Вальс с дьяволом

      Антонин Долохов всю жизнь должен был быть лучшим. С самого рождения, когда молодая княгиня лишь устало взглянула мельком на сына, с которого заботливая служанка смывала кровь, дала имя и отпустила венценосного мальчика в мир, оставив частичку своего сердца в нем и приготовившись всю жизнь оказывать любую возможную поддержку, он был лучшим. Старший сын, гордость семьи, талантливый волшебник, одаренный спортсмен, обосновавшийся после перевода в Хогвартс без проблем в новом месте. Венценосный мальчик, сбежавший за идеей и нашедшимся в школе другом, отказавшийся от семьи после смерти матери и нашедший свое место в Магической Британии.       Антонин Долохов, наследный князь, ближайший друг Темного Лорда и его лучший боевик был тем самым идеальным сторонником, в котором нуждался Том. Он без раздумий пошел за ним, без раздумий бросил прошлую жизнь и взошел на тропу смерти вслед за Риддлом. Вместе они искали секреты бессмертия, для него он мотался по лесам в поисках Кощея, Бабы Яги и какой-нибудь талантливой шаманки, чтобы создать амулеты, хоть немного берегущие жизнь. Он был идеальный во всем кроме того, что не понимал нужды Тома — ему не нужно было жить, ему нужно было не умереть. Вроде бы такие похожие понятия, но в голове Риддла они разнились настолько, что тот готов был предать самого себя, продать прошлое, будущее, возможное, лишь бы добиться желаемого.       Антонин не понял тогда его в первый раз, но уже было поздно: он оставил пару десятков лет и часть магии в России, потерял их среди неприступных и запутанных магических лесов, обронил возле ворот из черепов и костей добрых молодцев, отдал в залог во время запретных кровавых ритуалов, после чего, заполучив наконец камень жизни, встроил его в перстень и вернулся обратно в Британию, всколыхнув тени позади Тома и встав рядом с его плечом, охладев к происходящему как таковому.       Риддлу давно не нужны были его камешки и жертвы, он нашел свой способ, о котором молчал еще пару десятков лет, благосклонно глянул на Антонина и усмехнулся его глупой жертвенности, протянул руку в широком жесте, принимая обратно, дал надежду на то, что еще не все потеряно, их дружба — вечное и сильное чувство — не угасла навсегда, а Долохов не ошибся в нем, решив потратить все долбанные годы жизни на служение и подчинение великому, в котором он увидел свой идеал и которого решил вознести до небес.       Было поздно. Том давно гнил в аду, а душа Антонина превратилась в ледяную глыбу. Он будто застыл, замер на долгие-долгие годы. Кусок льда, для которого убийство равно обычному танцу с пустой кокеткой, кровавый ритуал — званому ужину, а смех за столом Пожирателей смерти — теплым воспоминаниям из детства. Долохову стало плевать, что ласкает его огонь совершенно не из резного камина, установленного в детской в светящемся Петербурге, целуют его губы женщины, которую он хочет сейчас, но забудет буквально следующим утром, а сражается он уже против других людей.       Он сражается со всем миром вокруг, дерется с Томом и его холодом, оказавшимся сильнее собственного, ведь его острые ледяные иглы почему-то до сих пор ранили спрятанную за панцирем душу в отличие от заклинаний или политических интрижек.       Все, что не убивало, было развлечением. Все, кроме Тома. Он с самого начала, примерно с пятого курса, когда молодые люди сошлись характерами, прикрепились противоположными чертами и слиплись идеями о власти и силе, начав вместе практиковаться в магии и чувствовать друг к другу теплые оттенки дружбы, Риддл испытывал на прочность. Он незаметно создавал испытания, внимательно следя за реакцией Антонина, настраивал кого-то против него, интересуясь дальнейшими действиями, взращивал в нем гнев к окружающим, словно дрессировал пса. Он всегда был манипулятором в своем собственном театре теней, и Долохов всегда велся на его действия, натягивая на лицо маску очередного актера с картонным сюжетом.       Даже сейчас, спустя десятки-десятки лет, несколько политических переворотов и кучу предательств, уже зная наизусть каждую интонацию Риддла, каждое его движение, он все еще был привязан к нему, все еще пробуждался от вечного ледяного сна и приподнимал голову, желая взглянуть в красные глаза бывшему другу, превратившемуся в его самый страшный ночной кошмар. Взглянуть в глаза человеку, к которому он всегда вернется.       Долохов слабо улыбается в мыслях, наяву кончики его губ приподнимаются, и мужчина открывает глаза. Сминает короткую записку с очередными поручениями от Риддла и швыряет в камин, после чего со всей силы ударяет ладонью по стене. Висящая рядом картина подпрыгивает от удара и начинает качаться, уголком касаясь твердой ладони, отголосок боли пробегает по телу, но Долохов его не чувствует.       Он всю свою чертову жизнь положил на благо идей и целей Тома, а в ответ всегда получал плевок. Он чувствовал что-то лишь к нему и Флер, свалившейся ему на голову и с раздражающей силой начавшей въедаться в мозг, находить место в мыслях и нервировать своим постоянным присутствием в голове. Будто он сумасшедший какой-то с двумя проклятиями, тянется ко тьме и видит свет, идет навстречу блестящему образу и вновь окунается в бесконечные игры Тома с одинаковым исходом. Рядом с ними Долохов всегда проигрывающий. Рядом с ними он чувствует себя слабым.       Вот и сейчас, одному в голову снова пришла умная мысль, и он решил выдернуть Антонина из дома на выполнение, ведь тот никогда не отказывает, у другой на фоне беременности расшалилась эмоциональность, и она вдруг раскрылась с новой стороны: Долохов и раньше знал, что выбранная в жены молоденькая девчонка, призванная попытаться развеять пустоту внутри, была с характером, но сейчас он начал проявляться слишком часто, слишком много и слишком сильно, ведь она, неизвестным ему образом всковырнувшая твердый панцирь, начала долбиться еще глубже. Нашла слабое место, наставила иголку и со всей силы стала бить, с тупой надеждой дожидаясь, когда ледяная поверхность покроется мелкими трещинками, и перед ее глазами предстанет настоящий Антонин, спрятанный глубоко внутри.       Он делает тяжелый вздох и растирает переносицу.       С Флер никогда не было большой любви. Она была дочерью его давнего должника, весьма красивой, привлекательной и умной, прекрасно танцевала на балах, где Долохов обязан был присутствовать, умела держаться в обществе и смотрела на него огромными восхищенными глазами. Они у нее были поднебесного цвета с несколькими заметными далеко не сразу крапинками вокруг черного зрачка. Ресницы часто бросали тень, и необычный узор рисовался игрой света на радужках.       А потом она отказалась от продолжения их отношений. Долохов помнит первый цветущий поцелуй, оставленный ей. Он был пиком молодости, текущей бурной рекой по ее венам, — сладким, знойным, душным. Те мгновения, что он вцеплялся в ее губы, будто больной, изголодавшийся по этому ощущению и впервые за долгое время почувствовавший что-то большее от обычного поцелуя, врезались в его память. Он изучил ладонью все открытые участки ее бархатной кожи, смял ткань платья и проглотил ее всю, затащив за собой на дно блаженства.       Но она отодвинулась, ошалело притянула руку ко рту и сбежала. А он не словил ее, не остановил, не сделал ровным счетом ничего, тупо замерев в полутемной оранжерее чьего-то особняка. В ушах звенело, сердце стучало в ушах и горле, дергалось на тоненькой веревочке во все стороны, ударяясь то в ребра, то в позвоночник и готовясь сорваться с нее, чтобы остановиться навсегда, зачахнув в лаве приятных ощущений, окутавших его.       Антонин даже и не думал, что от одного поцелуя можно ощутить что-то подобное. Он ведь просто хотел Флер, хотел вкусить ее юность, сцеловать легкость и получить ее всю. Тело к телу, губы к губам, сердце к сердцу, но не надолго, не так, чтобы жениться.       Она его оглушила одним поцелуем, пробралась немного глубже под панцирь и затаилась там, не показываясь ему, чтобы Антонин даже не подумал о побеге. Он ведь боялся чего-то подобного — оказаться зависимым от чужих прикосновений или присутствия. Если бы Флер хотя бы жестом, нечаянно оброненным взглядом намекнула на то, что нашла способ взломать его защитную стену, он сделал бы все, чтобы уронить ее в своих глазах.       Он бы ее разрушил и выбросил некрасивой куклой, усмехнулся обвиняюще отражению в зеркалу и четко повторил, что она совершенно не та, кто может позволить себе затронуть его душу и заставить снова чувствовать.       Но Флер никак не показала своего влияния. Флер решила, что их отношения далеко зашли, Флер испугалась, Флер постаралась сбежать, обернуться прытким кроликом и скрыться в норке, но волк успел сомкнуть челюсти на ее шерсти и утащить к себе в логово. Антонин захотел ее, сильно захотел, параллельно решив доказать себе, что она исчезнет из мыслей, как только он получит желаемое, что она всего лишь очередное увлечение. Только вот в своих попытках поймать ее и заполучить он потерял часть плана с расставанием и оставлением Флер в прошлом.       С ней вообще все шло не по плану, так что, когда родители, узнавшие о том, что дочь опорочена, потребовали свадьбы, он согласился и лишь посмеялся. Происходящее казалось игрой, он расставлял для нее ловушки, поджидал, ухаживал и, наконец, вновь целовал, целовал настолько долго, насколько хотел сам, пока она жалась к нему и без робости отвечала, дотрагивалась до его лица и старалась перехватить инициативу, она целовала его сама, она обнимала его, погружалась вместе с ним на дно того волшебного озера, в котором задыхался Антонин без нее и в водах которого дышал с ней.       Он, можно сказать, обманом женился на ней, до конца не раскрывая своих намерений и постоянно оставляя ей призрачную надежду, что откажется от происходящего под конец. Но он был опьянён ею, а у Флер не оставалось другого выбора. Она стала его женой, и он теперь мог до конца жизни притягивать ее к себе и просто молча вдыхать ее аромат, яблочный шампунь, карамельные духи, собирать быстрыми прикосновениями губ пудру с ее щек и пьянеть-пьянеть-пьянеть.       Она оказалась настоящей ведьмой: околдовала его и тешилась, дергала за ниточки и пробивалась все глубже под панцирь. Встретились бы они при других обстоятельствах, не пригласи он ее на тот вальс, не удели должного внимания, всего этого не было бы, и болезненное отрезвление не наступало сейчас. Одурманивающее воздействие Флер на него за эти несколько лет в браке словно схлынуло, и он впервые за долгое время распахнул глаза, делая настоящих вздох и начиная сбрасывать паутину миража.       Но все это слишком поздно. Флер уже под панцирем. Флер уже вызывает в нем настоящие эмоции. Флер уже есть. Флер и Том. Два его дамокловы меча.       Долохов отворачивается от камина, раздраженный взгляд скользит по окну, за выдраенными стеклами которого расстилается вечер. Несколько голых веток деревьев качаются под бушующим снаружи ветром, его ублюдский взор скрещивается с тем, что дарит отражение. Два изумруда на изуродованном шрамом лице — блестящее отражение его жестокости и пройденного жизненного пути.       Он делает глубокий вздох, после чего разворачивается на пятках к двери и покидает кабинет. Вызывает домового эльфа щелчком пальцев, веля отослать Темному Лорду записку, что он прибудет после ужина, быстрыми шагами пересекает несколько коридоров и спускается по лестнице. Вздрогнувший от тона его голоса домовик начинает дрожать, уши трясутся, как две осинки на ветру, огромнейшие глаза с раболепным уважением и готовностью костьми лечь за хозяина остаются незамеченными им: Антонин даже не оглянулся на маленькое существо.       В голове вибрировали десятки мыслей; он старался восстановить дыхание и выбросить засевшую идею о том, что снова начинает чувствовать как когда-то давно, причем к кому — к строптивой женщине, не желающей прислушиваться к нему и осознавать то, что он просто-напросто пытается ее уберечь! Несвойственная ему забота пробивается сквозь тугой кокон сдержанности, Антонин уступает ей, желая получить в ответ капельку тепла, того божественного нектара, что опьяняет его, окружает Флер, становясь вновь и вновь его помешательством на несколько лет, но вместо этого она фыркает, хлопает дверью и избегает его.       С момента их разговора прошел целый день. Он несколько раз выходил из кабинета, пересекался даже с грязнокровкой и Скорпиусом, читающими вслух в библиотеке, давал распоряжения эльфам, встречался с Яксли и вместе с ним же уходил на собрание, нарочно проходя через ее любимые места, но Флер нигде не было. Она, словно издеваясь, спряталась от него в огромном поместье, ее светящийся образ затаился и перестал проникать сквозь огромный темный шар, окружающий его, из-за чего Долохов медленно начинал кипятиться и свариваться в удушающей злости.       Он к ней со всей душой даже после того, как осознал, что она уже проникла под его панцирь, выполняет ее капризы, оплачивает каждую прихоть, а в ответ получает подобное поведение! Неужели он, Антонин Долохов, не может справиться с характером какой-то волшебницы? Показать ей, что он сильнее и ее трюки не прокатят?       Он сильнее сжимает челюсти и распахивает дверь в столовую. Заходит внутрь, гордо подняв голову и заслужив удивленный женский взгляд, приближается к своему месту во главе стола, после чего отодвигает стул и оглядывает собравшихся. Флер, уверенная, что он до сих пор не вернулся с собрания, сидит по правую руку от него в длинном белоснежном платье с завышенной талией. С ее плеч на сгиб локтей соскользнула шерстяная шаль в том же оттенке, что и весь наряд, золотистые волосы были собраны в простой пучок на затылке. Она дарит ему нервную улыбку, дернув краюшками губ и тут же отвернувшись и уткнувшись в тарелку.       Напротив нее устроился Драко, приподнявшийся, когда Антонин зашел в столовую, и сейчас опустившийся обратно. Рядом с ним, болтая ногами, думая, что этого никто из взрослых не заметит, ужинает малолетний сынишка, безумно похожий отца, старающийся скопировать все его повадки. Грязнокровки, присматривающей за ним, не было: видно отослали отдохнуть во время «семейного» ужина, как любила говорить Флер, вспоминая свое дальнее родство с Малфоями и то, что Долохов в далеком прошлом умудрился стать крестным Драко.       — Ты сегодня р’аньше обычного, — нарушив тишину, произносит она. Голос не звучит холодно, обиженно или разозлено, как ожидал Антонин. Напротив, в нем нет почти никаких эмоций, лишь усталость, будто она уже долгие-долгие годы боролась с его характером и привычками, стараясь перекроить, терпела поражения, но все равно продолжала бесполезные попытки сделать его лучше. — Все в пор’ядке? — приподняв голову и скользнув по нему нечитаемым взором, спросила.       В ответ Антонин подарил жене самую очаровательную улыбку, на которую был способен. Хищные злобные глаза опасливо заблестели, в них отразились свечи, выставленные в витиеватые подсвечники по всему столу. Флер отвела голову почти сразу же, не продержавшись в стычке взоров и нескольких секунд.       — Все чудесно, моя дорогая.       Фыркнув, она в ответ качнула головой, забавно сморщив нос. Положила обе руки на стол, вновь взявшись за приборы, и принялась резать небольшой кусок мяса, оставшийся на тарелке. Долохов нахмурился и приманил к себе домовика. Ушастое создание тут же неслышно приблизилось и склонило голову, ожидая слов хозяина. Уши его не дергались, поза и поведение выражали полное повиновение и перенятую от семьи уверенность в себе. Старый эльф, привыкший к повадкам и характерам, уже не боялся вспышек злости или чужих ссор, в любой момент готовый выполнить все, что от него потребуется.       Этим он Долохову и нравился.       — Нам с хозяйкой еще мяса, — откинувшись на высокую спинку стула, произнес он. Флер раздраженно вздернула голову, и даже Малфои оторвались от тарелок, почувствовав, что обстановка за столом начала накаляться. — Тебе нужно больше есть и заканчивать со своими диетами, — строгим тоном, выводившим жену из себя, произнес он, после чего издевательски подарил слабую улыбку. Тонкие губы обнажили ряд зубов волка, белоснежный заяц, потеряв страх, молча проглотил обиду, бросив смазанный взгляд на Драко и вернувшись к еде.       Флер не любила выносить проблемы в свет, при свидетелях выяснять отношения или показывать, что что-то не так. Она привыкла демонстрировать идеальную картинку, рисовать сиятельные нимбы над каждым моментом в ее жизни, освящать яркими красками любую драму и переживать боль внутри себя. Не будь Драко и Скорпиус близки ей, не откройся она Антонину, сейчас они даже не поняли бы, что что-то случилось. Наверное, подобное доверие должно было льстить, и Малфою явно льстило, но Долохов, с одной стороны одержавший сейчас над ней верх и оставивший за собой последнее слово, не получил желаемых глубоко внутри эмоций. Он остался неудовлетворенным, хотя вновь показал себе, что был прав: Флер промолчала, как он и думал.       Но в душе все равно скреблись кошки, и он, отвыкший от подобных ощущений, каких-то далеких отголосков совести, недовольно закусил внутреннюю сторону щеки и склонил голову к левому плечу, глянув на маленького Скорпиуса, методично пережевывающего лист салата. Темные кольца волос перекатились, защекотав обнаженную кожу шеи, мальчонка, почувствовав на себе тяжелый взгляд, замер и посмотрел своими огромными умными глазами на мужчин, судорожно сглотнув.       — Как тебе мисс Грейнджер? — приложив усилие, чтобы смягчить тон голоса и придать ему мягкости, поинтересовался Антонин, опередив Флер в переводе темы. Скосив глаз в ее сторону на секунду, он заметил, как почти незаметно для окружающих дернулись ее пухлые губы: она еле сдержалась, чтобы не фыркнуть.       — Мисс Грейнджер очень хорошая, — насупившись, серьезно произнес ребенок, непроизвольно вытянувшись перед Антонином и позволив на лице появиться равнодушному выражению, похожему на то, с которым щеголял его отец, опасаясь быть прочтенным крестным, словно открытая книга. Немного вздернутый подбородок и выпрямленная шея, расслабленные руки, глаза, устремленные на собеседника, но при этом глядящие сквозь: все эти приемы маленький Скорпиус перенимал и использовал неосознанно. Долохов слышал, что дети часто повторяют за взрослыми.       Разочаровывать и его тем, что подобные фокусы давно не действуют на прожженного жизнью боевика, он не стал, кивнув.       — Я видел вас в библиотеке сегодня. Чем занимались?       Скорпиус немного нахмурился, в памяти возвращаясь к этому моменту. В голове у него тут же возникла Гермиона с короткими вьющимися волосами, которые она распустила и часто трепала ладонью, пока читала с ним маггловские сказки. Альдес, присматривающий за ними, стоял в темном углу, делая вид, что ему совершенно неинтересно, но мальчишка заметил, как приподнимались его уши, как только Гермиона подходила то к одной кульминации, то к другой. Иногда она останавливалась, теплый свет свечей падал на ее болезненно-бледное и худое лицо, пока она о чем-то задумывалась. Такие паузы длились всего несколько мгновений, хотя Скорпиус, внимательно наблюдавший за каждым ее действием, видел тень грусти, касавшуюся острых черт.       Она была новым человеком в его окружении, от нее веяло чем-то чужим и в то же время интригующим. Ласковая, спокойная и интересная — она ему очень нравилась. Было в Гермионе что-то дикое, непохожее на других, что-то простое и лишенное пафоса, к которому привыкли дамы, знакомые ему, не было блеска и шика, с которыми мальчик был знаком с рождения.       Гермиона будто бы была глотком свежего воздуха, призванного показать другую картину мира, повернуть сверкающую чистотой монету немного вбок и осветить ее грани.       — Мисс Грейнджер читала мне. Сначала она хотела взять что-нибудь о магии, но Альдес сказал, что папа велел не трогать мое обучение, потому что совсем скоро этим займется мисс Браун.       Драко, почувствовав, что его сдали с потрохами, слабо улыбнулся и повернулся к сыну, окатив его волной удовлетворения от того, что отец проявил тепло, да еще и на публике. Скорпиус обожал такие моменты, когда Драко из старающегося быть идеальным для общества мужчины превращался в того ласкового и любящего его человека, который не боялся быть осужденным за излишнее проявление чувств.       Подарив ему в ответ более яркую и детскую улыбку, набравшись смелости, Скорпиус вновь посмотрел на Долохова, затем на Флер, внимательно прислушивающуюся к разговору, после чего затараторил:       — Гермиона очень хорошая! Ни одна прошлая воспитательница мне так не нравилась. Она играла со мной в классики вчера! Вы знаете, это игра ее детства — она нам с Альдесом рассказала.       — И в чем же она заключается? — мягко спросила Флер, потянувшись к бокалу, доверху наполненному соком. Она осторожно обхватила пузатое стекло, кончиками пальцев дотронувшись до золотистой каемочки, огибающей верхушку, и притянула его к губам, делая несколько глотков.       Довольный тем, что к нему прислушиваются и по-настоящему интересуются его рассказами, Скорпиус надулся от распирающей его радости и забыл про контроль над собой, позволив жестам приобрести резкость. Искреннюю резкость, свойственную всем детям, обожающим мир вокруг и видящим его в ярких красках.       Дети, независимо от их статуса и положения, одинаковы в этом: они замечают то, на что взрослый глаз замыливается, приходят в восторг от разных мелочей и задыхаются в количестве впечатлений. Они просты в своих эмоциях, испытывают и проживают их на полную катушку, чего не могут позволить себе окружающие их высокие серые люди.       — Мы нарисовали квадраты на земле и прыгали!       — И все? — не скрыв показного разочарования, усмехнулся Драко. Скорпиус вновь посмотрел на него, нахмурившись и всем своим видом выражая непонимание от подобного заявления. Они ведь прыгали! Что значит его вопрос? Для него прыгать недостаточно?       Антонин, прочитав подобные мысли на лице мальчика, не сдержал смешка.       — Наверное, мы не очень поняли смысл. Можешь показать.       Скорпиус кивнул, тут же спрыгнув со стула на пол и отодвинув его, после чего отошел на несколько шагов. С умным видом наклонился, повернув голову ко взрослым, прикусил внутреннюю сторону щеки, думая, как лучше им объяснить.       — Я не буду рисовать на полу. Но представьте, что здесь один квадрат, — он пальцем обвел в воздухе силуэт фигуры, помогая. — Здесь два, — сделав шаг вперед, продолжил серьезным голосом. Флер приподнялась на своем месте, чтобы лучше видеть. Она улыбалась. Долохов, отвлекшись от Скорпиуса и глянув на ее светящееся лицо, заискрившиеся глаза поднебесного оттенка — такого чистого и не встречаемого им ранее, что взор оторвать сложно, — почувствовал, как сердце предательски ухнуло где-то внутри. Судорожно сморгнув одурманивающую пелену и силой заставив тело повернуться к мальчику так, что она даже не успела заметить удивления, мелькнувшего на его зеленых радужках, он недовольно потер пальцами грудную клетку. Флер предательски сидела под его ледяным панцирем и смеялась. — Тут снова один, затем два, и так далее. Поняли?       Драко, развернувший стул немного, чтобы лучше видеть происходящее, кивнул и поставил локоть на деревянную резную ручку.       Скорпиус вернулся обратно к началу импровизированных квадратов и прыгнул на одну ногу. Остановился, подняв белокурую головку и проследив за тем, чтобы взрослые поняли, что он сделал, а то с их проблемами до таких простых вещей додуматься не могут! Дождавшись понимания в их глазах, он вновь прыгнул, только уже на две ноги. Повторил подобное два раза, после чего остановился, приоткрыл бледные губы, выпуская воздух, и продолжил объяснять:       — Еще можно крутиться в полете, так сложнее. Ну и, в конце концов, смысл в том, чтобы добиться идеального выполнения на большой скорости, — скрестив руки за спиной, закончил он, гордо выпрямившись. Подбежавший домовик отодвинул стул, и мальчик вернулся на свое место, вскарабкавшись и устроившись перед полупустой тарелкой.       — Занятно, — искренне улыбнулся Драко и потянулся к волосам сына, легко растрепав их. Мягкие детские пряди скользнули между пальцами, защекотав кожу. — Я рад, что мисс Грейнджер нашла с тобой общий язык.       Следуя этикету, он поднял штормовые глаза, приобретшие сейчас спокойный оттенок, напомнивший где-то в дальнем уголке сознания Антонину успокаивающиеся небеса над разверзнувшимся морем, и склонил голову в легком поклоне, благодаря за возможность, подаренной Флер грязнокровке, присматривать за его сыном. Она в ответ лучисто улыбнулась и поднялась со своего места, протягивая руку. Будто на зло, она сидела прямо напротив Драко и, немного наклонившись вперед, с легкостью смогла дотянуться до его подбородка и приподнять его двумя пальцами, осторожно коснувшись холодной кожи костяшками и внимательно вглядевшись в его лицо. То, как медленно и ласково она это сделала, как продолжила улыбаться — теперь уже одному ему, заставило Долохова нахмуриться и оторваться от спинки стула. Пальцы на деревянном подлокотнике непроизвольно сжались до побелевших костяшек, он повел челюстями и резко поднялся. Ножки стула со стоном заскользили по полу, его ублюдские глаза сверкнули, и мальчишка Малфой, словно опомнившись, тут же подскочил на месте, выпрямляясь и делая полшага назад от руки Флер.       — Сегодняшний ужин был очень пр’иятным, — соскользнув взглядом на маленького Скорпиуса, произнесла она. У Антонина в мыслях мелькнуло, что таким способом она показала потерю минутного интереса к Драко, поддразнив его и вдоволь посмеявшись над его реакцией в глубине души. Флер — кукла в его руках, полностью от него зависящая, находящаяся во власти его самоконтроля, начала устраивать собственные спектакли на его нервах так же, как и Том, наблюдая за реакцией. До хруста зубов сжав челюсти, Антонин мотнул головой, стараясь сбросить разрастающийся внутри клубок из негативных эмоций.       Раньше то, что она не осознавала его власти над ней, было развлечением: любопытно было посмотреть, как будет себя вести и ставить, до каких выводов и решений дойдет своей очаровательной головкой, но сейчас он начал раздражаться на все ее жесты и проделки, придуманные лишь для того, чтобы позлить его. Ему надоело и стало скучно, в голову со всей силы врезалось осознание, во что он вляпался за попытками загнать ее в угол и получить всю, потерявшись в пространстве.       Он сглупил и обзавелся женой, которая до сих пор не могла понять, с кем имеет дело.       — Ты почти ничего не съела, — недовольно произнес он и протянул руку. Флер поджала губы, заметив это, но в следующую секунду вновь вернулась к привычному облику спокойствия и легкомыслия. Вложила свою ладонь в его, позволяя сомкнуть пальцы слишком сильно на бледной коже, подарила слабую улыбку и позволила вывести себя из столовой.       — Не волнуйся, домовики не позволяют мне пр’оголодаться, — мягким и успокаивающим тоном отозвалась она.       Все это она делала с таким непосредственным видом, что ни Драко, ни тем более Скорпиус или эльфы не поняли, что они поругались. Они в принципе не сильно вникали в личную жизнь хозяев, быть может, придерживаясь выстроенных в голове правил или идя на поводу привычки Флер расставлять границы дозволенного. Снаружи она могла выглядеть даже глупышкой, когда ей это было нужно, но внутри, Антонин выучил, у этой женщины были нерушимые принципы.       А он был человеком, ломающим прежнее и выстраивающим новое. Он был неподходящим для нее человеком. Хотел слепить Флер заново, преодолев сопротивление любыми способами, перекрасить куклу, поменять волосы, нацепить новые платья и побрякушки, после чего поставить на полку, закрыть стеклянную дверцу и забыть о запыленных воспоминаниях и ощущениях. Он хотел вытащить ее из-под ледяного панциря и сохранить в витрине, но что-то вновь шло не так.       Она не вырвала руку, даже когда они минули лестничные площадки и прошли в их крыло, не отстала и не попыталась свернуть. Просто шла за ним, нежно касаясь кончиками пальцев его грубой кожи и погружая в колышущуюся ауру своей мягкой и воздушной энергии. Она пахла сладким парфюмом — кажется, за этот флакон Антонин отвалил целое состояние, — придерживала другой рукой юбку, приподнимая ее над кремовыми туфлями — все сшито и изготовлено по личному заказу, она ходит в тех вещах, которые не то, что не позволит, не будет иметь возможности надеть никакая другая женщина.       Его жена была особенной, персоной нон-грата, богиней со светящимся нимбом над золотыми волосами и его личным проклятием.       Флер была… Флер была под панцирем. Флер была ему нужна. Флер все еще безумно пьянила.       Долохов резко останавливается в полутемном коридоре и втягивает воздух полной грудью. Флер неосторожно врезается ему в плечо и недовольно что-то бормочет, впервые с выхода из столовой позволяя каким-то звукам сорваться с языка. Опережая ее желание выдернуть руку и продолжить путь, Антонин делает несколько шагов к стене и облакачивается на нее, заставляя Флер повернуться и приблизиться. Очень осторожно, боясь сделать неприятно, притягивает ее с нежностью и только глаза — вечные предатели — блестят раздражением и отголосками злости. В зеленом океане крон деревьев распыляется огонь.       Флер его видит, встречаясь взглядами, замечает, как языки пламени оставляют за собой вместо леса голый пепел.       Антонин опустил голову, немного наклонив ее в сторону, слабый свет пополз по острой линии подбородка, пряча в тени бровь со шрамом.       — Вы избегали меня, госпожа, — с шутливым упреком в голосе произносит он, рассматривая ее лицо. Растерянно моргнув, она вновь старается вытянуть руку, и он позволяет это, в тот же момент обхватывая жену за талию. Клетка, в которую попался белоснежный кролик, захлопнулась.       — Скор’ей всего, у вас пр’осто не было вр’емени. Как же это, найти лишнюю минутку для какой-то супр’уги, — качнув головой, недовольно произносит она. Длинные пальцы касаются его кисти, она чувствует тепло, пульсирующее под его кожей вместе с кровью. Антонин как печка, рядом с которой просто невозможно замерзнуть.       — Вы обижены, — растягивая губы в слабой улыбке, говорит он давно известный обоим факт. Громко выпускает воздух, приподнимая брови и даря ей сочувственный взор. Флер чувствует, что ее изнутри разрезают расплавленным лезвием ножа.       Она его читает как раскрытую книгу и, отклоняясь немного назад, выгибая спину, понимает, что их глаза, пронзающие друг друга лживыми эмоциями, начали молчаливый поединок.       Проигрывать она никогда не любила, поэтому надула губы и пальцами заскользила вверх по его руке, еле касаясь одежды. Что-то опасное блеснуло в глубине его радужек, тень скользнула на переносицу, и Флер громко сглотнула.       Никто из них не моргнул и не сказал больше ничего. Они стояли друг напротив друга, он осторожно придерживал ее за талию, пока ее пальцы, достигнув воротника, скользили по его шее и пульсирующей вене. Золото волос отразило дернувшийся из-за сквозняка огонь подсвечника напротив, Антонин судорожно вздохнул, когда ее рука замерла на кадыке, после чего резко притянул ближе к себе и поцеловал, жадно вонзившись в пухлые губы.       Она была как мед, опутывала его, липла вся, убивающе сладкая и притягательная. Она была медом с ядом внутри, хищником, спрятавшимся в белоснежной шкурке робкого зайчонка, всей его жизнью на эмоциях, а не на поводе холодного разума.       Целуя ее, Антонин думал, что сможет сделать новый вздох и с трезвой головой оценить происходящие в нем перемены по отношению к ней, но Флер не ответила. Позволила коснуться себя губами, только лишь коснуться, сжав плотно челюсти, после чего отстранилась, ясно показывая, что их игра в порядочных супругов, думающих друг о друге, была лишь притворкой, которой пришло время подойти к концу.       Она сделала шаг назад и первая отступила, взгляды больше не сцепились, его руки соскользнули с ее талии. Воздушная ткань платья защекотала кожу, но Долохов этого не почувствовал: в распахнувшихся глазах читалось лишь желание схватить ее и забрать то, что принадлежало ему — ее поцелуи, ее душу. И он было уже сделал шаг навстречу, коснулся ее тонкой руки, начал обхватывать и не смог.       Он просто не понял, а зачем? Флер все равно не позволит ему опьянеть сейчас, она слишком обижена и зла на его замашки. Она слишком… чужая.       — Я пер’еночую в др’угой спальне, — потухшим голосом, в котором больше не читались никакие эмоции, произнесла она. Устало прикрыла трепещущие веки и сцепила руки в замок перед собой, не зная, куда себя деть и где спрятаться от его взора. Она, словно раскрытая предательница, не посмела больше поднять голову и взглянуть на него, резко отвернувшись и нервно выдохнув.       Сердце колотилось где-то в горле, но она не собиралась больше уступать Антонину. Слишком долго она старалась подстраиваться, следуя совету мамы: та всегда говорила, что для создания хорошей семьи нужно постараться, где-то смолчать, где-то встать на сторону супруга, ведь отношения с ним — их личные, дом для двоих, от порядка в котором будет зависеть вся оставшаяся жизнь, в которой Флер может рвать и метать сколько угодно, показывая характер. Но отношения с Антонином должны были быть той отдушиной, в которой они оба стремятся навстречу друг другу, а не она одна гнется и отступает.       Все, хватит. Его желание ограничить ее свободу, да еще и донесенное в приказном тоне, стало последней каплей в переполнившейся чаше.       — Не стоит, — донесся ей вслед его голос. Тихий, спокойный. В нем не мелькнуло и грамма злости, разочарования или чего-то подобного, чего она ждала в ответ на свое поведение. — Меня ждет Том. Думаю, собрание затянется на всю оставшуюся ночь.       — А даже если нет, поспишь в др’угом месте, — фыркнула она тут же и сжала с силой юбку, приподнимая ее и стремительно уходя прочь. В душе вдруг вспыхнуло раздражение: конечно же, вместо того, чтобы постараться найти общий язык, Антонин помчится к любимому Министру решать его проблемы и как собачонка слушать команды хозяина. Он вновь бросит все ради него, тем самым показывая Флер, что она так и не смогла занять достойное место.       Всего лишь жена и мать будущего ребенка! И правда, какая важность?       Со злостью сцепив челюсти и ворвавшись в спальню, она громко хлопнула дверью и развернулась на пятках, обводя мерцающим взором комнату. Заметив блокнот Антонина на подоконнике, она подлетела к нему и схватила, скрутив и стараясь разорвать. Обложка не поддалась, и Флер не сдержала разочарованного полустона, после чего швырнула книжонку в дверь и прислонилась к подоконнику. Руки бессильно упали, и она склонила голову к плечу.       Господи, во что же она вляпалась?       Притянув бледную ладонь ко рту и прикусив костяшку большого пальца, она невесело усмехнулась. Внутри разбушевался вулкан из эмоций, все тело невыносимо жгло. Хотелось вылить на кого-то гнев, обиду, непонимание своих собственных чувств, обострившихся в сотни раз, вцепиться ногтями в чужую кожу, со всей силы ударить хоть по той же стене позади. Просто сделать что-нибудь для того, чтобы прийти в себя, вынырнуть на секунду из испепеляющего жара, в котором она задыхалась.       Зубы сильнее вонзаются в кожу, Флер судорожно делает новый вздох и слабо стонет.       Она ведет себя как ненормальная какая-то. Швыряется чужими вещами, не может сдерживать порывов, с которыми научилась справляться еще в детстве, когда эмоции захлестывали с головой маленькое существо, окунувшееся в светящийся кучей впечатлений мир. Но тогда, кажется, было даже легче, чем сейчас: она еще не знала, к чему все приведет. Не думала, что выйдет замуж за человека, подобного Долохову, покорится пробудившимся к нему чувствам и пойдет наперекор разуму, проигравшему в долгой и сложной борьбе за верность следующего шага. Ее обставили, красиво заманили в ловушку, а она сиганула в нее с чистой душой, будто лань в прыжке мелькнула на солнце, охотник только и успел, что спустить курок.       Но можно ли было назвать это ошибкой? Так ли сильно она разочаровалась в дальнейших годах, проведенных рядом с Антонином? Конечно же, он очень сложный человек, который довольно часто раздражает своими поступками и действиями, попытками отдалить ее от дел и не пускать во все самое интересное, оградить, запереть в башне красивой принцессой и отчаянно не давать даже в окно выглянуть, охраняя. Но с другой стороны, разве до этого она не находила лазейки, не хитрила, не обходила его характер, добиваясь своего?       Она же Флер, она в любых условиях сможет выжить и из каменной пещеры из застывшей лавы сделать прелестную бальную залу со сверкающими подсвечниками и блестящими полами.       Она отнимает ладонь от лица, силой заставляя себя разжать челюсти и отпустить кожу. Переводит дыхание и прикрывает глаза, отсчитывая до пяти и обратно, водит языком по полости рта, стараясь подавить обжигающее пламя вулкана и затушить огненные искры.       Она еще наведет здесь свои порядки.       Повторив эту мысль про себя несколько раз, Флер удовлетворенно кивает и открывает огромные глаза. В них все еще видны отголоски нахлынувших эмоций, заглатываемых жадно поднебесной голубизной. В такие глаза глянешь — утонешь сразу. Манящие, по-оленьи доверчивые — два драгоценных камня на бледном прекрасном лице. Истинное олицетворение хозяйки: никто не знает, что за ясным и чистым светом прячется, насколько твердый стержень она взращивает, тренируя выдержку и выносливость.       Никто и не узнает, пока Флер не позволит, не откроется человеку полностью, записав его в короткий невидимый список «своих».       Такие люди ее с легкостью читают, изучают, знают, а потом используют все слабые стороны, выигрывают споры, довольствуясь тем, что она отступает, не желая расстраивать, пользуются благосклонностью и добротой. Но все эти люди обычно возвращают обратно намного больше положительных эмоций, раскрывают тайны, вытаскивают из всяких передряг.       В «своих» Флер и Антонина вписала. Первой строчкой, вознесся над остальными. Переступила себя и бывшие принципы, сдалась в их небольшой игре, за что и поплатилась: она невольно коснулась ладонью живота. Что-то теплое всколыхнулось в душе, полностью туша разгоревшийся внутри вулкан.       Она слабо улыбнулась и качнула головой, сбрасывая остатки клокотавших эмоций. Противная черная энергия будто склизкими комками скатилась по коже и шмякнулась на пол, превратившись в уродливую вязкую лужу. Флер поморщилась, сделав шаг в сторону, подняла блокнот Антонина и захлопнула, разгладив при этом смявшуюся страницу. Положила его на комод, стоявший напротив, глянула в отражение зеркала, висящего над ним в раме с вырезанными завитушками и узорами. Оледеневшие глаза смотрели в ответ. Она полностью пришла в себя.       Свободно втянула новый поток воздуха и открыла одну из многочисленных баночек, расставленных перед ней, притянув к лицу: рецепторов коснулся слабый аромат карамели, смешанный с успокаивающими травами. Она кончиком пальца зачерпнула немного мутно-белой смеси и стала размазывать под носом. Один из первых нанятых Антонином колдомедиков, ведущий ее по ходу беременности, прописал это средство для успокоения, сказав, что у нее могут начаться гормональные скачки, влияющие на чувства и их силу. Вот как сейчас — она почти потеряла контроль над собой, задыхаясь в удушающем темном дыме вулканической лавы злости и обиды, пронзившем ее насквозь, растекшимся по всем венам, канальцам и сосудам, заполнившим каждую клетку организма и ворвавшимся во все ее существо.       Настоящая буря одолевала изнутри, и она держалась из последних сил, чтобы не проявить слабость перед Антонином. В любое другое время она бы даже не подумала о таком, ведь жена должна доверять мужу, а муж — жене, но сейчас, когда между ними установился конфликт интересов, в котором Флер не должна была отдать ему преимущество, чтобы не потерять собственную свободу, она боялась любого неверного шага. Антонин мог бы воспользоваться всем, списать ее чувства на то, что нужно ограничить раздражители внешнего мира и получить еще один повод запереть ее в поместье.       Черт побери, он вполне мог бы убедить колдомедиков выписать подобное заключение! Они давно уже выучили, что над вопросами, связанными с беременностью, он трясется, как птица над яйцами, так что перечить боялись: хорошо, если после возражений отделаешься лишь пошатанными нервами из-за криков и угроз. А до чего он мог дойти, по-настоящему разозлившись и преследуя помимо безопасности еще и цель доказать Флер свою правоту и силу в их взаимоотношениях, она и представить боялась.       Чувствуя, как внутри вновь поднимает голову злость, Флер вздрогнула и с силой втянула в себя воздух, смешавшийся со сладковатым привкусом успокаивающей мази. Словно опомнившись, закрутила крышечку и вернула баночку на место, повернулась к окну и приблизилась к нему, стараясь выбросить из головы мысли об их ссоре, уже превращающиеся в какие-то страшные сказки, и принявшись разглядывать ветки оголяющихся с холодами деревьев, склоняющихся к пожухлой траве под потоками бушующего ветра.       Медленно начинала действовать мазь, вид природы, готовящейся к зимней спячке и сейчас буйно сражающейся с наступающими холодами, добавил умиротворяющее действие. Она присела на край подоконника, плечом оперевшись на ледяное стекло, задумчиво соскользнула взглядом на землю.       Недалеко от поместья, повернувшись спиной к потокам ветра, стоял Антонин, высоко поднявший воротник пальто и выкуривающий сигарету, маленьким оранжевым огоньком светящуюся между его пальцами. Слабый лунный свет, пробивавшийся через затянутое облаками небо, почти не освещал его напряженного лица, но у Флер в голове почему-то сам собой возник образ сведенных к переносице бровей, поджатых губ, приоткрывающихся лишь для того, чтобы выпустить горький дым и вновь положить сигарету на язык. Его пугающие глаза в таком состоянии не выражали сильных эмоций, наоборот, превратившись в две рассеянные ледышки, сверлящие ничего не видящим взором маленькие камушки, устилающие дорогу под ногами. Он сейчас не смотрел по сторонам и наблюдал за происходящим вокруг лишь краем сознания, полностью погрузившись в свои мысли. Занырнул в собственную тьму, ушел на дно, так и оставшись там. Будто привязанный камнем.       Флер не знала, как давно он не мог всплыть, окунаясь все глубже и глубже в озеро своей боли. При их встрече он уже был возле дна, а сейчас ей казалось, пробил его и плыл в подводную пещеру. Он прятался от любых лучей света, погружался в те уголки, из которых вылезти почти невозможно.       Он просто боялся чего-то. Боялся и не говорил. Боялся и не признавался самому себе.       Ему было плохо. И благодаря невидимой нити, связавшей их, сковавшей сердце Флер, вонзившись острыми шипами и заставив его колотиться в ритм тому, что пряталось в груди Антонина за толстой коркой льда, она чувствовала, что и ей было плохо тоже. Ей было плохо за него, она хотела помочь, но он не подпускал. Держал на расстоянии от той части себя, которой дорожил больше всего, которая была настоящей и тонула в пучине боли.       Он отрекся от нее и заведомо отрекся от Флер, решив, что, оставив все как есть, не сделает хуже, как и лучше. Он выбрал в самом начале, даже не дав ей шанса, а сейчас медленно начинал захлебываться.       Она прямо видела, как судорожно сжимаются его легкие, не напитываясь кислородом, как замедляется кровь в венах и как мутнеет сознание.       Сейчас, глядя на него, закутанного в темный плащ, стоящего на открытом ветру, она вдруг ясно осознала, что ему нужна помощь. Если она сможет открыть этот замок и нырнет за ним, вытянет на свет, поможет преодолеть десятки метров глубины, все станет намного лучше. Он перестанет пытаться запереть ее, стараясь оградить в первую очередь от себя, а не окружающего мира, закончит с попытками сломить и подчинить, только бы не пустить глубже в сердце.       Ей просто нужно достать его с этого чертового дна и разобраться с большей частью проблем разом.       Она глубоко вздохнула и выдохнула, немного наклонив голову. Антонин вдруг оторвал глаза от земли, отшвырнув сигарету и затушив ее носком ботинка, зашевелился, тряхнул плечами и расправил путающиеся на ветру кольца черных волос. Поднял прожигающие зеленые глаза на окно их общей спальни и замер.       Флер готова поклясться, что заметила мелькнувший странный блеск на его радужках. Заметила и вздрогнула, почувствовав волнение, мурашками пробежавшее по коже, но первая не отвернулась. Она продолжила смотреть на него, выдерживая тяжелый взгляд, перестала моргать и даже задержала дыхание.       В те молчаливые секунды, пока они старательно пытались различить силуэты друг друга в полутьме, прочитать все мысли, терзающие души, сорвать пленку холодности и отстраненности, установившуюся между ними, что-то произошло.       Мелькнула еле заметная искра, механизм щелкнул и заржавевшие шестеренки пришли в движение.       Антонин отвернулся первым, уступив победу ей.