Amor vincit omnias

      Когда Санса проснулась, уже стемнело. Первое, что она увидела, открыв глаза – был незнакомый ей человек, смуглый и черноволосый, его глаза блестели в свете свечей как два агата. Он держал ее за запястье и прижимал большой палец к тому месту, где билась кровь. Санса попыталась вырвать руку, но он сжал крепче и с укоризной зацокал языком. Она перевела взгляд в сторону: чуть дальше за спиной у незнакомца стоял Пес, как всегда, мрачный, и скрестив руки на груди, наблюдал за происходящим. Справа от Пса в углу комнаты стояла незнакомая ей девушка, сложив пухлые маленькие руки на круглом животе; она была одета в рубашку, юбку и передник, а ее темные волосы были заплетены в две косы, скрученные рогульками над ушами. Заметив взгляд Сансы, она весело улыбнулась и поклонилась. «Служанка» – догадалась, Санса. Кто же тогда этот мужчина? И почему все остальные воспринимают его поведение как должное?       Наконец, странный человек отпустил ее руку – Санса тут же отодвинула ее в сторону – вздохнул и заговорил на незнакомом языке. Смотрел он при этом на Сандора Клигана, но тот едва ли понимал хоть слово из его лопотания – зато девушка-служанка, сосредоточенно нахмурившись, кивала. После этого незнакомец встал, порылся в кожаном мешке, который принес с собой, и выложил на стул, где сидел до того, несколько полотняных мешочков, от которых по комнате пошел слабый травяной аромат. Он еще раз посмотрел на Пса, показал на мешочки и пучки, и что-то сказал – служанка снова закивала, Пес нахмурился, но тоже кивнул. Наконец, мужчина глубоко, удовлетворенно вздохнул и протянул смуглую ладонь. Пес недобро поджал губы, но достал из кошеля у пояса золотой и положил в руку незнакомца. Тот подбросил монету на руке, попробовал на зуб, довольно цокнул языком, коротко поклонился и вышел, а служанка за ним. Они остались одни. Пес, наконец, обернулся к ней. - Проснулась? – мрачно спросил он Сансу, глядя на нее так, словно она была в чем-то виновата.       Санса кивнула. Тошнота прошла, но она ощущала сильный голод и жажду. - Я хочу… Нельзя ли мне что-нибудь поесть? – спросила она. Голос был слабым и сиплым, говорить было больно – горло точно поросло изнутри колючками, как бывало в детстве, когда она болела, уголки губ были в трещинах, из которых при каждом слове сочилась кровь. - Можно – все так же мрачно ответил Пес, не меняя позы. – Как только я узнаю, что наболтал этот знахарь, чтоб ему печенку разодрало. И – тут он угрожающе наклонился к ней – только попробуй умереть. Он выпрямился и вдруг осклабился, мелькнули зубы, белые и крепкие, как у собаки, обгорелая половина лица уродливо скривилась, Сансе даже почудилось, что кожа должна хрустнуть, точно поджаристая корочка на мясе. – В конце концов, зря я что ли столько золота потратил.       ***       Здоровье возвращалось к Сансе медленнее, чем ей бы того хотелось. Дважды в день она пила противные горькие травяные отвары, которые ей приносила улыбчивая пухленькая служанка, которую, как узнала Санса, звали Дория. На общем языке она почти не говорила, и Санса, устав общаться знаками и гримасами, принялась ее учить, когда у той выдавалось немного времени между работой по дому. Из еды ей разрешали только вино с водой, сухие лепешки да вареную курятину, но, вспоминая те жуткие дни на корабле, Санса не жаловалась и съедала все, что ей приносили. Через три дня она могла уже сидеть в постели, через пять – начала вставать, через десять – осторожно ходить. Слабость и головокружение постепенно отступали. Половину луны спустя в ее комнате снова объявился смуглый лекарь, и Санса его уже не боялась. Он щупал ей руку, мял щеки, заставил открыть рот и показать язык, заглядывал в глаза, но в конце довольно зацокал, а после служанка передала на ломаном общем языке, что все хорошо. Клиган, стоявший тут же рядом – Санса не посмела попросить его выйти, хотя ей и было стыдно – все с тем же хмурым лицом, что и в первый его приход, дал лекарю еще один золотой. Тот, сказав что-то непонятное, но учтивое, поклонился глубже, чем в первый раз, и покинул их – Сансе хотелось думать, что навсегда.       Первое время в Браавосе она вообще ни о чем не думала – только спала и ела вволю, сидела в маленьком саду за домом, слушала отдаленный шум городских улочек и крики чаек, наслаждалась солнцем, теплом, запахом цветов, а самое главное – осознанием того, что она далеко-далеко от Серсеи, от Джоффри, от Королевской гавани. Улыбалась при мысли, что больше никто не сможет ее бить и мучить, что ей не придется становиться королевой и рожать Джоффри детей. Ей нравился их дом нежного мягкого цвета опавших розовых лепестков с синей дверью, которая вела на улицу, где она пока не бывала. Нравилась ее комнатка – маленькая, чистая и уютная, с голубыми стенами, на которых неведомый художник белой краской намалевал волны. Нравилась узкая кровать с соломенным тюфяком, небольшой скрипучий комод для одежды, в который Дория сложила ее скудные пожитки, маленький столик, на котором стоял медный таз с водой, кувшин и старое зеркало – когда слабость прошла, и она смогла выходить из дома, то стала добавлять к этой скромной обстановке букет цветов в глиняном кувшине, который выпросила у Дории.       Правда, собственное отражение Сансе не очень нравилось – а если уж говорить начистоту, то, когда она впервые смогла встать и подойти к зеркалу – то оно ее ужаснуло. Бледное худое лицо, обтянутое кожей, будто череп, тусклые волосы, запавшие глаза, потрескавшиеся и будто выцветшие губы. Даже радость от того, что она выжила и свободна не смогла перебить того отчаяния, в которое ее ввергало собственное лицо – то, чем Санса привыкла гордиться с тех пор, как себя помнила. Впрочем, со временем и это поправилось – с каждым днем она выглядела все лучше. Вот уже и худоба стала менее болезненной, и волосы, которые Дория обмывала травяными отварами – не теми, что приносил лекарь, а какими-то другими – стали гладкими и блестящими, хотя и продолжали выпадать, так что прежде толстая коса Сансы стала в два раза тоньше. Да и на щеки постепенно вернулся румянец, в глазах появился блеск. Красота возвращалась одновременно со здоровьем – отступала слабость и головокружение, она уже могла есть почти всю еду, что готовила Дория, хотя не все ей нравилось – она готовила острые бобовые похлебки и жареную рыбу, бесконечные лепешки из грубой муки, смазанные растопленным маслом и мясо с бобами в пряной подливе с терпким сладковатым запахом; а еще как-то раз с торжествующей улыбкой подала им на ужин какие-то странные ракушки, в которых лежали желеобразные существа. Их, согласно объяснениям Дории, надо было поливать уксусом и сразу опрокидывать себе в рот. - Устрицы – объявила она, поставив блюдо на стол и сложив, по привычке, руки на животе.       Санса смотрела на то, что больше всего походило на слизняков, которые выползают после дождя, и не могла подавить отвращение. - Очень дорогие – добавила Дория. - Седьмое пекло – проворчал Пес, но протянул руку, взял ракушку, сбрызнул уксусом из особого кувшинчика, опрокинул себе в рот, прожевал, проглотил… И вдруг широко ухмыльнулся, что всегда делало его уродливее, чем обычно. – Седьмое пекло! – воскликнул он уже с восхищением. Дория довольно улыбнулась в ответ, поклонилась и вышла.       Санса решилась попробовать странное лакомство только после того, как Пес съел уже три, осторожно поднесла ко рту грубую ракушку, позволила куску мягкой плоти скользнуть себе в рот – и вдруг поняла, что ничего вкуснее в жизни не ела. - Можем ли мы есть их каждый день? – спросила она, когда на столе остались только пустые ракушки. - Нет, Пташка – с сожалением в голосе ответил Пес. – Эти злогребучие устрицы охренеть как дороги. Этот ужин стоил половину того, что мы съедаем за целую луну. Так что каждый день их есть не выйдет, но обещаю, что как-нибудь еще раз их куплю.       Санса огорчилась – это было первое браавосское кушанье, которое ей по-настоящему понравилось. Она вздохнула и принялась за хлеб с сыром и яблоками, составлявший остаток ужина. И, словно огорчение из-за дороговизны устриц подтолкнуло ее, она отложила вилку и нож и задала вопрос, который постепенно мучил ее тем сильнее, чем здоровее она становилась: - Си… – Пес зыркнул на нее, и она осеклась и замолчала. Как ей все-таки его называть? До этого она избегала к нему как-либо обращаться, но это становилось слишком неудобным, нужно было как-то выйти из положения. Клиган? Так обращается господин к слуге-простолюдину, но Сандор Клиган, несмотря на сомнительность своего происхождения, все же не был простолюдином, и уж конечно, не был ее слугой. Пес? Она не Джоффри, ей не нравилось это прозвище. Сандор? По имени женщине прилично звать только брата, сына или мужа – он не был ни первым, ни вторым, ни третьим. В конце концов, Санса махнула рукой, и решила отложить решение этого вопроса и вернуться к тому, что она собиралась задать с самого начала. - Как долго мы здесь пробудем? - Пташка захотела обратно в клетку? – он с сарказмом взглянул на нее исподлобья и налил себе вина. – Понимаю. Что может быть лучше, чем дом родной. Как только найдем способ вернуться. Я думал об этом, но пока ни до чего не додумался, девочка. Нас искали в Солеварнях. Две луны – слишком короткий срок для того, чтобы Серсея сдалась, у нее хватает и золота, и злобы, она может нанять хоть тысячу ищеек, которые обшарят каждый дом в Вестеросе, каждую лачугу, таверну, гостиницу, бордель и септу.. Ты и я – слишком заметны, нас легко найти, то, что мы вообще ускользнули от них – гребаное чудо. - Я… Я могла бы перекрасить волосы – выпалила Санса первую пришедшую в голову мысль и покраснела – лучше Псу не знать, что она подумала об этом, вспомнив тех женщин из борделя, куда он привез ее в ночь побега. Мысли Сансы невольно снова вернулись к тем нескольким часам, что она проспала в нужнике, в то время как он… - Умная Пташка. А мне что прикажешь делать – тоже волосы красить? Или размалевать себя, как шлюхе? – Санса вздрогнула, точно он мог прочесть ее мысли. – Нет, не выйдет. Мою рожу не спрячешь. Ты говорила, твои мать и брат сейчас в Риверране? - Я не знаю, где они сейчас – Санса грустно потупилась – но две луны назад они там были. Вы хотите отправиться туда? - Ты вообще слушала, что я говорил, а? Стоит мне высадиться в любом порту Вестероса, Старый Лев Тайвин и его сука-дочурка будут знать об этом уже на следующее утро, если не раньше. Разве что ты хочешь, чтобы я ушел и не вернулся, да, Пташка?       Санса сглотнула и искоса посмотрела на Пса. Он снова налил себе вина, и в его голосе снова слышалась та ярость, которая впервые напугала ее в ночь после турнира Десницы. По спине Саны пробежал холодок – она уже отвыкла бояться Пса, тем более, что за эти две луны она его почти и не видела: утром он всегда уходил до того, как она проснется, а за ужином почти всегда хранил молчание, изредка высказываясь по поводу еды или вина. - Нет, так не выйдет – уже спокойнее добавил Пес, потирая рукой подбородок. – Нам обоим плыть туда просто так наобум – опасно, мы не знаем, что нас там встретит. Мне одному пробираться в Риверран, а тебя оставить здесь – тоже опасно. Нужно придумать какой-то другой способ. Покопайся в своей хорошенькой головке, Пташка – нет ли там какой-нибудь умной мысли. - Письмо – вдруг выпалила Санса. – Я могу написать им письмо. Вам не придется доставлять его самому – можно щедро заплатить гонцу и корабельщику, чтобы тот отвез его леди Кейтилин Старк или ее сыну в Риверран или любое другое место, где они находятся. - И ты что, правда думаешь, что его по дороге никто не перехватит? Даже если шпионы Вариса не додумаются обыскать иноземного гонца, в чем я сомневаюсь – то обычные разбойники его зарежут по дороге, и все. А если потом письмо попадет не в те руки – мы покойники. Городу Браавосу на нас насрать, он нас выдаст быстрее, чем успеешь моргнуть.       Санса прикусила губу. Да, Пес прав. Может быть, лучше послать не человека, а ворона? Есть ли вообще в Браавосе ученые вороны, как в Вестеросе, и мейстеры, что умеют с ними обращаться? Долетит ли ворон через Узкое море? Но письмо действительно могут прочитать, а они об этом даже не узнают, и тогда что? Снова бежать, но куда? - Ладно – он тяжело облокотился на стол и буравил ее пьяным взглядом – Иди спать, Пташка. Может, увидишь что полезное во сне.       Подчиняясь приказу, Санса отодвинула тарелку с остатками ужина, встала, пробормотала нечто, похожее на «Доброй ночи», и вышла, стараясь не думать о взгляде, который жег ей спину. Ночью она долго не могла заснуть – в голове у нее лихорадочно клубились обрывки мыслей, сомнения, возможные и невозможные способы возвращения к маме и Роббу, которые мешались с воспоминаниями, поднявшимися откуда-то из глубин памяти, точно взбаламученный ил – о ночи побега и о том разговоре, что она невольно подслушала. И, как ни старалась Санса сосредоточиться на побеге и придумать что-то умное, как ей было велено, ее мысли все время, как назло, возвращались к услышанному, хотя каждый раз ее окатывало горячей волной стыда; тем более странно, что куда более неприличные воспоминания о том, как он на корабле был для нее и нянькой, и служанкой, выносил рвоту, ночное ведро, кормил с ложки, точно младенца, ее не смущали вовсе. Что же с ней произошло за эти две луны? Неужели на чужой земле она перестала быть леди, которой могла бы гордиться леди Кейтилин? И если так – какими глазами она посмотрит на дочь, когда та, наконец, вернется в ее объятия?       После ухода Пташки – «Не смотри на нее!» – Пес допил остатки вина, но вместо того, чтобы лечь спать, отправился бродить по городу. По бесконечным каналам, которые были здесь вместо улиц, почти бесшумно скользили длинные остроносые лодки, управляемые одним человеком с помощью шеста; от воды тянуло гнилью и тиной. Окна богатых домов светились изнутри, иногда оттуда слышалась музыка или смех. Жаль, Пташка всего этого не видит – но он не хотел выпускать ее из дома, пока не убедится, что никто их здесь не ищет. Сам он ходить по темным улицам Браавоса не боялся – при нем был его меч, кинжал и кожаная кираса, которую можно было сверху прикрыть туникой. Даже местным убийцам-брави, о которых ему рассказал какой-то лавочник – легким, вертким, с тонкими гибкими клинками, любящим раздразнить противника и вызвать его на поединок за мнимое оскорбление или незаметно подкрасться из-за угла и всадить нож под ребра – им он тоже был не по зубам. Что же до таинственных слуг Многоликого бога, о которых его предупреждал еще Хейло Дзар – то их Клиган почти сразу выбросил из головы. Если их невозможно узнать, значит и нет смысла их бояться. В конце концов, на свою жизнь ему было более-менее насрать, главное, чтобы Пташка была в безопасности.       При мысли о Пташке он раздраженно скривился: и чего ее потянуло домой? Разве здесь ей плохо? Да, это не Красный, мать его, замок, но она ни в чем не нуждается, тут тихо, спокойно, безопасно, служанка и та есть. Он сам никогда не хотел вернуться в родной дом, – наоборот, сожги его Григор к херам собачьим по пьяни – он только порадовался бы. Что она забыла в своем ледяном Винтерфелле в заднице мира? Или даже в Риверране, набитом ее родней? Может быть – мысль была неприятной и злила, но нет уж, велел он себе, договаривай – теперь, когда нет нужды выходить за Джоффри, она, наверное, после возвращения мечтает выскочить за какого-нибудь северного чурбана, похожего на ее отца, или за смазливого рыцарька из Речных земель? Скорее всего: несмотря на все то, что она видела в Красном замке, несмотря на Джоффри, отрубившему ее отцу голову, и этих ублюдков – его братьев по Королевской гвардии – ее головка все равно была набита глупыми песенками и балладами о любви.       Конечно, все зависит от него. Он может соврать ей, сказать, что нет подходящих кораблей или надежных гонцов, что невозможно ни послать письмо, ни самим вернуться в Вестерос. Он может остаться с ней здесь навсегда – или увезти ее еще дальше, туда, где ее уж точно не найдет никто, и где однажды, возможно, она будет принадлежать ему, только ему одному. Эти мысли – сладкие, опасные – обволакивали его ум, манили, соблазняли, увлекали за собой. Клиган остановился и резко тряхнул головой. Что, седьмое пекло, происходит? Что он делает? Он что, и правда притащил ее сюда, в Эссос, чтобы в конце концов засадить ее в такую же клетку и стать ее тюремщиком? Он что, правда хочет, чтобы Пташка его возненавидела, как Джоффри? Он знал, кто он – чудовище, урод, мясник, безжалостный убийца. Это его не тревожило. Но он не насиловал женщин и не держал их около себя против воли. Так делал его брат – но не он. В жопу все – он зло сплюнул и зашагал обратно домой. Если Пташка хочет домой к мамочке – он ее туда отвезет и уйдет, не дожидаясь благодарности, как и обещал.       На следующее же утро к нему подошла сияющая от гордости Пташка, вручила письмо и попросила прочесть. Клиган прочел несколько строк и протянул его ей обратно: - Нихрена не понятно. О чем это? - Это шифр. Я сама придумала – Пташка улыбалась так, как до этого только Джоффри до того, как тот отрубил голову ее отцу, и ее улыбка его злила. – Только мама или Робб поймут, о чем оно.       Клиган снова взял у нее письмо, перечитал, там была написана какая-то чушь:       «Дорогая моя кошечка! К моему прискорбию то, о чем я мечтала когда-то дома – не случилось. Сейчас я с человеком, который для меня то же, что была для меня моя пушистая леди, в месте, с которым наш добрый король связан узами, прочными, как железо, да хранят его боги так же хорошо, как и моего дорогого отца. Ты найдешь меня в доме с дверью того же цвета, что и любимые цветы моей тетушки. Я с нетерпением жду дня, когда смогу снова послушать сказки Старой Нэн».       Клиган перечитал письмо несколько раз. Кое-что он понял, но не все. Даже если письмо попадет в руки кому-то из пташек Вариса, им потребуется какое-то время, чтобы понять, кем оно написано и кому, а постороннему человеку оно покажется тарабарщиной. Можно и рискнуть. - Ты уверена, что его никто не поймет? - Да… Я не знаю – добавила она уже куда менее уверенно, и на лбу у нее залегла морщинка. – Но ничего лучше мне не приходит в голову. - Его нельзя отправлять прямо леди Кейтилин в руки – это точно вызовет подозрения. Ты знаешь кого-нибудь из слуг своего брата, кто разгадает загадку?       Пташка как будто растерялась. Морщинка на лбу стала глубже, она прикусила губу. Клиган отвел глаза. - Разве что мейстер Лювин в Винтерфелле… Или мой побочный брат Джон Сноу на Стене. Но, пока письмо дойдет на Север, а потом оттуда в Речные земли, пройдет много времени. - Это нам на руку. Чем дольше нас ищут, тем больше Серсее это будет надоедать, а то и ее дорогой сыночек выкинет что-нибудь такое, что она вообще о тебе забудет – по крайней мере, на время. Решено – я отправлю его с первым же кораблем, который идет либо в Белую гавань, либо во Вдовий дозор. И будем ждать ответа. - Спасибо… – она хотела что-то добавить, но только потупилась и ушла. Клиган остался один с письмом, которое жгло ему руки. Седьмое пекло.       Нужный корабль, шедший во Вдовий дозор, нашелся три дня спустя, а Клиган из порта отправился не домой, а в одну из дешевых портовых таверен, где надрался и отымел первую же попавшуюся шлюху. Честность – дело такое.