Amor vincit omnias

      Дома к их возвращению уже был готов ужин – а самой Дории нигде не было видно. Все оказалось именно так, как и ожидала Санса: курица в пряной подливе, свежие лепешки, нарезанный ломтями апельсин и кувшин вина. Но, когда они сели за стол, она поняла, что ощущает себя по-другому: они больше не были случайными попутчиками или людьми, которых свел случай и держит вместе нужда – они были мужем и женой, соединенными перед ликами богов. Самые простые привычные действия – снять плащ, отломить себе кусок лепешки – были теперь наполнены для нее новым смыслом. Похоже, Сандор чувствовал нечто похожее, так как, стоило Сансе протянуть руку к кувшину, он покачал головой и убрал его с обеденного стола, а затем достал откуда-то из глубин отделенной занавеской каморки, где хранилась посуда, слегка запыленную стеклянную бутыль, оплетенную соломой для защиты – Санса знала, что в Браавосе в таких бутылях продают только самое дорогое вино, которое пьют лишь местные богачи. Она удивленно вскинула брови, но не стала спрашивать, откуда она у Сандора, и для чего он хранил ее там. - Вот – коротко произнес он, ставя бутылку на стол.       Слегка повозившись с сургучной печатью, он достал пробку и наполнил до краев оба кубка, – его был больше по меньшей мере вдвое. - О. - Ну – прохрипел он, приподняв бровь – за тебя… Леди-жена. - За тебя, лорд-муж – храбро ответила она, поднимая кубок в ответ. - Аххх, хорошо пошло, седьмое пекло!       Сандор восхищенно причмокнул языком, отведав первый глоток, и Санса, не будь она так напряжена, возможно, повторила бы за ним, теперь же ее хватило лишь на сдавленную улыбку. Вино и в самом деле было прекрасно, лучше всего, что она пробовала в своей жизни: густое, темно-красного, почти коричневого цвета, оно было терпким, пряным, крепким и сладковатым. Сделав глоток, она почувствовала, как жидкость медленно стекает внутрь, даря тепло и покой, а насыщенный чуть островатый вкус постепенно пронизывает все ее существо.       Клигана снова охватило острое чувство, что он спит, и вот-вот проснется в собственной комнате в Белой башне, с трещащей от похмелья головой, а все это – побег, Браавос, сегодняшний вечер, седой красноносый септон с мятым лицом, бормочущий благословения, сияющая красотой повзрослевшая Пташка с распущенными по плечам волосами – все это исчезнет как дым. Но с каждым глотком вина это чувство ослабевало – хмель проникал в кровь, а вместе с ним пробуждалось и желание. Свою часть ужина он прикончил быстро и, обсосав тонкие куриные косточки, сидел и молча смотрел, как Пташка отщипывает себе кусочки лепешки и осторожно макает их в подливу так, чтобы не запачкать пальцы. «А запачкаешь, так я б тебе помог» – мелькнула шальная мысль. Тем временем Санса допила свой кубок почти до конца. Вино было таким крепким, что у нее уже зашумело в голое, но ей захотелось еще. Она протянула руку к бутылке, но Сандор перехватил ее и усмехнулся: - Осторожнее, Пташка, а то захмелеешь так, что до кровати не дойдешь. - А если не дойду – ты меня отнесешь? - Вот еще. Ты тяжелая, как куль с мукой, а лестница здесь узкая – нет уж, своими ножками дойдешь – проворчал он, пряча улыбку. - Знаешь… Ты такой смешной, когда бранишься – произнесла Санса, растягивая слова – И совсем не страшный. - Ну-ну – усмехнулся Клиган, но все-таки плеснул ей немного вина – на донышко – а себе добавил щедро. «А Пташка здорово захмелела» - подумал он. Это и раздражало, и забавляло его. «И осмелела» – добавил голос – «То ли еще будет, как до постели доберетесь». А ну заткнись – шикнул он на голос про себя. Он должен сделать ее женщиной – и только. Ничего больше. Что бы там не наболтал сегодня этот пьяница, она не его и не будет его – и лучше бы ему об этом помнить, пока хмель и похоть не затопили разум. Но было уже поздно – тот голод, что он подавлял в себе целый год: желания, мечты, то смутные, как зуд в кончиках пальцев, то яркие и подробные, как картинки в книге – все они постепенно заполняли его голову так же, как вино – желудок. Даже отвлечься от них было не на что, но пока он мог еще держать себя в руках. И должен удержать, чтобы Пташка не возненавидела его после этой ночи.       Санса больше не хотела есть и отодвинула от себя тарелку с недоеденной курятиной. На дне ее кубка еще плескались остатки вина, но она не спешила допивать. Сандор сидел напротив и крутил свой кубок в руке – в его огромной ладони он казался маленьким, как детская чашечка. Она вдруг представила, как эта ладонь обнимает ее за талию, гладит ее тело – что там еще делают мужья? Она попыталась напомнить себе, что это не настоящий брак, и что все это она придумала только для того, чтобы ее не выгнали из Браавоса, но мысль ускользала от ее, не даваясь в руки, точно игривый котенок из тех, что жили на конюшне в Винтерфелле. Она подняла глаза, их взгляды встретились, и вдруг на мгновение в глазах Сандора вспыхнул огонь, от которого ей стало и страшно, и любопытно одновременно. Снова вспомнился тот подслушанный в борделе разговор, она почувствовала, что краснеет, и поспешно допила последние глотки. Клиган заметил, что Пташка прикончила свое вино, и, последовав ее примеру, опрокинул в себя последний глоток и со стуком поставил чашу на стол. А потом встал и молча протянул ей руку. Игривое выражение тут же слетело с Пташки, она испуганно посмотрела на него, но руку свою вложила в его без колебаний, и он подавил в себе желание поцеловать ее ладонь и кончики пальцев. «Ты что, гребаный рыцарь?» - осадил он себя. Да, надо держать себя в руках. То, что она решила раздвинуть перед ним ноги в глупой детской надежде, что это каким-то образом спасет обоих, еще не значит, что он может делать с ней все, что хочет.       Тем не менее, то, что ему сегодня позволено, он возьмет целиком и без остатка, поэтому он крепче сжал руку Сансы и пошел наверх, не выпустив ее и на той самой узкой лестнице несмотря на то, что ему пришлось сильно вывернуть руку назад. В спальне было темно и прохладно: деревянные ставни были закрыты неплотно, и легкий ветерок шевелил занавески на окне. Это была его спальня – в ней была большая широкая кровать, на которой им не будет тесно. Чертовка Дория, должно быть, догадалась о чем-то, хоть он и не знал, как именно – потому что утром он столкнулся с ней в дверях, и она несла чистые простыни. Что ж, свое жалованье она отрабатывает честно. При чем тут служанка? Какого хрена он думает о ней, когда вот-вот случится то, на что он даже надеяться не мог? От собственной глупости Клигану захотелось расхохотаться, но ему стало не до смеха, когда Пташка повернулась к нему спиной и подобрала волосы, перекинув их вперед. Они оба не произнесли ни слова, но он понял, о чем она просит. Странно, ему еще никогда не приходилось раздевать женщину самому – шлюхи либо делали это самостоятельно, либо были уже раздеты достаточно, чтобы он не нуждался в большем. Интересно, что сказала бы Пташка, если бы он сейчас все это ей высказал. У него все же вырвался короткий смешок, но она его то ли не заметила, то ли приняла за что-то другое.       Санса не знала, что побудило ее сделать это. Неужели хмель от вина, бродивший в ее крови? Должно быть, так и есть. Иначе она ни за что не сделала бы столь неприличную вещь. Она чувствовала, как Сандор неловко дергает узел у ворота платья и дышит ей в затылок, и невольно вздрогнула, когда его пальцы вдруг коснулись ее шеи – намеренно или случайно? Не все ли равно? Какой смысл бояться его рук, если она намерена лечь с ним в постель и отдать ему свою невинность? Тем временем он наконец-то справился с платьем, и Санса, все так же стоя спиной к нему, стянула его с плеч, вытащила руки из рукавов, стащила вниз, и наконец оно с легким шорохом соскользнуло на пол и легло неровным кругом вокруг ее ног. Ей не хотелось, чтобы шелк помялся и испачкался – она подняла его, встряхнула и, не найдя, куда положить – в комнате Сандора не было ни стола, ни стула, а на сундуке стояла свеча в подсвечнике – повесила на спинку кровати, а затем, все так же не глядя на него, села на край постели, сняла туфли, чулки и взялась за подол сорочки. - Не надо – раздался хриплый голос Сандора.       Санса бросила на него быстрый взгляд снизу вверх, но заставила себя не отводить глаз. Сандор стоял перед ней со свечой в руке – она не заметила, как он зажигал ее – в одной рубашке, к счастью, достаточно длинной, чтобы она не увидела ничего, что могло бы ее испугать. Но ей все равно стало страшно, сердце вдруг забилось быстро, голова слегка закружилась, но она не понимала, виной ли тому хмель или страх перед тем, что сейчас случится. От окна слегка тянуло соленым морским воздухом, от пола шел сухой запах соломы, а от простыней на его постели – травяным отваром, в котором Дория полоскала белье. - Не надо – повторил он и, заметив, как она смотрит на свечу – Всего одна. Хочу тебя видеть.       Он поставил ее обратно на сундук и медленно подошел к постели. Даже в слабом свете свечи ее тело словно светилось изнутри. На самом деле свет был ему не нужен, даже мешал, но он хотел дать ей время раздеться – или себе? Маленькую передышку в надежде удержать рвущееся с привязи чудовище. Когда Пташка посмотрела на него, он порадовался, что не стал снимать рубаху – она доходила до бедер и скрывала от взгляда то, что одних баб в нем пугало, а других заводило (во всяком случае, так они говорили, но он им не верил, и вообще не любил всю эту шлюшью болтовню, зная ей цену), но одновременно ее взгляд причинил ему боль. Да, он знал, что она его не хочет, и не захочет, но знать это и видеть в ее глазах – не одно и то же. Седьмое пекло! Какого хрена он опять недоволен? Какого хрена ему надо? Пташка здесь, в его спальне, раздетая и готовая ему дать, это больше, чем такой, как он когда бы то ни было мог получить от жизни, а он стоит и телится, как евнух или святоша.       Когда он подошел к ней совсем близко, как раньше никогда не приближался, Сансу бросило в жар, она почувствовала, что дрожит, а еще – что полупрозрачная рубашка странным образом делает ее как будто даже более беззащитной перед его взглядом, который она почти ощущала на себе, чем если бы она была совсем голой. Больше всего ей хотелось юркнуть в постель, накрыться одеялом с головой и зажмуриться, и пусть уж оно как-нибудь само произойдет, но вместо этого она встала перед ним и, не зная, что делать дальше, застыла, глядя на темные волосы на его груди, видные в вырезе рубашки. А потом он ее обнял – медленно и осторожно, но ей казалось, что сопротивляться ему так же невозможно, как пытаться остановить падающий на тебя огромный камень голыми руками – и прижал к себе. Санса стояла, слегка наклонившись вперед: солома на полу покалывала босые ноги, сквозняк холодил спину и ноги, и, чтобы не потерять равновесие, позволила себе опереться на тело Сандора – оно было твердым, как камень, но горячим, как раскаленные угли – и положила свою руку на его, державшую ее за талию. Сколько они так простояли – мгновение или вечность? Но затем он зашевелился – его руки начали двигаться, скользить по ее телу, и она почувствовала, как он прижался к ней и целует ее шею, плечи, ключицы, подбородок. Сансе стало еще страшнее, огонек свечи запрыгал перед глазами, она пошатнулась. Сандор надвинулся на нее, и она почти упала на постель. Не отпуская ее, он лег сверху, по-прежнему не глядя ей в глаза и продолжая целовать. Санса тихо вскрикнула – прядь волос попала ему под руку. Она вытащила волосы из-под спины, убрала их в сторону, подвигалась, устраиваясь на не слишком мягком тюфяке, и тут он прекратил ее целовать, поднял голову, и они наконец взглянули друг другу прямо в глаза. Санса не знала, что он видит в ней, она же видела жесткие складки вокруг рта, нос с горбинкой, капельку пота на здоровой половине лица, шрамы, коверкающие вторую половину, пряди волос, свисающие по обе стороны от скул – и глаза, в которых вспыхивали искры. Он наклонился и наконец поцеловал ее прямо в губы.       ***       Наутро Санса проснулась на рассвете. Ставни были распахнуты, солнце било в глаза, до нее доносились крики чаек. Она повернула голову в сторону – постель была пуста. Она была одна. Санса потянулась и тут же ощутила тупую боль между ног. Неужели это – все? То, о чем спето столько песен, о чем с таким таинственным шепотом шепчутся девушки и грубо шутят, подначивая друг друга, парни, то, чем ее мать и отец занимались каждую ночь? Боль – поначалу острая, но краткая, а затем ноющая с отдачей в поясницу, сбившаяся у пояса ночная рубашка, неловкие движения, странные звуки, которые издавали их тела, соприкасаясь, чужая тяжесть, запах и жар, нависшие над ней, резкие вздохи, сиплый шепот, который она не могла разобрать, наконец, последний резкий рывок, мгновенное чувство пустоты и освобождения – и горячая вязкая жидкость, стекающая с бедра. Когда Сандор резко откинулся назад и рухнул рядом с ней, кровать громко скрипнула. Санса лежала неподвижно и не глядя на него, но слышала, как тяжело он дышит. Оба молчали. Она не знала, что сказать, и нужно ли, и вдруг поняла, как сильно устала. Остатки хмеля бродили в крови, голова все еще слегка кружилась. Сандор поднялся и куда-то вышел, не одеваясь, а она думала о том, как бы опустить вниз подол рубашки, не испачкав ее. Когда он вернулся и подошел к кровати, Санса почувствовала на бедрах мокрую холодную ткань, вздрогнула и перехватила его руку. Он отпустил тряпицу, и она обтерлась сама, после чего он забрал ее и снова ушел, а она незаметно для себя погрузилась в сон.       И вот теперь настало утро. Ее первое утро после свадьбы. Теперь она женщина. Но чувствует ли она себя другой? За исключением боли, которая, как надеялась Санса, должна скоро пройти – нет. Понравилось ли ей то, что было ночью – тоже нет. Но, видимо, по-другому и не бывает. Санса смутно догадывалась, что то странное, что он сделал, как-то связано с беременностью, но не до конца понимала, как именно. Что ж, в любом случае, они оба сделали то, что было нужно, и теперь жизнь пойдет, как раньше, особенно, если болезнь пройдет мимо Браавоса, и городские ворота снова откроют. И, может быть, однажды она все же вернется домой. Сандор отвезет ее, он обещал. И всегда будет с ней. С этой мыслью она повернулась набок, укуталась в одеяло и снова провалилась в сон.