вывернула в первый же выход, благоразумно задув огонек и оставив бледно-желтую свечу в новой пустоте, наполненной точно такими же. Плавно скользнув в полутемный коридор и поморщившись от более яркого света, она быстро приблизилась к нужной двери и постучала. Тихий женский голос сказал, что она может зайти.       Внутри в ярком золотистом свечении рассыпалась светлая мебель. Светлая, нежная, легкая, точно такая же, как и Флер, сидящая на молочной тахте и листающая какие-то бумаги. Она подняла рассеянный взгляд на склонившую голову в поклоне Гермиону и кивнула в сторону пуфика перед ней, приглашая девушку опуститься. Удобно устроившись на мягком сидении, Грейнджер сложила руки перед собой и осмотрела еще раз компактную комнатку, выбранную Флер для того, чтобы провести вечер.       Здесь не было вычурных богатством драгоценных камней, украшающих камин, на стенах висели всего несколько картин, на которых по большей части было видно светлое небо и расстилающиеся под ним поля, либо реки. На квадратном столике у стены, заваленным раскрытыми книгами, стояла колдография огромного сияющего особняка, перед которым, смеясь, Флер обнимала девочку немного младше себя, но очень похожую на нее лицом, пока с двух сторон от них замерли более взрослые почтенные маги. Все три женщины отличались невероятной манящей красотой, будто бы огромный магнит, от которого отводить восхищенный взгляд не хотелось, чего не скажешь о низеньком улыбчивом мужчине.       — Это моя семья, — заметив интерес, мелькнувший на шоколадных радужках, со слабой теплой улыбкой произнесла ведьма.       — Вы такие радостные, — с заторможенным кивком отозвалась Гермиона и вновь повернулась к ней. Голос предательски дрогнул. — Они во Франции?       Откладывая в сторону бумаги и пальцами выравнивая получившиеся небольшие стопки, Флер бросила лукавый взгляд исподлобья и, закончив, вновь прямо глянула на девушку. Мерцающая улыбка на ее розовых губах стала только ярче, кокетливые завитки золотистых волос, по которым мягким светом лился блеск свечей, ярко освещающих комнату, дрогнули.       — Да, они во Фр’анции. До сих по’р устр’аивают лучшие балы в Пар’иже, сотни блестящих высокопоставленных гостей, десятки видов блюд и напитков. Когда-нибудь и ты там побываешь, — словно само собой разумеющееся, произнесла она, после чего вмиг стала серьезной, возвращаясь к теме, которую хотела обсудить с Гермионой. — Ну что? Какие новости? Др’ако сказал, что выбр’ал для Скор’пиуса пока только одну пр’еподовательницу.       — Да, Лаванду Браун, — тут же кивнула Гермиона. — Но ее не было на собеседовании. Там сидели несколько джентльменов, просто ужаснейших. Я записала о них по чуть-чуть, — ловко вытащив из кармана платья сложенный листок, она протянула его Флер. Та тут же схватила, развернув, и быстро пробежалась глазами по выведенным предложениям, нахмурив светлые брови. Две маленьких морщинки появились вокруг переносицы, но тут же испарились, когда она подняла светящиеся голубые глаза на девушку.       — Они пр’осто ужасны, chéri!       — Я тоже так подумала! — воскликнула Гермиона, не скрыв довольной усмешки от того, как совпали их мнения.       — Очень надеюсь, что мисс Бр’аун будет стоить хоть капельку больше, чем все эти мужчины вместе взятые, — капризно закончила она и передала листок обратно, после чего указала на камин.       С довольством, растекшимся под кожей, Гермиона швырнула бумагу в слабый огонь, тут же ярче вспыхнувший и обхвативший ее прожорливыми языками. Покрывающиеся черным пеплом края стали расширяться, пока, несколько минут спустя, полностью не поглотили выписки. Противное холодное собеседование и все неприятные ощущения после него, кажется, сгорели вместе с листком, и Гермиона вдруг поняла, что чувствует себя намного свободнее.       Она расслабилась после очень тяжелого дня, полного взаимодействия с маленьким человечком, с которым нужно быть как можно более осторожной, чтобы не испортить выстраивающуюся хрупкую дружбу, и это не могло не понравиться ей. С Флер было так же легко, как думаешь, в первый миг заметив ее вдалеке и ощутив сладостное прикосновение улыбки. Флер светящаяся, легкая и такая настоящая, что ее физически не выходит приравнивать под одну гребенку с мужем и остальными чистокровными, вызывающими у Гермионы желание лишь фыркнуть и отмахнуться, как от назойливых ничего не соображающих мух.       Флер другая, и она не может не нравиться.       — Я хотела спросить, — принявшись разглаживать скомкавшуюся ткань юбки, Гермиона опустила взгляд на свои бледные ладони и немного нахмурилась. — Можно ли?       Недоуменно вскинув брови, Флер кивнула. Даже выпрямилась немного, явно загоревшись интересом, синие глаза блеснули отражением огня и скользнули по показавшейся ей неуверенной позе девушки, чьи пушистые локоны свободно спадали по плечам, распущенные после дня работы. Это было даже приятно, стянуть резинку с волос и ощутить приятные покалывания, пробежавшиеся по затылку теплой волной. Гермиона улыбнулась, от наслаждения, тряхнув головой и руками постаравшись аккуратно уложить волосы, а Малфой, в этот момент поднявший взгляд и оторвавшийся от игры со Скорпиусом, не сдержал слабой ухмылки, быстро отвернувшись.       Явно уверенный, что она не заметила.       — Этот вопрос касается моей жизни и свободы. Есть ли… есть ли какая-то возможность вновь обрести ее?       То ли не ожидавшая, что Гермиона осмелится так скоро поднять эту тему, то ли и правда не думавшая, что она в принципе когда-нибудь задаст подобный вопрос, Флер задумалась. Отвела вмиг помутневший взор, скользнула им по самой большой картине в комнате, висящей над каминной полкой, и замерла. Отвечая, она смотрела выше головы Гермионы, обдумывая каждое слово. Будто ходила по минному полю, опасаясь ляпнуть лишнее.       Будто она не имела право в любой момент взять свои условия обратно и поменять каждый пункт на триста шестьдесят градусов.       — Сложно так ср’азу сказать, ведь я не обдумывала еще эту тему. С одной стор’оны ты имеешь полное пр’аво знать, а с др’угой я хочу сейчас пр’осто выставить тебя вон, пока сама не пойму, что готова завести этот р’азгово’р и выпустить тебя в ми’р. Он очень поменялся, как говор’ит Антонин, и я еще не видела магглор’ожденную, сумевшую выбиться в люди. Ложью будет, если я скажу, что хочу отпустить тебя, потому что ты мне нр’авишься, Гер’миона. Но я все же подумываю подар’ить тебе свободу. Именно потому, что ты мне нр’авишься. И я вер’ю, что ты найдешь способ пер’ешагнуть чер’ез тр’удности, — она слабо улыбнулась. — Знаешь, сложись судьба немного по-др’угому, мы бы стали подр’угами.       Гермиона подняла на нее недоверчивый взгляд, не заметив, как прекратила разглаживать юбку и навострила уши, с жадностью глотая каждое слово Флер.       — Вы готовы меня отпустить?       Та склонила голову набок и перевела пронзительные синие глаза на нее, закусывая губу. Отрицательно качнула головой.       — Пока нет, Гер’миона. Это выставит меня в не самом лучшем свете в обществе, да и ты упор’хнешь с ладони и пр’опадешь. Пр’ошло слишком мало времени с твоего выхода из Лютного, но ты уже увер’ена, что начинаешь р’азбир’аться в обществе и его течениях, хотя это не так.       — Но вы же сказали, что верите в меня! — не сумев сдержаться, раздраженная отказом, хотя сладкая розоватая надежда уже мелькнула в душе, воскликнула Гермиона. Она прекрасно понимала, что ходит по тонкому лезвию ножа и ведет себя неподобающе, но желание получить точный ответ билось в легких. Жар опалил выразительные радужки карих глаз, и Флер заметила это.       Позже, вспоминая их диалог, Гермиона подумала, что именно ее внимательность спасла от того, что взаимоотношения должны были ухудшиться, ведь Грейнджер в очередной раз позволила себе лишнего.       — Вер’ю. И я от своих слов не отр’екаюсь. Но пока говор’ю тебе твер’дое нет.       — А если хочешь услышать другой ответ, покажи себя в лучшем свете, — закончил мужской голос то, что Флер сдержала на языке. Она вздрогнула от неожиданности, резко вздергивая голову, Гермиона тут же обернулась. Встретившись взглядом с хищными зелеными глазами Долохова, она почувствовала, как мурашки бегут по коже.       Весь тот пыл, что обжигал ее изнутри всего секунду назад, вмиг утих, превратившись в угли. Она запоздало поднялась на ноги и склонила голову в поклоне.       Антонин, похоже довольно долго стоявший в проеме, наконец отлип от белоснежного дерева и выпрямился, поведя плечами. Окинул все таким же пугающим взглядом комнату, приблизился к Флер и взмахнул волшебной палочкой. Голодно впившаяся в нее взором, Гермиона почувствовала жадность. Она так давно не брала древко в руки и не произносила заклинаний, что сейчас отчаянно цеплялась за моменты волшебства.       Стопки бумаг поднялись в воздух и отлетели к комоду, осторожно укладываясь там в том же порядке. Флер протянула к Долохову руку, слабо коснувшись ладонью спрятанной под черной футболкой кожи кисти. Он послушно опустился рядом, перехватив ее ладонь и самодовольно откинувшись на спинку тахты. Взгляд вновь вернулся к севшей обратно на пуфик побледневшей Гермионе.       — Ты не должна разговаривать так с госпожой, — произнес он смеющимся тоном. В радужках блеснули странные искры. — Запомнила?       Гермиона, бывшая не в силах отвести взгляд от его магнетических глаз, затравленно кивнула. Громко сглотнула, чувствуя, что горло обхватывают ледяные тиски испуга.       — И впредь, если все же хочешь получить свободу, старайся не требовать этого. Сразу всякое желание отпадает, — перестав скрывать странное веселье, захватившее его организм, произнес мужчина. — Да и не подслушивай чужие разговоры. А теперь вон отсюда.       Гермиона тут же подскочила на месте, отворачиваясь и собираясь идти к выходу, когда, потеряв связь с его гипнотизирующим взором, вспомнила, что нужно раскланяться. С огромным нежеланием вновь повернулась к чете Долоховых и опустила голову, после чего, подхватив темную юбку платья, бросилась вон. К лицу прилила кровь, и она поспешила в собственную комнату, не глядя по сторонам.       Антонин ее видел. И ему это явно не понравилось. Гермиона дурой не была, а развившееся животное чутье в Лютном подсказывало, что его веселье и насмешливый тон лишь прикрытие для бушующей внутри злости. Она облажалась. Не смогла вовремя отделить обычное любопытство от реальной нужды и попала в просак. Еще и с Флер повела себя не лучшим образом, из-за чего могла разбить показавшееся ей сейчас хрустальным доверием женщины.       Рыкнув сквозь стиснутые зубы, она ворвалась в свою комнату и захлопнула дверь, спиной опираясь на нее. С другой стороны, если попытаться найти плюсы и в этой ситуации, она обратила на себя внимание Долохова и даже не заслужила наказания. Только пробирающий до мурашек взгляд. У него глаза зеленые, яркие-яркие, как сочная трава в первые мгновения утра, залитая теплым солнечным светом и напитавшаяся энергией после тяжелой зимы. Как теннисный мячик, который постоянно таскал с собой папа, напрасно зазывая маленькую Гермиону поиграть.       Как глаза жестокого убийцы, умеющего одним взором окунать в ледяную воду и силой удерживать там, из-за чего непонятный и неконтролируемый испуг начинает бежать по коже. Гермиона таких глаз еще никогда не видела.       И никогда не увидит, ведь второго кошмара для чужого взгляда у нее в запасе нет.

***

      У дней был одинаковый порядок. Предстоящая жизнь готовилась свернуться комом и покатиться с горы на огромной скорости, после чего врезаться в стену скучных будней и обвиснуть на ней. Заплетая волосы в косу, еле достающую ей до лопаток, и натягивая платье, Гермиона думала об этом как-то наплевательски. Голова была заполнена идеями, страхами и ожиданиями, а на то, что у нее было сейчас, она старалась не смотреть.       Все не так уж и плохо. Скорпиус очаровательный ребенок, Флер прекрасная понимающая женщина. Долохов с ужасающими зелеными глазами и слишком хорошей чуйкой не должен часто появляться. Беллатрикс здесь нет и в ближайшее время не планируется быть. Домовики — чудо, их гомон для ушей райское наслаждение. А Малфой… Малфой просто был. Ни презрения, ни брезгливости от ощущения ущербности, ни хорошего. Ничего.       Не чувствовать к нему ничего было странно. Как будто в душе появилась тягучая противная пустота, скребущая нервные окончания и изредка позволяющая оттенкам чувств касаться краюшка сознания.       Но ничего в полную силу. От этого становится не по себе.       Приподнимая подол темно-синего платья с белым перевернутым треугольником на груди и быстро доходя до кухни, Гермиона, с легкой ноткой самовлюбленности отметив хорошую память, благодаря которой достаточно быстро выучила несколько коридоров, хоть и туманно осознавая, где они находятся, без помощи Альдеса добралась до кухни. Распахнула дверь с появившейся на лице улыбкой: на нее сразу же дунуло тепло с привкусом готовящегося завтрака, дружеская обстановка среди болтающих эльфов, на секунду обернувшихся и продолживших заниматься своими делами.       Гермиона не была хозяйкой. С ней они вели себя обычно. И ей это чертовски нравилось.       Она нырнула в толпу шерудящих и колдующих домовиков, подошла к краю столешницы, плюхнувшись на свое место. Молоденькая эльфийка тут же отправила к ней завтрак, подарив слабую скупую улыбку, и Гермиона ее поблагодарила. Вокруг несколько маленьких вислоухих существ затихли, глянув на нее, как на дуру, но за всем показным равнодушием она увидела искорки восторга и признательности в глазах.       Каждому приятно получить благодарность, а уж тем более бедным домовикам, пашущим на волшебников просто потому что.       Каша приятно обжигала язык и после мимолетной боли и желания выплюнуть, помахать на рот руками, либо запить чем-то холодным, проявляла сладкое послевкусие. Нарезанные мелко яблоки кислили и разбавляли сахарный вкус, выступившие непроизвольно слезинки на глазах смаргивались, смачивая насыщенные шоколадные радужки и исчезая.       Поняв свою ошибку, прежде чем продолжить есть, Гермиона дула на ложку. От еды поднимался обжигающий пар. В голове возникла смутная картинка дома, где мама также готовила и со смехом смотрела на поморщившуюся дочь, у которой часть каши упала на книгу, что она не смогла убрать во время завтрака, слишком погруженная в написанное, и теперь поплатилась. Еще и язык обожгла.       Сердце кольнуло болью, Гермиона положила ложку в тарелку. Затуманившийся взор скользнул по домовикам, уже поставившим завтрак Драко и медленно разбредавшимся по своим делам. Она потянулась к дымящейся белоснежной чашке с чаем, аккуратно обхватив ее за ручку и приподняв, подула, свернув губы трубочкой.       Ей очень хотелось домой. В настоящий дом, который остался там, далеко в детстве. Затерялся с ощущением волшебной палочки в пальцах, в ворохе серых скучных воспоминаний, наполненных лишь одной целью, выведенной в голове кровавыми буквами: выжить. Выжить, выбраться, спастись. Как загнанный в угол зверь, ищущий приюта и упокоения, чтобы только зализать гноящиеся открытые раны, наложить бинты на переломы, замазать царапины. Скрыть за улыбкой синяки и побои, оставленные судьбой, за смехом — выбитые зубы. За попыткой подарить кому-то тепло — гнетущее одиночество, раздирающее изнутри на части.       Гермиона ненавидит свою жизнь. Ненавидит так рьяно, как могла бы, тратит на это все силы. И панически боится умереть. Больше жизни она ненавидит только неизвестность и пустоту.       Двери позади открываются и хлопают, в затихшую за миг кухню врывается Малфой. Небрежно уложенные золотистые волосы спадают на штормовые глаза, он цепко оглядывает помещение. Как только замечает лениво обернувшуюся Гермиону, уже собирающуюся встать и приветственно склонить голову, отмахивается от этого жеста вежливости, быстро приближаясь и хватая ее за локоть, вытаскивает из-за лавки.       — Извини, Грейнджер, но ты мне срочно нужна, — произносит просто, а в хриплом голосе слышатся оттенки веселья. — Это ненадолго, не переживай.       И, не собираясь вслушиваться в то, что она собиралась ответить, мужчина, правда чуть ослабив железную хватку, потащил ее прочь из кухни, небрежно, словно невидимые пылинки, стряхивая с себя вопросительные и любопытные взгляды домовиков, нацеленные в спину. Передернул лишь плечами, вытаскивая ее прочь. И на секунду показалось, будто дом правильности и поступков по идиотским, придуманным обществом законам сделал новый вздох.       Убедившись, что дверь за ними закрылась, Драко отпустил Гермиону и обернулся к ней, опуская немного голову и показывая светящиеся предвкушением глаза. Внимательно осмотрев раздраженное лицо, еле видную россыпь веснушек вокруг вздернутого носа и прищуренные карие глаза, настолько глубокие, что в них утонуть можно было, он поправил воротник пальто и слабо улыбнулся.       — Меня срочно вызвали на работу, а я должен передать документы Долохову. Их как раз скоро принесут. Доверять домовикам в таком личном вопросе я не хочу, а для тебя это станет отличным поводом доказать разумность и подтвердить статус одной из лучших грязнокровок, — просто произнес он, отворачиваясь и идя прочь.       Брови Гермионы от удивления и недовольства поползли вверх, грудь приподнялась в рваном вздохе и привкус чего-то далекого подкатил к горлу. Она судорожно сглотнула, приподняв подол платья, достававшего ей до щиколоток, и поспешила за Малфоем. Нужно было чем-то занять руки, чтобы не теребить их нервно, тем самым показывая отблески эмоций.       Он удивительно упорно старался вывести ее на прежние чувства, от которых не осталось и следа.       — Если бы вы не хотели привлекать внимание домовиков, не выдергивали меня на глазах всех так резко и грубо, — недовольным тоном произнесла она, нагоняя мага и стараясь идти с ним вровень. — Это было слишком непродуманно, так что я почти уверена, что причина другая.       Даже не стараясь заглянуть в его лицо, произнесла. Фыркнув на ответное молчание, отпустила бедный подол платья и сложила руки на груди. Минувшие несколько коридоров и длинную белоснежную лестницу, они вышли под затянутое серыми дождливыми тучами небо. Меланхолично отметив, что почти сразу же все вызванные Малфоем отголоски чувств пропали, Гермиона подняла голову, делая в мыслях заметку, что сегодня, скорей всего, прогулка не удастся. Да и их со Скорпиусом классики смоет ледяной водой.       Обернувшийся в этот момент Драко, прочитавший и так понятные размышления, запустил в волосы ладонь, зачесывая светлые пряди назад, и вновь вцепился в ее лицо. Уважение. К Гермионе он испытывал безумное уважение, и теплота, растекающаяся под кожей от ее присутствия, восхищение ее характером и упорством, вызывали слабую мерцающую улыбку на губах.       Время стирало все. И старые оскорбления, ссоры, скандалы превратились сейчас в детскую глупость. Наверное, не проверни Темный Лорд переворот в тот год и растянись борьба с ним еще на несколько лет, за которые привычка ненавидеть друг друга плотно засела в голове, они бы все еще не переносили присутствия другого рядом, но сейчас, когда Грейнджер вырвалась из Лютного, будто со дна вязкого болота, жадно глотая воздух и закашливаясь, рьяно стараясь выбраться, а Малфой, наоборот, ушел в проблемы и самолично решил нырнуть на дно, на прошлое было уже как-то и плевать.       Они слишком изменились. Они друг друга не знали. Другие люди. Другие эмоции.       И отсутствие чего-либо по отношению к нему в ее душе.       — Можете сегодня пойти в оранжерею, — произнес он более тихо. Гермиона нехотя перевела на него задумчивый взгляд. — Она не очень большая, но, думаю, вам будет интересно побродить среди цветочков, росточков, кустиков всяких. Флер любит ими заниматься, так что там довольно мило, — с мелькнувшим смешком закончил он. — И возьмите с собой Альдеса, он непременно сможет о каждом уголке рассказать.       — Мы обсудим это со Скорпиусом, мистер Малфой.       — Говоришь так, будто он высокопоставленное лицо, — рассмеялся он. Показно, ломко, не по-настоящему, но Гермиона даже виду не подала, что увидела это. Только поспешила следом: Драко ускорился, идя к огромным кованым воротам на главном входе на территорию поместья.       — Он и есть высокопоставленное лицо, управляющее мной, вами и всеми, кем только захочет.       Молчаливо соглашаясь с ней, Драко кивнул. Нахмурился немного, вглядываясь в ограду, за которой вокруг пустой удаляющейся дороги возвышались огромные пушистые деревья с тяжелыми округлыми кронами. Золото листьев медленно серело и устилало землю, готовящаяся отдать свои права зиме осень оставалась лишь слабыми отпечатками на природе вокруг.       Чем ближе они подходили к воротам, тем сильнее стучало сердце в груди Гермионы. Наполненная предвкушением, появившимся внутри странным щекотливым ощущением, будто длинное легкое перо порхало по организму, касаясь кончиком органов, костей, затесывалось между ребрами, после чего стремительной белесой вспышкой неслось к горлу.       От прилившего к коже жара она почти не ощущала прохлады улицы. Да и если бы почувствовала, не посчитала сильным минусом из-за привычки к подобной температуре в Лютном. Зубы стучали, постоянный насморк донимал, и Гермиона старалась не вытаскивать носа из наполнившегося теплом подвала, кутаясь в ткани и проводя намного больше времени с детьми, чем летом.       Несколько раз Малфой оборачивался на нее, пряча искры в глазах, но быстро прекратил это дело, не дожидаясь никакой реакции от Гермионы. Она тупо смотрела вперед, щеки, кусаемые ветром, порозовели, бледные пальцы спрятались под рукавами. Исхудавшее лицо явно подчеркивало кости и линию подбородка, несколько коротких кучеряшек прикрывали виски, подпрыгивая при каждом шаге.       Желая впитать в себя любое выражение ее лица, когда ворота откроются, Драко остановился, но Гермиона даже не приподняла немного брови, позволяя глубоким морщинкам появиться вокруг переносицы. Лишь губы дрогнули, когда иллюзия тишины и неприступности рухнула и к ним, словно из пучины, пройдя все преграды, вынырнул Поттер.       В выразительных карих глазах мелькнуло что-то непонятное Драко, бледные губы приоткрылись. Да и сам Гарри остановился, хотя до этого непроизвольно и выискивал бывшую подружку глазами.       Фыркнув, Драко качнул головой и поднял взгляд к затянутому тучами небу. Услышал, как зашуршали камушки под ногами, порядочно подумал отвернуться, когда Гермиона кинулась святому Поттеру на шею, но быстро подавил этот порыв и в притык уставился на них. Тонкие костлявые руки обвили того, она немного приподнялась на цыпочки, положив голову на плечо мужчине. Гарри осторожно придерживал ее за талию и со слабой улыбкой вслушивался в приглушенный шепот, сумка с нужными Долохову документами из архива болталась на его плече.       В стеклах очков мелькнуло отражение Драко, радость от встречи с Грейнджер тут же испарилась с лица Поттера, теперь принявшего равнодушное выражение. Будто опомнившись, он под насмешливым взором бывшего однокурсника отстранился, прокашлялся, кивнул ему приветственно и поправил тонкую оправу очков.       Гермиона же, тоже пришедшая в себя и стряхнувшая нахлынувшие чувства, непривычно обволокшие изнутри, ведь рядом с Драко было слишком пусто, опустила голову, пряча еще больше покрасневшие щеки, только теперь не совсем от холода, а от стыда и смущения. Нервно затеребила подол юбки, шоколадные глаза забегали по мужчинам, внимательно и цепко следя за их реакцией друг на друга. То ли поссорятся, то ли обнимутся сейчас — Гермиона ничему бы не удивилась.       — Малфой.       — Поттер.       Ответный кивок. Никаких рукопожатий. Никакого презрения. Они просто работают вместе. Общее задание — не повод для знакомства.       — Вот записи, которые нужны господину Долохову, — стягивая сумку с плеча, Гарри протягивает ее Малфою. Облизывает тонкую полоску губ, приподнимая вопросительно бровь, когда тот ее не берет. Хмыкает.       — Я попросил мисс Грейнджер отнести. Время поджимает.       Что-то в глубине змеиных ничего не выражающих глаз Поттера сверкнуло, тот обнажил очаровательную улыбку, с которой запудривал мозги дамам, и протянул Гермионе ремешок. Та послушно перехватила его, осторожно коснувшись Гарри пальцами, подошла чуть ближе.       От нее не пахло больше Лютным: фантомным ощущением клубящейся вокруг тьмы. От нее пахло чистотой и прошлым, карие глаза внимательно и жадно изучали лицо выросшего лучшего друга, а костлявое плечо, на которое она повесила сумку, немного наклонилось под ее весом. Гермиона смотрела почти влюбленно и так голодно, что многие так же, как и Беллатрикс на балу, могли принять глубокую душевную привязанность за неприкрытую страсть. Люди просто давно не верили в настолько искреннюю дружбу без подтекста, которая могла бы сохраниться спустя столько лет и произошедших событий.       Гермиона уверена, что лучшей отговоркой от ее привязанности стали бы прошедшие годы. Что они все еще любят детский образ.       И она была с этим согласна, но основание для того, чтобы построить что-то новое, имело под собой железные балки и огромное желание. С ее стороны уж точно. И, смело рассматривая и впитывая в себя образ Гарри, непослушные темные волосы и зеленые глаза, старающиеся больше не выражать так явно эмоции, как раньше, она хотела попробовать.       Только попробовать, безо всяких обещаний и разочарований.       — Вы работаете вместе? — упавшим голосом, тут же прокашлявшись, спросила она.       Поттер кивнул.       — Так получилось, что Малфой является неплохим… экспертом в нужной мне области, так что да, приходится друг друга терпеть, — не скрывая радостного тона, отозвался он. Бросил на Драко насмешливый взор и чуть выпятил вперед нижнюю губу, вздернув горделиво голову.       — Мы напарники, — не скрывая язвительной усмешки, подхватил Малфой. Пожал плечами, видя, что Гермиона отходит от Поттера к нему. Наклонился немного, утягивая ее за локоть и поворачиваясь к закусившему внутреннюю сторону щеки Гарри спиной. — Осторожнее с ним, новый Избранный не якшается с чужими чувствами. Не забывай, что он ученик Темного Лорда. Думаю, Долоховым не хотелось бы терять такую работящую грязнокровку, — не меняя тона, произнес.       Грейнджер фыркнула, выдернула руку и вновь повернулась к Гарри, даря ему искреннюю и теплую улыбку.       — Поэтому вы меня притащили увидеть его, сэр? — тихо спросила, даже не глянув на него.       — Я не был уверен, что он будет здесь.       Звучало не самым правдоподобным образом, но они вдвоем сделали вид, что поверили в прозвучавшие последние слова. Гермионе пришлось попрощаться, потому что волшебникам и правда стоило поскорее уйти и заняться делом, а ей — поесть и отправиться будить Скорпиуса. Толика правды в словах Малфоя была: Долоховы не хотели бы потерять ее, а она — их. Во всяком случае, пока.       Драко отдалился от нее спешно, сказав только вместо продолжения разговора, чтобы она для начала занесла документы в кабинет к Антонину. И сделала это в первую очередь, ничего не потеряв, потому что иначе болтаться ее хрупкому тельцу на столбе в Лютном переулке грязнокровкам в учение. Не скрыв язвительного тона, попрощался, отвернулся к Поттеру и, отмахнувшись от желавших посыпаться с его языка вопросов, пошел к выходу за кованые ворота, утонув в иллюзии пустоты и спокойствия.       Гарри запустил в волосы пятерню, не зная, что лучше произнести напоследок. Он нутром чувствовал, что с Гермионой стоит вести себя осторожно, маленькими шажочками приближаясь к окаменевшему сердцу. То место, куда она попала, напоминанием Малфоя исказило ее лицо и заставило искорки гнева блеснуть в глубоких теплых глазах, поэтому сейчас, желая отвлечь ее, Гарри прокашлялся и приблизился, протягивая широкую ладонь.       — Я постараюсь найти повод для Долоховых прийти на подольше и посвятить тебе больше времени, — стараясь говорить чистую правду, аккуратно заворачивая ее в красивую блестящую обложку доверия, произнес. — Если ты, конечно, не против.       Гермиона перевела на него скользящий затуманившийся взор, тряхнула головой, сбрасывая дымку, и протянула ладошку в ответ. Они пожали друг другу руки, позволив после этого более смелые улыбки.       — Честное слово, я безумно рад, что ты вернулась, — нервным жестом поправив очки, закончил он. — Я скучал.       — Я тоже.       Они вновь улыбнулись друг другу и развернулись спинами. Гарри скрылся в иллюзии, его заглотил более тяжелый воздух окружающего мира с потрохами, огромные пугающие ворота захлопнулись, не издав лишнего звука. Гермиона обернулась, чтобы заметить, как он проходит через толстый слой защитных чар, что-то на ходу говоря ждущему его по ту сторону Малфою.       Теперь она самолично уверилась, что даже если ворота откроются, сбежать без позволения хозяев она не сможет.       Теплое ощущение от того, что она вновь увидела Гарри, и поугасшей, но благодарности Драко за возможность устроить эту встречу, омрачила мысль о том, что она слуга. Рабыня без права выбора. Рабыня, к которой господин относится хорошо, поэтому позволяет согреть оболочку сердца радостью от вида лучшего друга.       Рабыня и хозяин. Малфой имеет полное право постоянно напоминать о Лютном переулке, угрожать возвращением туда и в принципе делать очень и очень многое. Доверенное лицо, маг с палочкой, наследник древнего рода и верный служитель Темного Лорда, он прямо-таки король этого мира. И Гермиона почему-то была уверена, что подобный жест доброй воли повлечет за собой расплату, которую она и представить себе не могла.       Она не знала ни старого Драко, ни нового. Она не смогла бы предугадать, что полезет ему в голову в качестве выгодного обмена, даже если очень постаралась. И склизкий ком, засевший где-то внутри, глубоко-глубоко, окружив себя тьмой, начал медленно разрастаться вместе с ощущением зависимости от кого-то и подвешенности в воздухе.       Не желая мучить себя малоприятными мыслями и раздражаться на пустом месте, Гермиона поспешила в дом. Забежала сначала в свою комнату, выудив из-под стопки с одеждой белоснежный ремешок, затянув его на талии с напуском и подчеркнув стройность фигуры, ощутив мурашки мерзости и отвращения от цели, с которой она это делает, Гермиона направилась в сторону кухни. Она вдруг подумала, что отпечатавшийся дрожью на подкорке образ Беллатрикс принуждает ее стать обычным мясом.       Антонин Долохов, как голодный пес, должен был купиться на вкусно пахнущее свежее мясо. Им обоим было плевать на то, что Гермиона в первую очередь человек, а не обычное тело, которое можно использовать в своих целях и не задумываться о том, что с ним что-то может случиться.       Полностью пропавший аппетит и настроение с утра расстроили домовичку, заново подогревшую ей завтрак, заметив вернувшуюся девушку, выловившую Альдеса. Гермиона попросила его для начала провести к кабинету хозяина, а потом во второй половине дня уделить им со Скорпиусом немного времени для посещения оранжереи, после чего постаралась выдавить из себя благодарную улыбку, что, по хмурому взору домовика исподлобья, не очень вышло, виновато отказалась от приготовленного для нее завтрака, почувствовав себя последней тварью, когда огромные уши маленькой эльфийки опали, и она опустила глаза в пол.       Понадобилось около пяти минут уговоров и восхищения талантом Альдеса рассказывать истории цветов, мест и всякого такого, чтобы домовик наконец согласился. Гермиона еле удержалась, чтобы на радостях не чмокнуть его в щеку, поправила съехавшую сумку и пошла вслед за старым дворецким к кабинету Долохова.       Он оказался в другом крыле поместья, так что Гермиона хоть и постаралась запомнить путь, но сделала это не очень хорошо. Туманные переходы, несколько раз они пользовались дополнительными, сокращающими путь, и четкая картинка в голове не уложилась. Выпросив у Альдеса еще обещание, что он ее дождется и вернет обратно, а то она, на самом деле, испугалась заплутать в этих огромных коридорах и многочисленных комнатах на веки, Гермиона постучалась.       Сердце бешено колотилось в горле. Дверь распахнулась резко, с силой и быстро, девушка вздрогнула, непроизвольно отступив. Ужасные зеленые глаза пронзили ее гневным кипящим взглядом, Долохов что-то воскликнул на незнакомом языке. На Гермиону повеяло дубовым ароматом тяжести и лака, покрывающего мебель в темном большом кабинете. За спиной Антонина мелькнул светлый образ, но из-за широких плеч мужчины Гермиона не увидела, кто там был, хотя сразу же одернула себя. Наверняка Флер.       — Что нужно? — не сводя с нее сверлящего и вгоняющего в землю взгляда, рявкнул он грубо, что Гермиона аж растеряла весь былой настрой и поежилась, опуская голову. Смотреть ему в глаза она не могла. К горлу подкатывал комок и произнести что-то не представлялось возможным, но, не имея зрительного контакта, получалось сгрести остатки растоптанного упорства и безрассудства, чтобы тихо отозваться.       — Документы передать. Мистер Поттер приходил.       — А Драко где? — вытягивая вперед руку, чтобы получить сумку, которую Гермиона, увидев этот жест, послушно стянула с плеча, отступив следом немного дальше в коридор, к сжавшемуся и дрожащему домовику. Получив желаемое, Антонин, вроде принявший на себя образ показного спокойствия, выпрямился и оперся плечом на дверь, продолжая другой ладонью придерживать ее за ручку со внутренней стороны. — Он обещался передать.       — Мистер Малфой сказал, что им нужно как можно быстрее уходить, и попросил меня, — покладисто отозвалась Гермиона. Наравне с волнением и кричащей интуицией об опасности рядом с мужчиной появилось презрение к самой себе за трусость. Сжав кулаки, она подняла на него прямой взгляд, поджимая губы, но не отводя больше глаз.       — Хорошо, — немного помолчав, кивнул он. Обнажил кривую усмешку. Шрам, рассекающий бровь, уродливо дернулся. — Надеюсь, не открывала? — мало ожидая ответа, поинтересовался.       — Нет, сэр.       — Отлично. А теперь идите отсюда оба, мы заняты, — не удостоив Гермиону благодарности, произнес он. Слава Мерлину, не рявкнул, иначе трясущийся Альдес, скорей всего, побывал в объятиях обморока.       Обернувшись к жене, в белоснежном брючном костюме восседающей на его столе со сложенными на груди руками и направленным ему в спину прожигающим хмурым взором больших голубых глаз, Антонин тяжело вздохнул, на пару мгновений прикрывая веки и восстанавливая дыхание. Поставил сумку на низкий темно-серый пуфик, подошел ближе к Флер, складывая руки на груди.       Глазные яблоки у нее раскраснелись от появившихся в них слез. Видя поведение других, замечая их попытки избежать тяжелого взгляда или его неудовольствия, Долохов сам понемногу уверялся в том, что является каким-то монстром в человеческом обличье. На лице грязнокровки прямо-таки было написано обвинение в прошлой жизни, совершенных преступлениях и отсутствии морали. Глаза Флер и дрожащие губы повторяли то же самое.       В лицо, правда, сказать все боялись.       Он склонил голову к плечу, продолжая внимательно изучать миловидную мордашку, светлые волосы, верхние пряди которых были собраны в небольшой хвостик на затылке, спадая на оставшиеся светлые локоны, скрывающие длинную шею, плечи, лопатки, доставая ей до последних ребер.       — Я настойчиво не рекомендую тебе впредь выходить из поместья без меня, — сухим холодным тоном повторил он. Уверенный, что она вновь начнет беситься, вставать в позу и щеголять смешанной англо-французской речью, опустил глаза в пол, разглядывая темный скупой узор, скрывающийся под ковром позади и прячущий длинные змеиные щупальца за его столом.       Флер не закричала. Молча спрыгнула наземь, молча отбросила часть волос за спину, открывая жадному взору белоснежную тонкую шею, молча вышла из кабинета. Антонин видел, что она плакала, но не сделал и шага навстречу. Конечно, он понимал, что для золотой вольной пташки клетка невыносима. Конечно, он понимал, что ей нужно другое общение, кроме домовиков, грязнокровки, маленького Скорпиуса и его с мальчишкой Малфоем. Конечно, он понимал, что насильно удерживать собственную жену и портить с ней отношения нехорошо для нервов и спокойствия в доме, но он также понимал, насколько быстро накаляется политическая обстановка в стране.       Он понимал, а Флер — нет. Она только и могла, что дуться на запреты, ругаться с ним, игнорировать, выделывать кульбиты, играя на хорошем к ней отношении, а потом обижаться, даже не пытаясь вникнуть в проблему целиком.       Он прикрыл глаза и запрокинул голову к потолку, фыркнув, когда дверь за ней громко хлопнула. Антонин Долохов чертовски сильно устал.