Часть 7. Разбитые надежды
21 апреля 2021 г. в 15:44
Как он и ожидал, как только Пташка как следует оправилась после путешествия в Браавос, ей стало скучно сидеть взаперти. Сначала она держалась, и он замечал ее скуку только в том, что она могла сидеть во внутреннем дворике и бесцельно перебирать сорванные цветы, или в том, как она иногда вздыхала, глядя куда-то в сторону, когда они ужинали вместе. К слову сказать, эти ужины не доставляли ему никакого удовольствия, он маялся от того, что ему было нечего сказать, а она продолжала дичиться и молчать — но предложи ему кто от них отказаться, он бы послал его в пекло. Когда прошло две луны, она набралась храбрости, чтобы заговорить с ним. Разумеется, он сказал, что хрена с два, в городе слишком опасно, и их по-прежнему могут искать люди Тайвина и Серсеи — она в ответ промолчала, только поникла, как цветок в засуху, и ушла. Клиган немедленно разозлился на нее и на себя — ну неужели ей даже с ее птичьим умом не ясно, что самое лучшее для нее — сидеть в доме и никуда не высовываться?
«И что — тут же оживился его ехидный внутренний голос, который ему еще ни разу не удавалось заткнуть, когда дело касалось Пташки — так и будешь держать ее здесь взаперти? Год, два, десять, всю жизнь? Врать, что в гавани нет вестеросских кораблей, что на ее письмо нет ответа? И чего ты надеешься этим добиться, а? Чем собираешься привязать ее к себе настолько, чтобы не бояться, что, стоит ей выйти на порог, как она сбежит от тебя?».
Он не знал ответа на эти вопросы, а точнее — не хотел на них отвечать. Надо еще немного подождать, а там видно будет — что именно «будет видно», он не знал и загадывать не желал. Есть только этот день, тихий дом на окраине и Пташка, волосы которой в свете свечей сияют, как пламя, с той только разницей, что этого огня он не боялся — а точнее, боялся по-другому.
«Ага, сам-то ты дома не сидишь, хотя тебя узнать еще легче, чем ее — не унимался голос — ходишь, куда хочешь, говоришь с людьми, пьешь, трахаешься, играешь в кости — а ее посадил в золотую клетку. Ну и чем ты лучше Ланнистеров?». Сандор не хотел признаваться себе в том, что именно вино, бабы и азарт игры позволяли ему заглушать этот голос, но с каждым днем он становился все настырнее и громче у него в голове. Так он промаялся еще с луну, пока неожиданно не пришло избавление.
Какой-то браавосский толстосум, которого он накануне вечером защитил от троих брави, которым приглянулся его тугой кошель и парчовый плащ, пригласил его к себе в дом — но не только для того, чтобы поблагодарить, но и чтобы предложить работу. У толстосума был сынок, ленивый рыхлый парень с прыщавым лицом, и отец решил, что тот должен научиться драться, как вестеросский рыцарь. Он собирался нанять для этого дела какого-нибудь бывшего наемника, но тут ему удачно подвернулся Пес. Толстосум не знал, кто он такой, и почему в Браавосе — в этом Клиган мог быть уверен, и деньги предложил хорошие. Это позволит ему сберечь остатки турнирного выигрыша и чаще покупать для Пташки устриц.
Было уже за полдень — он шел по улице, почти радуясь жизни, и решил завернуть в облюбованный им кабачок в Мусорной гавани. Там он мог слушать разговоры болтающихся там моряков из Вестероса, не выдавая себя — и, каждый раз возвращаясь оттуда, честно докладывать Пташке, что никаких известий о ее матери, брате и посланных ей письме нет. Ему свезло и в этот раз — зайдя внутрь в надвинутом на лицо капюшоне, он сходу различил знакомый говор. Трое моряков сидели за засаленным столом в углу и прихлебывали дешевое кислое вино — другого тут не подавали. Сандор взял себе кувшин и сел в углу, не снимая плаща. Сначала шла обычная матросская трепотня про баб, деньги, какие-то споры, но, когда в дело пошел второй кувшин вина, у одного из них развязался язык, и постепенно разговор перешел на сплетни о происходящем в Семи королевствах. Морячки никуда не торопились, один кувшин вина следовал за другим, а у Сандора из обрывков фраз постепенно стала складываться картина того, что успело произойти после их побега.
Наконец, когда уже стемнело, они встали, пошвыряли на грязный стол деньги и, шатаясь, вышли из кабачка. Сандор поднялся и вышел за ними — он не все понял, и собирался расспросить их подробнее — все равно они так пьяны, что наутро не вспомнят, с кем болтали накануне, а заодно взглянуть и на корабль. Он старался идти тихо и держаться поближе к стенам и горам тюков, ящиков и мусора, от которого гавань получила свое имя. Двое морячков, что покрепче держались на ногах, ушли вперед, а один отстал, чтобы помочиться в каком-то проулке. Сандор остановился в нескольких ярдах и прижался к стене. Моряк пустил мощную струю, стряхнул, крякнул, завязывая штаны, обернулся — и, несмотря на темноту опьянение, заметил Клигана.
— Эй… Ты кто? — спросил он, пытаясь держаться прямо.
— Никто.
— Эй… — Моряк подошел ближе и ткнул ему пальцем в грудь — Я тебя видел! Ты сидел в таверне? Чего тебе надо?
— Хочу спросить кое о чем.
— Я с тобой говорить не буду, отвали.
Сандор выбросил вперед руку, чтобы схватить моряка за грудки, но тот сумел увернуться, оттолкнул его и с неожиданной силой ударил коленом в пах. Клиган согнулся вдвое со свистом втянул воздух через стиснутые зубы Капюшон слетел с головы, и, как назло, луна тут же вышла из-за облаков. Моряк остановился как вкопанный, потом подошел, схватил его за волосы и поднял лицо вверх.
— Эй… Я тебя знаю!
— Ты ошибся — выговорил Клиган с трудом.
— Не-не-не! — моряк с восторгом тряхнул его за волосы — Я знаю, кто ты! Ты Пес! Сандор Клиган! Я ж из Блошиного конца, сто раз тебя видал, и на турнирах, и на улицах. Вот это да! Седьмое пекло! — Моряк так развеселился, что захохотал и покачнулся. — Ты знаешь, что за твою голову обещано пять сотен драконов? Да на такие деньги можно что угодно купить! Ээй! Ребятааа! Идите сюда, здесь Пес! Давайте, скорее! Если мы сдадим его красным плащам, то получим хренову кучу денег! Моряк отпустил его, заторопился вслед ушедшим товарищам и совсем забыл про Пса. Тем временем, он сумел выпрямиться, немного отдышался, вытащил кинжал и тихо пошел вслед за орущим на всю гавань моряком.
Он настиг его через двадцать шагов — двое других так и не появились.
— Не стоило тебе открывать свой большой грязный рот — тихо пробормотал Сандор и одним движением перерезал ему глотку. Моряк даже не охнул и сполз вниз. Стараясь не шуметь, Клиган уложил его на землю, обшарил карманы — там не нашлось ничего, кроме нескольких медяков, но он все равно забрал их себе, затем вытер лезвие кинжала о его одежду, подождал, убедившись, что в проулке никого нет, и пошел прочь. Завтра, когда его найдут, это будет выглядеть как обычная портовая резня.
Он шел домой, петляя по узким темным улочкам, и думал. От непривычного утреннего веселья не осталось и следа, но тревожило его не то, что он только что убил человека — ублюдок сам нарвался — а то, что теперь говорить Пташке. Точнее — как ей сказать. Врать ей или отмалчиваться не выйдет, он себя знал — и знал также, что почему-то не хочет, чтобы она думала о нем, как о лжеце, хотя его внутренний голос заметил бы на это, что глупо раскаиваться в том, что не намерен прекращать — а именно, врать ей каждым своим взглядом, словом и движением, лишь бы она не боялась и доверяла. Хотя — можно ли назвать это прям таким уж враньем? В конце концов, он вел себя почти так же, как в Красном замке, даже лучше — он не напивался при ней, не караулил в темных углах, не болтал лишнего. Тем хуже было то, что его мысли и желания день ото дня становились все откровеннее, они росли в нем, как сорняк с прочным корнем, который не вырвешь. Если раньше он знал, что в этих мыслях, каковы бы они ни были, нет никакого смысла, мечтать о ней было все равно, что о звезде с неба — то теперь все было по-другому. Она была не в своих покоях в крепости Мейегора, а в соседней комнате. Иногда в бессонные ночи ему казалось, что, если как следует прислушаться, то он услышит ее дыхание. Иногда ему казалось, что, закрыв глаза, он может увидеть, как она спит — на боку, подложив ладонь под щеку, голубые глаза закрыты, рыжие волосы распущены, сорочка сползла с плеча… «Ну-ну — обычно просыпался в такие ночи внутренний голос — и что дальше? Будешь дрочить на это видение до конца дней своих?». Клиган посылал голос в пекло, хотя тот был прав — и он сам не знал, почему так ни разу этого и не сделал. Когда припирало, он шел в бордель и спускал семя в какую-нибудь из шлюх, что выглядела поздоровее остальных, хотя тут ни в чем нельзя быть уверенным. А может, он просто боялся в глубине души — это он-то! — что это все сделает только хуже.
Он тряхнул головой, с усилием возвращая себя к тому, что следовало ей сказать. Значит, ее брат жив. Фреи предали их и устроили резню на свадьбе в Близнецах, но Молодой Волк каким-то чудом выжил — действительно что ли в волка перекинулся, как болтали матросы? — и уполз обратно в Риверран, зализывать раны под защитой его крепких стен и прятаться за материнской юбкой. Старый Лев должен быть в бешенстве, удовлетворенно решил Сандор. Мальчишка-северянин ускользнул у него из-под носа, а мало что Тайвин Ланнистер ненавидел больше, чем когда его выставляли дураком. Но и месть его будет страшна, он обрушит на войско Старков и речных лордов всю мощь Кастерли-Рок и Хайгардена — если этого еще не произошло.
Ясно, что письмо не дошло ни до кого из них — то ли затерялось по дороге, то ли всем оказалось не до него. Что теперь делать? Посылать второе? Ждать, пока Старки выиграют войну, и тогда попытаться вернуться с ней в Вестерос, чтобы доставить с матери и брату, как он ей пообещал? Или ждать, пока они проиграют, и тогда можно будет с чистой совестью оставаться в Браавосе, а то и уехать куда-то еще дальше, где их никому не придет в голову искать? От мысли, что придется отдать Пташку, пусть и ее семье, у него рождалось желание найти того матроса, и снова убить его — но теперь уже медленно, взрезав живот и вытащив кишки наружу. А от мысли, что им придется жить изгнанниками в вечном страхе, что их найдут, продадут, возьмут в плен — желание вырезать кишки себе. «Ты не в силах защитить ее от всего — снова проснулся голос — и ты это всегда знал. Не надо было оттуда ее увозить. Там она была в безопасности». А не пошел бы ты нахер — ответил Сандор голосу. В безопасности она была, как же. Рядом с Джоффри, Серсеей, его «братьями»-гвардейцами и войском Станниса у городских стен. С ним ее по крайней мере никто не бьет и не унижает, у нее есть крыша над головой, еда, одежда и защита. «А еще у нее есть ее имя, и у тебя тоже. И ее имя опаснее твоего». С этим поделать было ничего нельзя — разве что вернуться к плану сбежать подальше и там взять себе новые имена и начать новую жизнь. Но захочет ли этого Пташка? И сможет ли он уговорить ее, если придется?
***
На ее первые робкие просьбы сходить хотя бы на рынок или в септу он отвечал резким отказом. Но сам-то он выходил каждый день — а его лицо было не менее приметным, чем ее, может быть, даже больше! Санса обижалась на эти отказы и даже немного поплакала пару раз. Сидеть дома было так скучно — и так похоже на Красный замок! Она, конечно, старалась помогать Дории на кухне и по хозяйству, зачинила платье, посадила цветы на заднем дворе, но больше ей заняться было нечем. Хоть бы была у нее какая-нибудь книга из тех, что она любила читать — «Возлюбленные королевы Нимерии» или «Старинные баллады и песни Семи королевств», тогда легче было бы коротать часы в неизвестности и ожидании ответного письма от матери и брата.
На ее вопросы о том, был ли он сегодня в гавани, видел ли корабль из Вестероса и нет ли известий о ее семье, он каждый раз неизменно отвечал коротким «Нет». Санса уговаривала себя, что прошло еще слишком мало времени, что письмо могло попасть не в те руки или даже потеряться — но тревога ее с каждым днем росла, и постоянное заточение дома ее только усугубляло. Видимо, поэтому, когда в очередной раз Пес сказал, что нет, в город она не пойдет, это слишком опасно, Санса вдруг не сдержалась и разрыдалась при нем, хотя обычно старалась этого не делать, зная, как его злят слезы.
— Какого хрена, Пташка! — скорее удивленно, чем зло, возмутился он.
Но Сансе было уже все равно: она сидела и рыдала, спрятав лицо в ладони, и не желала успокаиваться.
— Почему? — в отчаянии почти выкрикнула она, внутри успев этому ужаснуться, ведь леди себя так не ведут — Почему мне ничего нельзя?
Потому что в этом гребаном городе тебя каждый захочет украсть, изнасиловать, ограбить или убить — хотел сказать он, но не знал, как ей это объяснить. «Потому что на самом деле ты просто боишься — хмыкнул голос — Ты нянька, а не Пес». Она продолжала плакать, а у него вдруг защемило в груди. Ну как ей, седьмое пекло, объяснить? Неужели она не понимает, как опасна ее красота для нее же самой? Неужели никогда не задумывается о том, какие мысли рождаются в голове у каждого — каждого, от юнца до старика! — мужчины, который видит это лицо и тело, неважно, хоть в мешок ее заверни? Не подозревает о взглядах, которыми ее уже в Красном замке провожали все, кому не лень, а здесь и подавно? Он-то знал. «Ну, ты точно рехнулся, Пес — не замедлил вставить свое голос — давно шлюху не драл? Все мысли между ног? Или, может быть, лучше поговорить с ней о настоящей беде, а не воображаемой?».
— Сядь, Пташка — он старался говорить спокойно — Сядь и перестань реветь.
К его удивлению, она послушалась, села за стол и уставилась на него этими своими синими глазами — только сейчас еще и блестящими от слез. Усилием воли заставив себя смотреть в стол, а не на нее, Клиган сухо и коротко изложил ей суть подслушанного ночью разговора. Не дослушав до конца, она разрыдалась еще горше.
— Прекрати реветь, никто еще не умер — раздраженно бросил Клиган.
Но она, не слушая его, продолжала плакать, горько и отчаянно, как не плакала уже очень давно. Ее брат ранен и еле выжил, Риверран в осаде Ланнистеров, а это значит, что она не сможет вернуться к ним, и ее письмо, которое она так старательно придумывала, до них не дошло! Она так мечтала сбежать из Красного замка, но вместо этого оказалась в новом плену. Что им теперь делать? Куда бежать дальше? Как так вышло, что она из дочери великого лорда превратилась в беглянку, вынужденную во всем полагаться на озлобленного дезертира?
— Пташка… Ну что ты… Прекрати реветь… А ну прекрати, я сказал! — рявкнул Пес с такой силой, что задрожали чашки на столе.
Этот грубый окрик заставил ее дернуться и снова посмотреть на него. В горле по-прежнему стоял ком, а по лицу текли слезы, но рыдать она перестала.
— Послушай меня, девочка — Пес перегнулся через стол, так что его уродливое лицо стало вровень с ее и совсем близко — Твои брат и мать живы, а Риверран — почти неприступная крепость. Да, твое письмо пропало, но эта затея с самого начала была сомнительной, и я бы очень удивился, если бы тебе вот так легко все удалось. Ты сейчас в безопасности, и никто тебя не тронет, пока я рядом. Но расслабляться нельзя все равно. Здесь как на войне, зазеваешься — убьют. — Клиган помолчал немного, затем вздохнул и откинулся назад на спинку стула — Можешь гулять, если хочешь. Но — он предупреждающе вскинул руку — только днем, только вместе с Дорией и в плаще с капюшоном. Ни к чему, чтобы кто-то пялился на твои рыжие волосы — «А также на твое хорошенькое личико и грудки» — ехидно добавил голос.
Санса все еще не могла успокоиться и продолжала всхлипывать, но постепенно чувство острого детского горя в ее груди начало утихать, а на его месте возник легкий маленький огонек надежды и почти радости. Может быть, думала она, засыпая в тот вечер, Пес действительно прав, и нечего ей убиваться. Если Робб жив, то рано или поздно он ее обязательно найдет, и тогда они все будут вместе.