Amor vincit omnias

      Прошел почти год. Однажды утром, поглощая лепешки с рубленой начинкой из мяса и лука, Сандор Клиган подсчитал дни, и, обнаружив это, с удивлением спросил себя: как, седьмое пекло, он пролетел так быстро, а он даже не заметил? «Как-как… Смотрел не туда» — не преминул встрять голос. Сандор махнул на него рукой, будто отгоняя назойливую муху, но вопрос, на самом деле, был вовсе не праздным. Он всегда жил с ощущением опасности, смерти, которая может поджидать тебя за каждым поворотом — разве что в Красном замке можно было на некоторое время расслабиться, но недолго — на его голову там появилась Пташка, и в итоге он уже год торчит в вольном городе Браавосе, отрастил волосы такой длины, что можно косу заплетать, как на лошадиной гриве — «Косица-то жидковата выйдет» — тут же хехекнул голос — и ежедневно набивает брюхо за столом своего хозяина-торговца. На счастье Клигана, его сынок оказался на редкость медлителен и неповоротлив, но даже весьма скромные успехи во владении мечом чрезвычайно радовали его отца, и тот продолжал щедро платить своему мастеру-над-оружием, хоть здесь это так и не называлось. Вот он и расслабился. Потерял хватку, утратил нюх, позволил себе утонуть в благодушии и мнимой безопасности, знай себе — жри, пей, потрахивай шлюх в борделе да глазей на Пташку. Пташка… Бальзам на сердце и заноза на нем же. За этот год жизнь с ней в одном доме стала для него и радостью, и мукой. Видеть, как она взрослеет и хорошеет, как округляются ее бедра и становится заметнее грудь, как с лица сбегает детский жирок, заметнее становятся скулы и выразительнее — глаза, как изящно лежит на спине или на груди длинная рыжая коса… Перечисление того, что в ней притягивало его взгляд, было длиннее, чем список кораблей Нимерии.       Когда луну назад она решила сменить свои старые вестеросские платья на браавосский наряд, он сначала обрадовался и даже буркнул ей что-то одобрительное — мол, так она действительно будет меньше выделяться среди местных — но быстро понял, что все стало еще хуже. Те старые платья, хоть и обтягивали ее грудь так, что он не знал, куда девать глаза и иногда все-таки пялился украдкой, точно прыщавый оруженосец, все же напоминали ему о том, кто она — дочь Неда Старка, леди из великого дома, и это хоть немного помогало держаться на расстоянии. Теперь же, когда она выглядела как браавосийка в своей свободной сорочке, накинутом поверх нее подрезанном бабском дублетике, короткой, до середины голени, юбке и с волосами, закрученными в смешные рогульки над ушами, это уже не была леди Санса Старк. Не скованная привычным обликом ее красота с каждым днем сияла все ярче, и, хоть он и помнил, что ей еще даже не исполнилось четырнадцати, это была уже женщина — женщина, которую он хотел до дрожи в коленях.       В последнее время ему не помогали даже шлюхи — он не мог ходить чаще, чем ему хотелось, и не мог спускать на них все деньги, но от отчаяния он перепробовал всех, какие есть — разве что рыжеволосых избегал — и, какую бы он ни трахал, каждый раз он видел перед собой Пташку: как она сидит в большой комнате внизу, за обеденным столом с шитьем или с книгой, положив ногу на ногу, видел, как слегка хмурится ее сосредоточенное лицо, как при каждом движении под складками ткани угадываются груди, как покачивается в задумчивости узкая ступня в облегающем кожаном башмачке. Сколько раз, видя ее так, он мечтал рухнуть на колени, стащить с нее обувь, одним движением сдернуть вниз чулок и прижаться к этой ступне губами, затем все выше и выше, туда, где он мечтал оказаться совсем другой частью тела — когда доходило до этого он обычно кончал и с облегчением слезал с очередной бабы. Правда, в последнее время его стала терзать гаденькая мыслишка о том, как жалко он при этом выглядит, как это унизительно и мелко — драть незнакомую шлюху не потому, что тебе просто надо куда-то спустить семя, и ты честно платишь за это, не требуя большего, чем тебе предлагают за твои деньги, а потому, что не можешь — «Или боишься?» — голос был тут как тут — даже на дюйм приблизиться к той, которую хочешь на самом деле.       Сандор усилием воли вернулся к мыслям о том, о чем на самом деле надо сейчас думать. Просто какое-то гребаное чудо, что их еще не нашли, спасибо, конечно, но теперь его разрывало от осознания собственной глупости, и он даже скрипнул зубами от злости на себя. А если ее или его кто-то заметил, узнал, донес, и по их следу уже роют носом ищейки лорда Тайвина, Вариса, Робба Старка или даже эти таинственные слуги Многоликого бога, которых якобы невозможно узнать, и от которых невозможно спрятаться? «Ну давай, давай» — подзуживал его тем временем голос — «Нажрись еще с горя. Пожалей себя. Ах бедненький-несчастненький, спокойной жизни не дают. Это ты обещал Пташке, когда увозил ее из Королевской гавани? Или напомнить тебе, что ты тогда ей пел в уши, защитник хренов?». Заткнись — стиснув зубы, прошипел Клиган про себя — заткнись, чтоб тебя едрить через колено. Приступ страха пополам со злостью постепенно схлынул и, сидя за столом над недоеденной лепешкой, он принялся думать.       После того случая с морячком он стал осторожнее, и в порт теперь наведывался редко. Если уж какой-то хрен с горы так легко его узнал, значит, узнает и другой, а всех не прирежешь. К тому же, не хватало еще, чтобы до портовой стражи и мелких чиновников — «пальчиков Титана» — дошел слушок, что с каждого вестеросского корабля кто-то отправляется на тот свет. Вести из Семи королевств приходилось по большей части вылавливать в рыночной болтовне и пытаться сложить обрывки в связную картину, заодно пытаясь отделить ложь от правды.       Война все еще шла: Молодой Волк, оправившись от ран, полученных в Близнецах, с утроенной яростью принялся бить войска Ланнистеров по всем Речным землям, заходя и на Запад, и медленно, но верно приближался к столице. Но и Старый Лев крепко держался за каждую пядь земли, к тому же, его армия постоянно пополнялась не только свежими рекрутами, но и бесконечными караванами повозок с хлебом, элем и солониной, которые множеством ручейков текли с богатого Простора. А Робб Старк, хоть и поддержанный Станнисом Баратеоном и речными лордами, даже половиной таких богатств похвастаться не мог. Последнее Клиган подслушал в таверне, где какой-то парень в одежде черного брата, но со смазливым и одновременно злобным лицом, вещал все это шлюшке, что ерзала задом у него на коленях в надежде побыстрее затащить его наверх в свою постель, чтобы потом заняться следующим. — Так значит, Робб побеждает? — обрадовалась Пташка, когда на следующий день он пересказал ей все это за ужином. — Рано радуешься — мрачно отрезал он — Исход войны пока неясен, Тайвин Ланнистер может взять его измором — если, конечно, чего-нибудь не случится. — Что же может случиться такого, что поможет Роббу победить? — Да что угодно. Какая-нибудь лагерная болезнь, от которой солдаты Ланнистеров будут умирать сотнями в день, предательство… Или его кто-нибудь удачно прирежет в собственном шатре, как лорда Ренли. — А у лорда Тайвина много врагов?       Сандор искоса глянул на нее — кажется, в Пташке просыпается кровь Неда Старка. Раньше она о таких вещах его не спрашивала. — Да половина лордов всех Семи королевств — хмыкнул он — Многие из них, поди, каждый вечер молятся Неведомому, чтобы тот прибрал старика, только он что-то все медлит. — Почему же тогда он до сих пор жив? — Да потому, Пташка, что Старый Лев вдесятеро умнее, хитрее и беспощаднее всех их вместе взятых. Ни у кого из них яиц не хватит идти до конца — а у него да. — Ты как будто им восхищаешься — холодно заметила Санса. — Я отдаю ему должное. Я пятнадцать лет ему прослужил, видел в деле, и он, как ни крути, до сих пор мой лорд — он ухмыльнулся и посмотрел на Сансу поверх стакана с вином — ты сидишь за столом с вассалом врага твоей семьи, Пташка, неужели до сегодняшнего дня тебе никогда не приходило это в голову?       «Нет, не приходило» — мрачно подумала Санса, гадая, почему вдруг он опять начал над ней насмехаться и язвить. За год жизни с Сандором Клиганом в одном доме Санса успела отвыкнуть от такого обращения — он, как правило, был хмур и неразговорчив, но спокоен и сдержан, разве что изредка выдавал какую-нибудь острую, но смешную шуточку. И возвращение Сандора Клигана времен Королевской гавани — непредсказуемого, озлобленного, внушающего страх — ей совсем не нравилось. Также он, как ей показалось, снова стал больше пить. Весь этот год она ни разу не видела его пьяным, но несколько дней назад, на рассвете, ее разбудил поток отборной брани. Санса осторожно приоткрыла ставни окна, которое выходило во внутренний дворик, и увидела Пса: он еле шел на заплетающихся ногах и, споткнувшись о каменную скамью у стены, снова громко выругался. Наконец, он добрел до колодца в середине дворика, набрал воды в ведро — не с первой попытки — а затем медленными и неловкими движениями стащил с себя рубашку и, поколебавшись немного, порывистым и кривым движением опрокинул ведро себе на голову.       Любой благовоспитанной леди — к каковым Санса до недавнего времени причисляла и себя — следовало тут же отвернуться и закрыть ставни, если не из женской стыдливости, то из простого приличия. Но, возможно, год в Браавосе оказал на нее большее влияние, чем она думала: вместо этого Санса застыла у окна, не отводя взгляда. Тем временем Пес набрал еще одно ведро воды, и уже более четким и собранным движением вылил его себе на спину. Санса смотрела, как струйки ледяной колодезной воды стекают по его спине — широкой, мускулистой, с гладкой светлой кожей и россыпью мелких родимых пятнышек на плечах — и впитываются в бриджи, как он отряхивается, точно собака, и с длинных, отросших почти до лопаток темных волос летят брызги. Наконец, он вылил на себя последнее, пятое по счету ведро, и, подергиваясь от холода, стал одеваться. Санса сообразила, что сейчас он может обернуться и увидеть ее, быстро и как можно тише закрыла окно, на цыпочках — точно он мог с улицы услышать ее шаги — вернулась в постель, и здесь, ее, наконец, настиг стыд. Она лежала в постели без сна с полыхающими щеками, то глядя в потолок, то зажмуриваясь в тщетном стремлении прогнать из своей памяти все то, что она только что увидела, и одновременно пытаясь понять, что на нее нашло. Раньше она никогда не проявляла подобного — септа Мордейн, несомненно, назвала бы его греховным — любопытства к виду мужского тела без одежды.       Разумеется, Сандор Клиган был не первым мужчиной, которого она увидела полуголым — когда растешь с пятью братьями, неизбежно да наткнешься на кого-нибудь возле бани или учебного двора. Но братья это одно, а чужой мужчина — совсем другое. Какое именно «другое» Санса четко определить не смогла, но к концу своего бдения, когда уже пришло время вставать, сумела вычленить из внутреннего хаоса две более-менее очевидные мысли. Первая заключалась в том, что стремление, побудившее ее остаться у окна, — не похоже ни на одно чувство, испытанное ей ранее, включая и глупые полудетские мечты о том, чтобы поцеловать сира Лораса, о которых Санса теперь не могла вспоминать иначе, как со стыдом. Вторая — ей понравилось увиденное, и каким-то образом это было связано с ночью побега, когда он спрятал ее в борделе. Что делать с этими мыслями, особенно со второй — Санса не знала, и усилием воли заставила себя перестать думать об этом. В конце концов, какие бы мысли и чувства ни бродили у нее в душе, это никак не повлияет на ее настоящее и будущее, а потому для всех будет лучше, если о случившемся никто никогда не узнает. Тем более, если уж на то пошло, ничего такого и не произошло. Подумаешь — посмотрела.       ***       C того дня к Клигану вернулось знакомое чувство опасности, того, что смерть ходит за ним по пятам и дышит в затылок. Оно и бодрило, и успокаивало, и отвлекало от Пташкиных свежесозревших прелестей. Он снова стал ходить в порт и слушать, что говорят, внутри нарастало предчувствие, что скоро все изменится, и он хотел быть к этому готовым. Возможно, им придется бежать: жаль срывать Пташку насиженного места, где она, как ему казалось, обжилась и была вполне довольна: сажала цветы, вышивала и пекла пироги — но ничего не поделаешь. Путей было только два: или назад в Вестерос, или дальше на восток. По вечерам он у себя в комнате изучал карты: валирийские дороги, ровные и вымощенные камнем, пересекали весь Эссос. По ним можно было доехать до Кварта — города пряностей, до Залива работорговцев и даже до самого Асшая. Но что они будут там делать, и какая судьба их там встретит? Не говоря уже о лишениях и опасностях долгого пути. Что касается возвращения в Вестерос, то это было последним, чего ему хотелось, но данное когда-то Пташке обещание доставить ее домой, к матери и брату зудело и мешало. Клиган не мог выбрать между двумя путями и, махнув на все, решил ждать — то же чутье подсказывало ему, что ждать придется недолго.       И гребаные боги, надо сказать, не подвели, хоть он им и не молился. Не прошло и трех дней, как ответ на все вопросы, что вертелись у него в голове, оказался у него прямо перед носом. Утром от его хозяина-купца прибежал мальчишка-слуга с просьбой сегодня перенести их занятие с вечера на послеобеденное время — вечером-де у хозяина будет пир, на который придут все важные люди города, и он хочет, чтобы его сын присутствовал. Сандор на ломаном валирийском объяснил слуге, что понял, и, не зная чем заняться до обеда, принялся чистить и смазывать оружие и доспехи, потом пересчитал имеющиеся у них деньги — двести драконов — остаток его турнирного выигрыша — и еще примерно триста в браавосских серебряных титанах, проверил, не прохудились ли сапоги, отдал Пташке свой плащ, чтобы заштопала на нем пару прорех, еще раз просмотрел карты, и только, когда Дория, улыбаясь, сообщила, что обед готов, сообразил, что все это сильно смахивает на сборы в дорогу.       Предчувствие беды кололо его все сильнее, за обедом он молча пялился в свою тарелку, и на вопрос Пташки, хорош ли сегодня суп из морских гадов, ответил грубее, чем собирался. Она обиженно замолчала, его настигло раскаяние, но, не успел он придумать, что сказать, как она доела и быстро ушла к себе. Решив, что сейчас ее обиды подождут, он забрал починенный ей плащ — привычка не выходить из дома, не закрыв лица, за этот год въелась в него — и отправился в роскошный особняк торговца. Урок с пухлым купчиком прошел как обычно, разве что сегодня парень был особенно туп и рассеян, и Сандор с удовольствием наставил ему синяков учебным оружием. Он уже шел по внутреннему двору к выходу как вдруг откуда-то вывернули двое солдат знакомого вида и пошли ему прямо навстречу. Седьмое пекло, красные плащи! Клиган едва успел нырнуть за широкую колонну галереи, окружавшей двор и беззвучно выругался. Солдаты, как и в прошлый раз, не заметили его, и, дождавшись, когда они войдут в одну из дверей, он набросил на лицо капюшон и быстро зашагал по улицам.       Их с Пташкой домик с синей дверью располагался на окраине города, далеко от дома торговца, и этот путь, который он обычно проделывал не торопясь, да еще и заходил куда-нибудь пропустить по кружке пива или чаше вина, теперь показался ему бесконечным, хотя он почти бежал, расталкивая локтями прохожих, которыми были наводнены узкие улочки Браавоса в эти часы. Он даже умудрился толкнуть какого-то брави, но смешался с толпой прежде, чем тот успел достать свое оружие. Чем ближе он был к дому, тем меньше людей было на улицах, и остаток пути он пробежал, задыхаясь не столько от быстрого бега, сколько от коловшего его в спину чувства опасности.       У входа он резко остановился и какое-то время постоял, стараясь успокоить дыхание и собраться — если за дверью враг, он не должен дать застать себя врасплох. Отдышавшись, он откинул упавшую на лицо прядь волос, проверил, легко ли скользят в ножнах меч и кинжал, толкнул слегка скрипнувшую дверь и вошел. Во внутреннем дворике никого не было, на кухне был слышен стук ножа о доску — Дория готовила ужин. Этот звук слегка успокоил Клигана — кто бы ни явился к ним незваным гостем, служанку он не тронул, а это уже добрый знак. Может быть, он вовсе ошибся, и никакой опасности нет, а Пташка мирно сидит за вышиванием или за одной из своих книжек и — как он иногда воображал и позволял себе на время поверить в эту выдумку — ждет его.       Первым, что он увидел, откинув плотную ткань, служившую дверью из нижней комнаты во двор, было лицо Сансы — бледное до белизны лицо, на котором выделялась только полоска губ и синие глаза, казавшиеся еще больше от страха. А напротив нее за столом, поигрывая кубком, сидел тот, кого он меньше всего ожидал здесь увидеть. — А, Клиган! Вот и ты. Я думал, вы тут пьете одну разбавленную кислятину, но надо отдать должное — местное вино не так уж плохо.