Вальс с дьяволом

      Всю ночь Гермионе не спалось. Голову разрывали мысли, тело пылало жаром. Несколько раз она вставала и распахивала дверь в прохладный коридор, чтобы хоть немного остудить спальню. Как же жаль, что у нее не было окна! А ладонь все время до боли сильно сжимала пузырек с амортенцией. Она яростно сопротивлялась идее выполнить требование Беллатрикс положиться на ход судьбы, потому что понимала, что способ «будь, что будет» не сработает.       Беллатрикс получит желаемое и убьет Гермиону. Быть может, просто не станет издеваться перед смертью, как и пообещала в оранжерее. А в остальном на помилование можно не рассчитывать.       Гермиона уже вывела ее из себя. Да еще, дурная, так грубо отвечала, словно у нее реально были силы сопротивляться ей.       Нервно прикусив большой палец, Гермиона выскользнула из спальни, оставив дверь распахнутой настежь. Зелье жгло руку. Гермиона, не оглядываясь по сторонам, со странным, чужим ей смятением, охватившим душу, брела, сама не зная, куда. Просто шла по прохладным ночным коридорам, шлепая босыми ногами по полу.       Сквозь одно из окон на кремовый бюст какого-то великого русского волшебника со сложно читаемой фамилией падал серебристый лунный свет. Гермиона замерла, жадно вглядываясь в белесое свечение. Как красиво! Все в этом мире, оказывается, такое красивое!       Пошла дальше. Наполненные ядом и сарказмом мысли сжирали мозг.       Самая большая проблема Гермионы — гордость. Ее непомерная, нездоровая, разбухшая, словно злокачественная опухоль, гордость, что руководит ее поступками и мыслями. Детская необузданная гордость требовала от нее быть лучше всех, чтобы никто не посмел назвать ее дурой или посмотреть свысока. Юношеская гордость заставляла сражаться каждый день за свою жизнь в Лютном. Она же, задетая, раздавленная подошвой башмака Темного Лорда, подтолкнула Гермиону напасть на молодого волшебника, что был прислан Беллатрикс вместе с еще несколькими, чтобы отловить ее.       Гордость Гермионы взыграла и сегодня во время разговора с Беллатрикс. Та посмела насмехаться над ней, посчитала ее кем-то слабым. Невзрачная и ничего не стоящая мошка. Более страшной ошибки во взаимоотношениях с Гермионой та даже специально совершить бы не смогла.       Но далеко ли может завести слепая и непокорная гордость? Гордость, что уничтожает тело и мозг.       Гермиона жмурится. Подходит к одному из окон и распахивает его. Высовывает голову и вся дрожит от холодного пронизывающего ветра, тут же принявшегося ластиться к коже. В таком положении она замирает на несколько минут. Пылающее невидимым огнем стыда, ненависти и бессилия тело остывает.       Гермиона устала. Все эти годы борьбы по сути с самой собой и желанием принять судьбу наложили на нее глубокий отпечаток. Гордость есть, а смелости не достает. Поразительное сочетание.       Внизу развернулись колючие кусты завядших роз. Наклониться чуть посильнее — и мало того, что можно будет наконец отпустить эту бессмысленную жизнь, Гермиона даже в случае выживания останется в выигрыше: она больше не увидит этот мир. В сказке про Рапунцель злодейка лишила глаз принца, скинув его в заросли, покрытые шипами. Гермиона может стать этой мачехой для себя, но… но как только эта идея наполняет ее с пальцев ног до кончиков волос, она испуганно встряхивает головой и поспешно делает шаг назад.       Ужасные мысли! Дурные!       Притягивая ладонь ко рту, Гермиона неверяще смотрит на сад за окном, залитый лунным светом. Как ей могло прийти в голову подвести такой итог прожитым годам? Ведь ничего еще не закончено! И не закончится так просто! Гермиона, конечно же, не самый сильный и идеальный человек — ей многого не достает, начиная с терпения и заканчивая ноткой безрассудства, смешанного с удачей, чтобы поступать неправильно в правильные моменты, но, даже несмотря на все это, она справится.       Пока есть хоть малейшая надежда найти выход, Гермиона не позволит себе отказаться от нее. Слепота не скроет несовершенств этого мира, только еще больше обнажит их. А стремящаяся к идеалу Гермиона слишком плохо и тяжело переносит несовершенства.       На следующий день она не присутствовала на уроках Скорпиуса и Лаванды. Оставив их вдвоем, Гермиона направилась к кабинету Долохова, в котором была лишь однажды. Бессонная ночь, отпечатавшаяся под ее глазами поцелуями-полумесяцами, позволила частично примириться с неизбежным.       Сердце бешено колотилось в груди. Ноги словно налились свинцом от волнения. Гермиона ставила на кон все, что имела.       Гермиона ставила на кон себя.       — Войдите.       Глотку сжимали удушающие кольца страха. Но Гермиона сделала шаг вперед и претворила за собой дверь. Она не поднимала глаз на Долохова, расположившегося за своим столом. Зашуршали пергаменты. Чиркнуло перо. Этот звук показался Гермионе в несколько раз громче положенного и болезненно резанул по ушам.       Выдохнув, она достала пузырек из кармана платья. С опущенной головой подошла к столу Долохова и поставила зелье перед ним. Сцепила потные от волнения руки перед собой. Напряжение в теле дошло до пика. Казалось, что еще мгновение, и Гермиона треснет. Все показное эмоциональное равновесие полетит к чертям собачьим.       — Что это?       — Амортенция. Беллатрикс дала ее мне вчера, чтобы я подлила вам в еду.       — Ты подлила? — в голосе Долохова не появилось и грамма заинтересованности, либо гнева. Гермиона, уже представлявшая, как ее отправляют на смертную казнь, непонятливо вздернула голову.       Он что? Продолжал попутно читать свои глупые бумажки?       — Нет.       — Вот и отлично, — выдохнул Антонин и с тяжелым вздохом откинулся на спинку своего стула. Взор ядовитых, хищных, жестоких глаз вцепился в лицо Гермионы. Что он хотел прочитать в ее чертах? Что ей жаль? Что она напугана? Что она решила попытать судьбу и вместо амортенции прирезать Долохова ножом в его же кабинете? Что, что, что хотел выведать этот неподдающийся никакому пониманию взгляд?!       — И все? — опешив, воскликнула Гермиона. — Это вся ваша реакция?       Антонин чуть приподнял левую бровь. Уголок его губы дрогнул. Он протянул руку к пузырьку, взял его и покрутил перед глазами. Откупорил и поднес к носу. Закрыл. Все в тягучей, дрожащей напряжением тишине.       — А что я еще должен сказать? Что амортенция сделана весьма качественно? Или что я якобы не знал, что ты якшаешься с Беллой? И что между мной и ею выберешь меня? — он рассмеялся и качнул головой. — Я очень много пожил, чтобы позволять так долго находиться неподалеку людям, которые могли бы меня обмануть. У тебя же все всегда на лице написано.       Гермиона открыла было рот, чтобы ответить, но никакие слова не приходили на ум. Будто рыба, обреченная на вечную немоту, она стояла перед Долоховым, не зная, куда себя деть. Ее плавили ненависть к нему, страх перед ним, непонимание его мыслей и невозможность их понять. Он и правда пожил много, повидал слишком многих людей в отличие от нее, чтобы у Гермионы была сейчас хоть какая-то возможность разгадать его.       — Так вы все знали?       — В чем заключается твое «все»? — он поставил пузырек обратно на стол и перевел взгляд на Гермиону, буквально пригвождая ее к месту. — Что ты продажная перебежчица? Или что даже такому твоему поведению можно найти оправдание? — он лениво глянул на часы, висевшие на стене за спиной Гермионы. — У тебя есть десять минут. Сумеешь за это время назвать причину, которая убедит меня в том, что ты не опасна, и я подумаю над тем, чтобы не…       — Чтобы не убивать меня? — мгновенно вспыхнула Гермиона.       — Убивать? Зачем же? Есть вещи пострашнее смерти. Тебе в любом случае еще жить и жить, — мрачно отозвался он.       В горле Гермионы встал ком. Долохов явно не стремился напугать ее как Беллатрикс, он был в своем уме, а от того интонации, буквально кричавшие о том, в чьих руках сейчас сила, были намного более… более страшными? Нет, неправильное слово. Интонации были обрекающими.       Гермиона заведомо знала, что ей грозит, когда переступала порог его кабинета, но в разговоре с ним, в его защите от Беллатрикс, как бы паршиво это не звучало, она видела единственный выход. Сейчас она выбирала сторону Долохова. Почему-то она была уверена, что его сторона — сторона победителя.       Только вот, он даже не позволил ей нацепить розовые очки и уверить себя, что он перестает быть ее врагом, перестает быть человеком, сломавшим ее жизнь. Перестает быть собой.       Она сделала глубокий вздох. Сердце, казалось, сломает ребра, настолько быстро и гулко билось в груди. Единственное верное решение подразумевает правду. Союзничество, пусть и недолгое, пусть вынужденное, основывается на хотя бы частичном доверии обеих сторон.       — Люди Беллатрикс выловили меня в Лютном переулке. Я тогда еще не знала, что они пришли за мной, и подралась с одним из совсем юных магов, отняла у него палочку. После этого они накинулись всем скопом, оглушили меня и притащили к ней. Эльфы привели меня в порядок, позволили отпариться в горячей ванной, — голос Гермионы дрогнул. — Я уже и забыла, насколько же хорошо просто полежать в теплой воде. В Лютном сложно помыться. То, что у нее, у вас я могу быть просто чистой — великое блаженство. После этого меня накормили, и только потом я встретилась с Беллатрикс. Она сразу мне сказала, что отдает в качестве подарка вашей семье. Она знала о том, что, когда Флер еще приезжала в переулок в благотворительных целях, она выделила меня среди других грязнокровок, и решила воспользоваться этим. Я должна была попытаться соблазнить вас, чтобы внести разлад в семью. Это бы отвлекло ваше внимание от каких-то там политических дел — Беллатрикс никогда не посвящала меня в подробности — и позволило ей то ли сместить вас, то ли что. Вам виднее, что она хотела сделать. Пока я была у вас в доме, между нами не было никакой связи. Единственный раз, когда я видела, нет, правильнее даже будет сказать, слышала ее перед вчерашним днем, был, когда она пришла к вам передать браслет.       — А Брайтон?       Гермиона поморщилась.       — Брайтон был предупреждением. Беллатрикс не была довольна тем, что я ничего не делаю. Он угрожал мне. Все, что вы, Драко и Лаванда знаете про наш с ним разговор, правда. Большего он не сказал. Но, как видите, его предупреждение не сработало, поэтому Беллатрикс решила встретиться со мной лично. Когда госпожа Адель взяла Скорпиуса и меня с собой по магазинам, какой-то человек толкнул в толпе и передал записку со временем встречи в оранжерее. Как только я ее прочла — она сгорела, иначе я бы вам еще и ее принесла. Но я не собиралась идти, — поспешно добавила Гермиона. — Человек Беллатрикс выловил меня и привел силой. В оранжерее она снова попыталась угрожать, но моя голова больше не была задурманена теплой ванной и едой, поэтому это не длилось долго. Она всучила зелье и велела использовать на вас, иначе обещала страшные мучения прежде, чем уложит недалеко от Брайтона.       Несколько минут Долохов молчал. Его пальцы сжимали пузырек, который он то поднимал, то с тихим стуком опускал на стол. Это был единственный звук, разрезавший тишину. Нервный, ритмичный, добивающий.       — Так значит, ты пришла ко мне под страхом смерти, — он чуть усмехнулся. — Интересно. Почему даже не попыталась выполнить ее глупое поручение?       Гермиона серьезно посмотрела ему в лицо. Кажется, впервые без страха. Как только она закончила говорить с плеч словно свалился огромный груз ответственности и эмоций, и она, хоть и знала, что не останется в этой ситуации в выигрыше, смогла сделать полноценный вздох. Будто до этого она дышала лишь урывками, а сейчас легкие полностью заполнились кислородом. Голова закружилась.       — Я не могла поступить так со Скорпиусом и Флер.       Антонин прищурился. Глаза его блеснули хитрецой, что потонула в болотных омутах за одно лишь мгновение.       Раздумывая над чем-то, он поднялся. Гермиона не отрывала от него затравленного взора. Так смотрят загнанные в угол звери, готовые драться до последнего, хотя на подсознательном уровне и понимают, что не в силах дать достойный отпор. А Антонин, словно наслаждался этим, делал все нарочито медленно. Он вновь взял пузырек с амортенцией и взболтнул, после чего приблизился к книжному шкафу у стены. Пальцы его зависли над одной из полок и, еле касаясь корешков, прочертили линию. Затем он потянул за один из томов, и невидная глазу дверь, одновременно являвшаяся и книжным шкафом, открылась.       Гермиона, не сумев перебороть любопытства, наклонилась вперед и увидела небольшую каморку. В углублении с одной стороны были полки со склянками и зельями. Туда Антонин и поставил пузырек. Затем повернулся и вытянул с другой стороны легко поддавшуюся металлическую чашу, от которой в воздух поднималась серебристая дымка. Незнакомая Гермионе жидкость ходила кругами, но не выплескивалась и не переливалась за края.       Антонин поставил чашу себе на стол, затем взял с полок несколько пустых склянок. Остановился напротив Гермионы. Тревога протянула склизкие щупальца к позвоночнику.       — Это — омут памяти. Верить тебе на слово слишком глупо. Поэтому вперед.       — Что вперед? — не поняла Гермиона и нахмурилась.       — Покажи мне все, о чем только что говорила, — оскалился Долохов и вдруг резко выбросил руку вперед. Он схватил не ожидавшую этого Гермиону за затылок и наклонил вперед, опуская ее голову в чашу. Гермиона только и успела, что зажмуриться и судорожно втянуть воздух.       Но вопреки ее страху, что внутри окажется вода и Долохов просто-напросто утопит ее, так и не позволив поднять голову, сколько бы она не брыкалась, когда кислород кончился, организм неконтролируемо сделал новый вздох, и никакая жидкость не попала в легкие. Гермиона осторожно приоткрыла глаза. Тут же вокруг замелькали черные дымные тени. Несколько мгновений — и они сложили яркую картинку из прошлого, в котором Гермиона была в доме мадам Лестрейндж.       В этой странной субстанции, забившей голову, Гермионе пришлось заново пережить все встречи с Беллатрикс. События повторялись в точности так же, как и происходили, и не было никаких сил повлиять на их ход.       Затем, после окончания встречи в оранжерее, за волосы больно потянули. Все это время Гермиона не ощущала державшей ее руки Долохова, но вот он вытащил ее голову из чаши и отпустил, и Гермиона, притянув пальцы к горлу, принялась жадно хватать воздух. Только сейчас она в полной мере прочувствовала, что ей все это время не хватало кислорода.       Ноги предательски подкосились, и она рухнула на пол. Пока она пыталась отдышаться, даже не глянувший на нее Антонин принялся собирать кончиком волшебной палочки с поверхности странной субстанции светящиеся белоснежные нити. По очереди он поднимал их в воздух, складывал в пустые колбы и закупоривал.       — Что вы делаете? — хрипло спросила Гермиона.       — Собираю твои воспоминания, — не глядя, отозвался Долохов. Когда он закончил, то левитировал омут памяти на место, колбы оставил на столе. Видимо, не собирался показывать Гермионе, где они будут храниться. — Встань. Смотреть противно.       Поспешно Гермиона подскочила и нелепым в этих обстоятельствах движением расправила юбку. Антонин сопроводил этот жест искривившей росчерк его рта насмешкой. Склонив голову к плечу, он еще раз оглядел Гермиону с ног до головы. Крутанул пальцами сделанную из темного дерева волшебную палочку.       — Я хочу, чтобы ты дала мне непреложный обет.       — Что?       — Нерушимую клятву. Если не выполнишь какое-то из ее условий, либо постараешься избежать их — погибнешь.       Гермиона сглотнула тягучую слюну. Антонин жестом приманил ее, и она несмело обошла стол. Остановилась на приличном от него расстоянии. Долохов недовольно нахмурился, схватил ее за руку и притянул ближе к себе. Сжал своей ладонью ее и навел палочку. Гермиона, даже не зная, на что подписывается, хотела было выдернуть руку и отбежать прочь, но хватка Антонина оказалась просто железной.       — Я не люблю таких людей, как ты. Непостоянных. Сейчас ты дашь мне обет на преданность мне, Флер и твоему любимому Скорпиусу. В твою единственную обязанность входит защищать нас ценой своей жизни от любой возможной опасности.       — Будто это нужно вам, — голосом, наполненным презрения, отозвалась Гермиона. Она вновь попыталась выдернуть руку. Антонин обжег ее стальным взором. Словно насмехаясь, разжал пальцы, и она невольно отлетела на несколько шагов назад.       — Это нужно тебе. Полное подчинение мне станет единственным твоим шансом избежать смерти. И посмотри, как чудесно: оно будет основываться на твоей привязанности к Флер и Скорпиусу. Альдес! — громко позвал Долохов, и в комнате тут же появился домовик. — Приведи сюда Адель прямо сейчас. Если будет сопротивляться и пытаться выбить себе дополнительные пять минут, разрешаю применить силу.       Лицо Альдеса исказилось. Он беспокойно глянул на хозяина и на Гермиону, но, не в силах что-то сделать, растворился в воздухе. Сердце гулко стучало в груди. Не прошло и пары минут, как Альдес вновь появился, только теперь уже вместе с Адель.       — И что за спешка? — отпустив тонкую ладошку домовика и сонно потянувшись, спросила волшебница. Она обвела теплым медовым взглядом кабинет и вздохнула. Но хорошее настроение как ветром сдул подаренный ей взор Антонина и выражение его лица. Адель вся тут же подтянулась и стала более серьезной. Вновь зазвучавший голос лишился присущих ему интонаций. Гермиона впервые слышала от нее такой жесткий и требовательный тон: — Что происходит?       — Хочу заключить непреложный обет.       — Это еще зачем? — нахмурилась Адель и тоже обошла стол. Смерила Гермиону непонятливым взором.       Антонин ей не ответил. Он качнул головой — и одного лишь этого жеста стало достаточно для того, чтобы Адель перестала задавать вопросы. Она согласилась! Согласилась на обет, который мог принести Гермионе смерть, согласилась так просто, будто это был обычный спор! Она, кажется, даже над едой на завтрак размышляла дольше, чем над своим согласием сейчас!       Слабая надежда не рисковать собой, вспыхнувшая в Гермионе с появлением Адель, тут же превратилась в труху. Антонин вновь грубо взял ее руку. Наученная опытом, Гермиона не вырывалась.       — Клянешься ли ты, Гермиона Грейнджер, защищать ценой своей жизни жизнь Флер Долоховой, Скорпиуса Малфоя и мою, Антонина Долохова?       Огненные всполохи тонкими нитями связали руки. Гермиона бросила пылающий злобы и обиды взгляд на Долохова. Адель тихо велела ей поклясться.       — Клянусь, — с трудом повернув язык, произнесла Гермиона. В ту же секунду нити вспыхнули, обжигая кожу, и растворились в воздухе. Антонин отпустил ее руку и повернулся к Адель, вопросительно посмотревшую на него. Ее брови были напряженно сведены, а глаза так и молили рассказать, что за чертовщину Долохов творит.       Он же, что совсем не вязалось с его образом и происходящим, шутливо щелкнул ее по усыпанному светлыми веснушками носу.       Гермиона разглядывала свою руку. Непреложный обет не оставил на коже никакого отпечатка. Но язык будто посыпали пеплом после того, как она поклялась — угроза смерти (не просто так ведь Антонин требовал от нее именно этого!) тревогой скрутилась вокруг сердца.       Почему-то казалось, что ее весьма умно обманули. Будто все это время ее мысли, ее действия, ее решения вели к тому, чтобы она пришла к Долохову, призналась ему во всем и принесла клятву в верности. Если он все это время знал или догадывался о ее связи с Беллатрикс, то можно подумать, что он разыграл огромную партию. Гермиона оказалась пешкой. Как бы она не хотела перестать ею быть и самостоятельно распоряжаться своей судьбой, в конечном итоге она не сдвинулась с места, только кукловодом оказался другой человек.       Невовремя вспомнился нечаянно услышанный разговор Антонина с Корбаном Яксли, когда тот предупреждал, что Гермиона может быть опасна и быть человеком Беллатрикс, а Антонин с такой странной и несвойственной ему легкостью отнесся к его словам! Наверняка он уже тогда держал в голове несколько вариантов развития событий!       Он никогда не выглядел, как продуманный стратег, но сейчас у Гермионы сложилось стойкое впечатление, что именно им он и был. Что-то странное творилось среди сильнейших Магической Британии. И, кажется, даже Адель с Романом, живущие в другой стране, были в курсе этой странности, а она, Гермиона, находящаяся совсем рядом с огнем, не могла почуять дыма!       Непонятный, невидимый и путанный клубок. Кто знает, как попадание Гермионы в него повлияет на ее жизнь? Будет ли она вообще жить завтра?       — Возвращайся к своим обязанностям. И смотри, никто не должен узнать о нашем разговоре, — глухо проговорил Антонин.       Оставляя Адель и Долохова в кабинете и неуверенно, тяжело ступая прочь, Гермиона могла размышлять лишь об одном: теперь ее жизнь была в руках ненавистного ей человека — Антонина Долохова — и она понятия не имела, что будет завтра. Даже предположить не могла. Он был слишком сложен, чтобы у нее вышло прочитать его. А своими словами и действиями сегодня он только сильнее запутал Гермиону.       Ее теперь связывал не только браслет-метка грязнокровок, но и смертельное проклятие. Оно было бомбой замедленного действия — никогда не знаешь, когда рванет.       Гермиона в последний раз обернулась на дверь кабинета. Ей вдруг стало до одури жаль себя. Не было человека на ее стороне, не было того, кто просто мог бы взять и защитить ее от этого обета. Сковавшее сердце чувство длилось всего несколько мгновений — Гермиона ненавидела жалость, особенно жалость к себе, поэтому приложила все оставшиеся в душе силы, чтобы задавить ее. Она сама себя защитит. Она сама сможет разобраться со всей этой ситуацией.       Наверное.