***
А в «Развратной Русалке» обстановка была, как и всегда, весьма оживленная. Сборище пьяных в стельку мужчин заполонили все пространство, валяясь по углам и выблевывая выпитый джин. Здешние дамы тайком обворовывали их карманы, пользуясь бессознательным состоянием спившихся бедолаг, скрюченных в позах эмбриона и мычащих что-то себе под нос. За барной стойкой сидели более выносливые индивиды, выплескивая бармену накопившиеся возмущения от тяжелой работы в море и на промышленности. Те, кто не мог себе позволить опрокинуть пару стаканов выпивки, сидели на улице под ливневыми каплями, сгорбившись и глядя на свое отражение в лужах грязи. Со второго этажа доносились громкие вопли и возгласы. Все прекрасно знали, что находилось на втором этаже Русалки, и мечтали туда попасть с какой-нибудь легкодоступной, но нежной красавицей. Вот только здесь обитали огрубевшие, изуродованные женщины, давно сломавшиеся внутри, наплевавшие на все свои ценности. Им нужна от тебя лишь горстка монет на дозу и выпивку, а сделают они ради этого что угодно, но ничего законного и достойного. Закон и достоинство в Лондоне 19 века? Приглушенный свет давил на глаза и от этого сознание погружалось во мрак все сильнее, виски сдавливало словно под прессом. Все спиртное сгущалось в глотке и просилось вылезти наружу, но Джек старался подавить рвотные позывы. Содержимое желудка перемешивалось от быстрых и рваных движений, мутузя и без того напряженное тело. Кровать жалобно скрипела под грузом двух тел; тяжелое дыхание, тихие всхлипы и стоны. Мужчина в лихорадке стискивал бледное, изящное и бархатистое тело. Лакомый кусочек в лапах отшельников и убийц. Она дрожала, но благородно принимала все происходящее с ней. У нее не было власти над этим мужчиной, не было власти над своими поступками, над своей жизнью и судьбой. Ей приходилось только принимать это. Именно так появляются женщины, о которых сказано выше: у них нет влияния над собственной жизнью, ибо мужчины всегда сильнее. Джек задыхался, до боли вцепившись в мягкие, теплые ягодицы, об которые он с блаженным удовольствием шлепался телом. Нависая над тоненькой, покрытой блестящими капельками пота спиной, он улыбался, улыбался маниакально и победоносно. Ведь именно ему достался до мурашек сладкий, безумно возбуждающий, не тронутый ничьими грязными лапищами десерт. Она же не чувствовала ничего. Внутри ее души зияла пустота: она была чистым листом, медленно впитывающим отравляющие миазмы подобного места. Она не чувствовала ненависти, не чувствовала обиды и злобы, только если страха немного. Ведь ей сказали, что так надо, а раз так надо, значит, она должна. За это платят, за это хвалят, значит это не так уж и плохо. Всего лишь нужно вытерпеть все надругательства, избиения, грязные, отвратительные слова, голод, нищету и боль. Но не глядя на весь окружающий кошмар, доброта оставалась ее верной спутницей. Милосердие всегда трепетно отзывалось в сердце, когда она видела очередную пьянь, валяющуюся в подворотнях с расквашенными окровавленными мордами: она помогала им подняться, давала последние деньги и кусок хлеба, наплевательски относясь к своему пустующему днями и ночами желудку. Только помогая другим она чувствовала себя нужной, живой. Даже к трясущемуся сумасшедшему мужчине, что нависал над ней, она относилась сочувственно. Ведь не от хорошей жизни он находится здесь, его нужно хорошенько утешить и постараться не получить от него же по лицу. — О-ох… Мэри, ты просто прекрасна. С хрипом Джек вышел и поспешил натянуть свалившиеся штаны. Руки не слушались, тремор пробивал их насквозь. Эта девушка была действительно прекрасна, она сводила всех изголодавшихся по ласке работяг в округе. Но факт быть единственным, кто может проводить с ней ночи, подрывал самолюбие Сплэттера. Он улыбался свей клыкастой, извращенной улыбкой, оглядывая поднимающуюся дрожащую фигуру. Мэри одернула бардовое платье и поднялась с кровати, распутывая взъерошенные волосы. Тело жутко болело, осунувшееся лицо проглядело за ней из отражения в окне. — Вы должны заплатить, — она обернулась к Джеку, глядя на него бесстрастно, но подавляя тревогу, затаившуюся в животе. Улыбка медленно сползла с его лица. Мужчина пошел на девушку, а она стояла на месте; тяжелое спертое дыхание, отдающее перегаром, коснулось ее щеки. Колючие щетинистые волосы раздражали кожу. Мэри вовсе застыла, смотря в сторону серыми, испуганными глазами. Что-то щелкнуло внизу. И в мгновение к шее прижалось это «что-то», холодное и стальное. — Ну вот че ты портишь момент, малышка? — Джек провел по ее виску горячим, склизким языком, заставив поморщиться от запаха. — Отдам я тебе сраные деньги. Только сначала прикончу кое-кого. Он хрипло засмеялся, словно сказал очень забавную вещь. Мэри нервно улыбнулась, держа ровно голову и не шевелясь, ощущая плотно прижатый нож. — Скажи своему старику, что все в порядке. Пусть не ругает тебя. — Он смял в пальцах ее щеку и грубо потискал, затем похлопал и поспешил удалиться из комнаты. Ему было плевать, как хрупкая девушка отправиться домой по темным улицам, сквозь пьяных маньяков и пошляков. Он захлопнул за собой дверь, оставив ее одну, наедине с бьющимся в окно ливнем. Она тяжело вздохнула, поправляя ленточки на рукавах-фонариках тонкими, синеватыми от холода пальцами. Оранжевый свет огня в лампе вырисовывал ее утонченные черты лица: остренький, вытянутый нос, багровые губы, длинные ресницы, и глаза, два озерца, печально глядящих на увядающий мир. Веснушки на фарфоро-бледном лице являлись словно олицетворением капелек света в бескрайней бездне. Она переплетала растрепанные косички, вновь обернувшись к окну и наблюдая, как Джек Сплэттер стремительно направляется куда-то по дождливой улице. Дошла Мэри, благодаря чуду и собственной отваге, благополучно. Отыскав трезвого рабочего, она упросила довести ее до Хаундсдича, конечно же, за плату. Разврат ему не был нужен, лишь поцелуй юной леди и пара монет. Мужчина даже предложил Мэри плащ с капюшоном, защитив бедняжку от промозглого дождя. Поблагодарив его, девушка зашла за красивые, черные ворота, и минула табличку, которая гласила, что мы попали в приют для душевнобольных сирот. В нем все осталось таким же тоскливым и серым с нашего последнего приключения. Разбросанные по полу игральные карты, кукольные домики, и сами куклы, с отсутствующими частями тела и потерянными глазами. Стоящее в углу пианино, камин, над которым возвышался портрет ее спасителя, ее покровителя и бога в окружении детишек. Она невольно вздрогнула, услышав скрип на втором этаже. Кому-то приспичило в туалет посреди ночи. Мэри поспешила в свою комнату, находящуюся на первом этаже. Перед дверью она увидела знакомую вышитую надпись в рамке: «Заработай себе на жизнь.» А когда зашла, ее встретил тяжелый взор из-под сверкнувших круглых очков. — Почему так долго, Мэри? — Тихо произнес он, только лицо было явно недовольным по причине позднего прихода подопечной. — Простите. Из-за дождя оказалось трудно добраться. — Ты заработала что-нибудь? — Да. Но он пока не заплатил. Сказал, что сделает это чуть позже. Теперь же мужчина не скрывал раздражения и нахмурился. — Подойди. Его стальной голос сковывал, но она, неспешно переставляя ноги, оказалась рядом. Мужчина с животным нетерпением сгреб девушку и усадил на свои колени, вырвав из ее груди громкий вздох. Горячие крупные ладони обвили продрогшее тело; мужчина водил пальцами по бедрам Мэри, сминая приятную, мягкую ткань платья. Она понимала, к чему все идет. Тяжелое, нервное дыхание ее спасителя было настолько громким, что затмевало гулкое сердцебиение. Цепкие лапы медленно сдавливали усталую, беззащитную пташку. Теплые губы коснулись шеи. А проворные паучьи пальцы скользнули между ног. Услышав тихий стон, его взбудоражило, переклинило. Он захотел большего и повалил Мэри на кровать, нервно пыхтя, точно сейчас взорвется от нетерпения. — Пожалуйста, не надо, — она не отдавалась ему, умоляюще глядя в глаза. — Я ведь поработала сегодня. — Недостаточно, — тяжелый голос походил на рык. Сильные руки раздраженно задирали платье, а шуршание ткани затмевало тихие всхлипы Мэри. За окном продолжал идти сильный дождь. А по позолоченной табличке стремительно бежали капли, которая гласила, что мы попали в приют для душевнобольных сирот, управляемой доктором Ангусом Бамби.***
От стука Алиса вздрогнула. Она сидела на койке в палате, листая потрепанную книгу. — Кто это? — сдвинув темные брови на переносице, она потянулась рукой к подушке. — Вставай, — донесся громкий голос санитарки. — Доктор Викториано желает тебя видеть. — Ты что-то хотел? — войдя, Алиса с безразличием оглядела кабинет. Буквально вчера немой, застывший во времени склад для пыли и насекомых, а сегодня — строго убранный, чистый кабинет. Ничего лишнего на столе, на полках несколько книг; предметов было заметно немного, но чувствовалось, что хозяину вовсе не нужен лишний хлам. Рубен не любил хранить бесполезные вещи, которые образовывали сплошной бардак и неразбериху. Мужчина отвлекся от бумаг, подняв на девушку взор. Он возвысился над столом, приглашая жестом присесть в кресло напротив. — Здравствуй. Да, я хотел бы поинтересоваться, что за помойная тряпка обмотана вокруг твоей руки. — Тебе не все равно? — не успела она закатить глаза, как мужчина, перегнувшись через стол, резко навис над ней, явно не одобряя подобный тон своей собеседницы. — Я твой врач, Лидделл. Я лично отпилю твою гниющую руку, если ты сейчас не встанешь и не пойдешь со мной. Ничего больше не произнося, блондин вышел из кабинета, оставив дверь открытой. Проглотив абсолютное непонимание происходящего и легкое возмущение, она поднялась, пытаясь искренне понять, что новоиспеченному доктору понадобилось от нее. В простую людскую солидарность она все же не верила, что тут говорить о помощи врачей? — Будет немного больно, — прежним тоном он попытался успокоить Алису. Тщетно, ведь этой бесшабашной давно плевать на себя и собственное тело — ей не холодно и не жарко, будет больно, или нет. Только Рубен не обманул: стало адски больно, когда перекись коснулась грязного, практически черного бинта. Все зашипело и вспенилось. Лидделл скривилась, закусив губу. Доктор внимательно наблюдал за ее реакцией, делая свою работу очень аккуратно. — Потерпи немного, — он прошептал, пытаясь плавно отодрать прилипший к коже бинт. Она молчала, но тяжелое дыхание и тихое мычание все равно срывались с уст. Она прекрасно понимала, что сама виновата в своей боли. Сама позволила порезам начать гнить и воспаляться. Спустя несколько мучительных минут Рубен смог наконец-таки снять проклятый бинт, и то, что он увидел, вызвало у него бурю эмоций и громкий вздох ужаса. Обычно сдержанный, воспитанный мужчина не сдержал достаточно резких слов. — Ебаный в рот, ты тесаком себя кромсала? — Рубен впился взбешенным взглядом в девушку, заставив ту слегка смутиться. Никто прежде не беспокоился о ней, и уж тем более никто не орал на нее за то, что она с собой делает. Она помолчала некоторое время, потом пробормотала: — Обычный столовый нож… Он грозно перебил, разыскивая что-то в медицинском чемодане — Ничего не хочу слышать, Лидделл. Девушка замялась, наблюдая, как сосредоточенно мужчина ищет свои инструменты. Но, увидев иглу, заметно оживилась. — Ты же не будешь меня штопать? — она напряженно нахмурилась. Он лишь молча оглядел ее с поднятой бровью, без слов отвечая, что, да, несомненно, дорогуша. — Смогла разрезать буквально на куски свою кожу, сможешь и это потерпеть. — Нет, нет, не надо. Рубен взглянул на нее более сочувственно. — Да не бойся ты. Я вколю обезболивающее. — Я усну? — Нет. Просто не будешь чувствовать своей руки некоторое время. — Вау. А с мозгом так можно? — У тебя, погляжу, такое бывает и без анестезии. Алиса недовольно фыркнула, вызвав на губах доктора улыбку. — Очень остроумно. — Благодарю, — Рубен с некой виртуозностью начал наполнять шприц жидкостью из склянки, — а теперь умолкни и не мешай. После посещения доктора Алиса вернулась в палату, выжатая, точно лимон. Руку потихоньку начинало отпускать, поэтому она постаралась изо всех сил уснуть, чтобы не чувствовать усиленную терзающую боль. Она понимала, что, проспав день, ночью не удастся спастись от кошмарных видений. Но, может, на этот раз повезет. Рубен же внимательно изучал историю Алисы, сидя у себя в кабинете и сосредоточенно листая страницы. Пожар, потеря семьи, так похоже на него. Это хотя бы объясняет, почему он чувствует, что должен защищать ее и быть рядом. Чувствует… родство? Только единственное отвлекало Викториано от подобных дум. Физиономия приютившего Алису доктора — Ангуса Бамби, известного английского миротворца и благотворителя. Ходят о нем слухи, что он заставляет работать детей, причем далеко не гуманным образом. Рубен знал его, знал его терапию по «забвению». И он всем нутром ощущал, что что-то упускает. Что-то очень важное. Но никто не мог дать ответов. Никто, кроме сумасбродной девчонки, кромсающей себя столовым ножом. Вновь стук. На сей раз Алиса вскочила с постели, будто ошпаренная. Тяжело дыша, она провела ладонью по лицу, сонно пробормотав: — Что такое? Вы уже проверяли мою комнату. — Это я, Алиса, — Рубен зашел, выглядя слегка обеспокоенно, — надо поговорить.