Кончлагерь

На улице понемногу смеркалось. Жаркий день постепенно сменял вечер, а тот в свою очередь плавно перетекал в любимый большинством закат. Только вот жаль, что многие пренебрегают возможностью созерцания этого, можно даже так сказать, чуда природы, что отличалось по своей красоте и зрелищностью от много на Земле из созданного природой. В это время лучше всего выйти на улицу и где-нибудь посидеть, так-как весь зной и духота проходила, оставляя после себя приятный, даже в какой то мере необходимый холодок. Однако, почти все люди, что находили для подобного время, сейчас сидели в актовом зале, настраивая все то, на чем им самим же и нужно было в дальнейшем играть и репетировать. В самом же зале происходило что-то непонятное. Кто-то на слух настраивал инструменты, кто-то очень активно с кем-то разговаривал (из-за чего, кстати, не получалось чисто подтянуть струны), а кто-то, как, например, Зарецкий, сидел и ел хлеб, еще с полдника «украденный» из столовой. «Удивительно» было лишь только то, что среди всей этой богадельни были потеряны метроном и тюнер, почему даже поначалу, прекрасно осознавая, что без этих предметов нормально репетировать они не смогут, разгорелся конфликт, в котором, как бы то странно не было, виноватым остался именно Паша. — Где этот хуев экспериментатор?! — возмутился Пушкин, начиная искать взглядом Печорина, который собирал барабанную установку. — А, Гриша, мать твою! — Да? Что произошло? — спросил он, наконец отойдя от своих барабанов. — Я кому сказал, чтобы всё было на месте после ваших «игр»? — Так мы почти ничего и не трогали, только стол… да и тот осторожно. — смущенно сказал Печорин, воспроизводя в своей голове произошедшее совсем недавно, а точнее их немного неудачная попытка уединится с Максом. Неудачной она была по причине: «Гриша, ну я тут не смогу. Стены как-то давят». К слову, Грушницкий сейчас пребывал в очень дурном расположении духа. Печорин же был более расстроен, нежели озлоблен. — Странно, Макс и аккуратно — понятия несовместимые — усмехнулся рядом сидящий Ставрогин, который был наслышан о зверской натуре Грушницкого. Николай же, кстати, после той панической атаки, обо всем узнал из уст Печорина, которому потом сам же о случившемся после и рассказал. Вроде успокоился. Собственно, вот итог. — Опыт неудачный. Эксперимент не удался. — грустно констатировал Григорий. — Не удался значит…- возмутился Александр, который был не очень рад напряженной обстановке, которую, как ни странно он сам же и создал. «Пропажа» важных для него вещей была невозможным стрессом. — А куда, подскажи мне пожалуйста, делся метроном? — В каком смысле? Он где лежал там и лежит. — нервно заговорил Печорин. — Паша гонял за ним в мастерскую и не нашел. Ещё тюнер, кстати. — Так, а хули вы этого додика посылаете? — Кто бы говорил. -слегка обиженно отозвался с противоположного конца комнаты Зарецкий, который, в принципе, от Печорина мог ожидать что угодно. — Да?! Пошли со мной, я тебя носом в этот метроном ткну. — оскалился Григорий и схватил со стола ключи от мастерской. — Я не щенок, чтобы меня носом во что попало тыкать. — А это ни что попало! Для Саши важная хрень, пошли. — Будто я виноват, что того, за чем он меня послал, на месте не оказалось? Странный ты какой-то, Гриш. — Не хочу ничего слышать, пошел за мной! — прокомандовал Печорин и направился вместе с Павлом в сторону «студии». От злости он буквально примчал к запертой двери и отворил её.  — А теперь смотри. Схватив с ближней полки тот несчастный метроном, он провел его прямо перед лицом Зарецкого и лишь прикрикнул: «Это что?!» — Да блять, ты думаешь, я знал, как он выглядит?! — Нехуй тогда говорить, что его тут НЕТ или ты мог спросить у кого-то?! У Саши как минимум, он бы не поленился с тобой сходил и ещё историю бы рассказал про то зачем он нужен. — прорычал Гриша. Его крайне не радовало то, что: во-первых, его обвинили в пропаже столь ценных вещей, во-вторых, его коллега по цеху — конченный идиот, по его мнению и в-третьих, на него надулся Максим, что было очень важно. — Ой ёперный театр… Все, понеслось… -устало сказал он, даже не дожидаясь Гришу и уходя обратно ко всем, — к психотерапевту сходи, думаю, помочь в таком случае сможет только он. — Молись, щенок. — прошептал Печорин, уходящему вслед Паше и выдохнул через оттопыренные от злости ноздри. Пробыв не так долго в мастерской, он решил спокойно и как ни в чем не бывало спустится к остальным. — Ну что, Гриш? Эксперимент явно не удался, раз такой злой. — хмыкнул Ставрогин, поглядывая на мирно стоящего рядом Зарецкого. — Я ни капли не злой, просто если он не знает, как выглядят инструменты — то пусть подойдет и спросит, чтобы я потом не был виноват в их «пропаже» — раздраженно сказал Григорий, отдавая в руки Пушкину эти чертовы тюнер и метроном. — Да ладно тебе, давайте лучше приступим к репетиции. — наконец присоединился к беседе Андрей. — Кстати, ещё вопрос. Где Сергей Александрович? — И Оля не на месте… — подметил Саша. — Какое совпадение. — ухмыльнувшись протянул Печорин, как вдруг в душный актовый зал ворвались две смеющиеся персоны. — А вот и они. Добрый вечер! — Вечер добрый, Гриша! Остальным также низкий поклон. -с естественной, светящейся улыбкой громко сказал Есенин, пожимая всем руки и крепко обнимаясь. — Как вы тут без нас? Скучали поди? — А ты, как я погляжу, ни капли не тосковал. — поинтересовался Пушкин с нервной улыбкой. — Нет, мы с Олей решили прогуляться, вот… — Расскажешь позже, Сергун. — дернув за рукав своего друга, протянул Александр. — Все готовы? — Да. — невнятно раздалось из толпы и ребята, как по команде схватили в руки инструменты. Сама по себе идея по части исполнения было относительно сложной, потому что, как не крути, многоголосие — довольно сложная штука, а особенно, когда голосов не два, а три. Но что тут говорить, здесь люди легких путей не ищут, потому и получается то, что получается. Что касается исполнения ребят по отдельности, то, пожалуй, даже говорить не стоит, что человеком, который отжигал и выкладывался как мог, был именно Печорин, так как в любом случае считал, что большая часть внимания должна быть именно на нем, потому что нельзя было упустить из вида такой талант и отдачу. Самым скромным же (по крайней мере на репетиции) был именно Николя. Угрызения совести все еще не давали ему покоя, заставляя каждую минуту отрывками вспоминать то, что было после того пьяного недоразумения. Да и в принципе он нормально тогда осознавал лишь то, что он пришел сюда и делает все это ради только одного человека. Чем-то средним между этими двумя были Пушкин и Ларина, которые тоже, естественно, имели какие-то свои личные цели, которые брали начало именно из этого выступления. Казалось, что ни один человек не пришел сюда просто так, не хотев что-то выразить через эту песню другому человеку. Что-то, что понял бы только тот человек, что-то, что тронуло бы его до глубины души и заставило задуматься. Стоит однако же еще упомянуть, что единственным человеком из всей этой компании, который не играл ни на чем, а отвечал за техническую часть, был Павлуша Зарецкий. Он и сам в принципе осознавал, что все кончится именно так, и изначально не был против. Показывать себя людям он не любил, потому как раз и предпочел остаться «за кулисами» основного движения. На удивление, он очень хорошо разбирался в этом всем, что многие люди, считавшие себя тогда «гуру» в области компьютеров и технологий, предпочли бы у него поучиться. Отдельным же пунктом стоило бы упомянуть, что трехголосие получилось из двух голосов баритона и одного меццо-сопрано, из-за чего задача получилась чуть облегченной и в конечном итоге вышла намного более лучшей, чем ожидало большинство из всех находившихся там. — Стоп, стоп, стоп! — вдруг остановил сей процесс курящий Есенин. — Всё выглядит пиздато, продолжайте. — Блять, Серёжа! — вскрикнул на него Пушкин, от испуга обронивший медиатор. — За такое вешают вообще-то. А так верно остановил. Гриша, мать твою! Я понимаю, ты ахуенный ударник, но без импровизации, прошу. — Да я то чё. Я всё нормально делаю, на минуточку. — Тогда не дергай гривой лишний раз, мешает. Песня романтичная и нежная, а тут у нас рок стар вылез! — Да ладно, Сань, че сразу Гриша виноват? Сам на басухе не хуже отрываешься. Мне жалко даже гитару. — усмехнулся Сергей, затушив сигарету и вплотную подойдя к Александру. — Это ты сейчас такой, перед мелкими, а когда будете выступать… Бля, сотку даю, ты в такую лапочку обратишься. — С чего бы? — удивленно проговорил Пушкин. — А от того, Шурочка, что в зале для тебя никого кроме одного единственного не будет. Смекаешь? Выкладывай душу, а не отрабатывай то что уже тысячи раз играл со мной в гараже. Душа, Саша, душа. — воодушевляюще, почти напевая сказал Есенин, похлопав задумчивого друга по плечу. — Вам, детки, того же советую. Давайте без понта и с душой. Да, Гриня? Макс же ой как захочет на тебя посмотреть. А ты, Николаша, м? Не, ты красавец сейчас, очень щепетильно всё у тебя, до глубины достаешь и сжимаешь, когда начинаешь играть. Сань, без обид, просто у нас тут прямо-таки маэстро поет. — Я в курсе, что Коленька талантлив, от того и предложил. Давайте ещё раз и… — подняв на те самые грустные голубые глаза Серёжи свой взор, Саша поднял медиатор и глубоко вздохнул. -…с душой, по методичке Есенина, давайте. Ахах. Прогоняя ещё раз и ещё одну и ту же песню, выкладываясь на полную, отрабатывая каждую мелочь, весь муз.фак просто светился. После столь пламенной речи перед глазами многих всплывали самые трогательные моменты за весь период отношений с их любимыми. Но, несмотря на все счастье остальных, особенно тяжело стало Николаю. Прогоняя в последний раз выступление, он долго не мог собраться. Его голос дрожал, а колени, что было странно для него самого, подкашивались. Спустив всё на усталость, Пушкин объявил об окончании первой репетиции, и они договорились на следующую (завтра после завтрака в мастерской). Перетаскивая вновь всё из актового зала в мастерскую, все взаправду словили чувство усталости. Наконец, когда всё было на своих местах, кроме мыслей Ставрогина, естественно Закрывая студию и расходившись по корпусам он замедлил свой ход. Что-то неладное заподозрили идущие рядом Андрей с Гришей, потому замедлились вместе с ним. — Коль, всё хорошо? — поинтересовался Печорин, посмотрев на удрученного Николая. — Хотел бы я сказать, что да, но вот как-то врать тебе в глаза не очень хочется… — Может мы чем-то поможем? Или… — вдруг подключился Болконский. — Коль, ну ты же знаешь. Мы всегда за тебя. — пригрозил воздуху кулаком Григорий. — Спасибо конечно, но тут далеко не в этом дело… -опустив взгляд в пол, как-то грустно ответил он, попытавшись натянуть улыбку. — Может Петя? — загадочно поинтересовался Гриша, обогнав идущего друга так, чтобы посмотреть в его глаза. — Из-за него? Кстати, где его черти носят весь день? Тот лишь измученно на него посмотрел, явно давая понять, что он сам ничего не знает, потому и чувствует себя весь день как не в своей тарелке, да еще и вдобавок это угнетающее чувство вины все время не давало покоя. — Блять, значит из-за него. Как думаешь, может он в комнате, м? — Было бы слишком глупо и наивно в это верить и надеяться, не находишь? — Это да, тогда мы подождем его вместе! Чтобы ты не грустил, да и нам не трудно. — бодро сказал Андрей, пытаясь поддержать Ставрогина. — Да! На то мы и друзья, Коля, ты не против же? Конечно за. Решено, идем к тебе. — подтянулся Печорин, как вдруг его отвлек телефонный звонок. — Извините, Макс… Те лишь понимающе кивнули, и тот начал увлекательную историю про их интересную репетицию. «Мики, ну чего ты? Да, я не звонил потому что был занят, имею право. Я вообще-то на репетиции был! Мне не за что извинятся. Нет, я сейчас не в комнату иду, точнее не к нам. Да, к Коле, не ори ты, мы с Андреем идём, если хочешь….» — оборвавшись произнес Печорин. — Он скинул, сказал, что подойдёт к нам. Вы не против? — робко сказал Гриша. — Я только за, чем больше народу — тем веселее. — усмехнулся Андрей, хлопнув по плечу Колю. — Коль, ты же… — Нет, нет, всё хорошо. Пусть подходит. Тем более, он не разрешит быть Грише одному со мной в одной комнате. — впервые за дорогу слегка хмыкнул Коля. Приближаясь к лестнице, ведущей на второй этаж где располагались комнаты. Стремительно поднявшись наверх, их там уже ожидал Грушницкий, в компании Разумихина, который также хотел скрасить свой вечер в веселой компании. Только заметив на горизонте макушку Гриши, Макс ринулся к нему на встречу немного озлобленный. — Какого черта?! — перехватив его и тут же прижав к стене фыркнул Максим. — Что именно? Я всё вроде объяснил. Давай позже всё обсудим, тут у Коли проблема. — сглотнув ком в горле протянул Печорин, кинув взгляд на заходящую в комнату толпу. — То есть, что у Коли проблема — мы переживаем, а то что я весь на нервах — нам поебать?! — возмутился Грушницкий, схватив крепко за руку своего молодого человека. — Мики, я тебя очень люблю, давай всё позже, м? Тут проблема ещё и с Верховенским, пойдем, повеселимся с ними… по крайней мере попробуем. — ласково сказал Гриша, проведя свободной ладонью по его щеке. Заметив, что парень не успокаивается, он предположил. — Это из-за того, что сегодня не получилось? — Нет! — огрызнулся Макс, как бы отмахнувшись от него и направился в сторону комнаты откуда уже доносился звонкий смех Мити. — Пошли. — Пошли. — грустно повторил Печорин. -…вот, а потом мы от ментов ещё полночи убегали. — сквозь звонкий смех рассказывал Разумихин, заражая им всех вокруг. Даже раздосадованного Ставрогина, который периодически погружался в себя и мало с кем общался, а вместе с тем даже иногда из-за собственного волнения начинал как-то странно ломать себе руки. — Ого, полночи. Как так долго? — поинтересовался Андрей, удобно расположившись на соседней кровати. — Дак мы сначала ОТ них, а потом так получилось, что ЗА ними. Но в отдел так и не заскочили «на огонек», додумались ко мне забежать. — А, я помню, что ты мне что-то похожее рассказывал, да. Кстати, как там дела с ремонтом обстоят? — ворвался в разговор уже широко улыбающийся Грушницкий, за спиной которого плелся притихший Гриша. — О, родители справляются. Они недавно новоселье справляли. — всё такой же бодрый и жизнерадостный продолжал разговор Митя. — А Родя там как? — ни с того, ни с сего поинтересовался Печорин, уютно располагаясь напротив остальных, немного потеснив Разумихина. Тот в свою очередь подсел к Андрею на одну кровать. Макс сел рядом с Гришей и всё время как-то нервно поглядывал на Колю. — О, Роденьке уже полегче. А ты чего такой вялый? Так, чего вы все какие-то не такие?! Давайте может в карты тогда? — спросил Митя, уже мешая колоду карт. — Давайте это все без меня, хорошо? -в каких-то раздумиях сказал уже совсем поникший Николя, переводя взгляд на Митю. — Э, нет, Коля. Играют все и без обсуждений! — Да, Коль, чего ты? Поиграй с нами. — ворвался Григорий, как вдруг ощутил легкое сдавливание на предплечье. Эта была рука Макса, потянувшись к его уху он прошептал. — Может хватит ревновать меня к каждому столбу? — Если бы это был каждый столб,, а так ты меня всё к одному вынуждаешь возвращаться. — прошипел Грушницкий. — Так, больше двух, как говорится… Начинаем, господа! Коля, живо спускайся с небес на землю, я и на тебя раздал. — радостно проговорил Дима. — Хорошо… значит, выбора у меня нет… -тяжело выдохнув сказал Ставрогин, беря карты. Игра прошла довольно азартной, ближе к середине накал усилился. Потянувшись за картой Ставрогин абсолютно случайно соприкоснулся рукой с ладонью Печорина. Резко отдернув руки от колоды, они синхронно бросили взгляд в сторону ребят, а в частности на Максима. — Я пойду покурю… — единственное, что сказал Грушницкий поднявшись с пола и прихватив свою ветровку. — Мики… — вдогонку сказал Гриша, направляясь за ним. — Секунду, ребят. — Мить, вот теперь понимаешь, да? — Если честно — вообще нет. — Господи, лучше бы ты меня тогда послушал и не настаивал на том, чтобы я играл с вами… — А, Макс из-за этого что ли? Я не понимаю, что у вас тут творится. — Там очень долгая и запутанная история, не хочу рассказывать. — Ребят, может кто-то пойдёт к ним? Он его и с балкона может скинуть. — вмешался Андрей, наблюдая через окно, как перед Гришей драматично размахивал руками Грушницкий, а тот будто и не пытался оправдываться. *тем временем на балконе* — И что это за психи? Мне теперь вообще ни с кем контактировать нельзя?! — Вот так, нельзя! — проговорил Максим, доставая пачку сигарет. — Как «вот так»?! Изволь объяснить! Мы случайно положили руки на колоду одновременно, а ты уже… — не на шутку разбушевался Печорин, тыкая в него пальцем.- Я, спешу напомнить, не твоя собственность, чтобы ты мне что-либо запрещал. — Я тебя и не приравнивал к собственности… — Значит, как к игрушке! Макс, я не хочу вот так. Меня твои сцены ревности не устраивают от слова совсем. Я хочу свободы, а запретов и унижений мне от матушки хватает знаешь сколько?! — Тогда почему мы ещё вместе? — Потому что я люблю тебя, но все твои сцены, после которых постоянно извиняюсь Я… Они меня выматывают не хуже наших с тобой тренировок — усмехнулся Печорин. — Ага, только если тебя это всё так выматывает. — стряхнув пепел вниз произнес Макс. — Может бросил бы всё это? — Нет! Я не хочу ничего бросать, потому что мне хорошо с тобой. Да, есть моменты в последнее время, но это всё проходит, не так ли? Впервые за долгий промежуток ко мне не относятся как к уёбку, исполняющему какую-нибудь должность, и хотя бы ты делаешь вид, что любишь. Если я правда тебе дорог, то я это невероятно ценю. Я хочу быть с тобой рядом, хочу чтобы меня кто-то крепко обнимал, ласково называл и говорил, что никогда не бросит. — захныкав и тут же вытерев накатившие слезы продолжал Печорин. — Я хочу чтобы ко мне относились с доверием и уважением, а ревность — это самое нелепое чувство, которое всё только рушит, понимаешь? Рушит напрочь. Я тебя люблю, Макс. Ты лучшее, что со мной происходило… Окончательно расплакавшись проговорил Гриша, смотря сквозь стеклянные глаза на спокойно курящего Грушницкого. Выбросив сигарету и выдохнув, он сказал единственное. — Я тебя услышал. — И всё? Всё, что ты можешь мне сказать, да?! — Я дал тебе выговорится, послушал. Теперь послушай меня. — немного раздраженно сказал Максим.- Я не позволю… — Так! Что тут за пиздец творится? — поинтересовался ворвавшийся на балкон Разумихин, но увидев грозный взгляд Грушницкого, он решил их не тревожить. — Понял, мы подождем вас внутри… — Ага. Так вот. Причины моей ревности ты прекрасно знаешь, выражать как-то по-другому свои чувства я пока не научился, но… — взглянув на заплаканного Печорина, он прижался к нему и провел своей широкой ладонью по его макушке. -…если ты так просишь, то я буду учится себя сдерживать. Прости меня, малыш. Я был конченным идиотом. — И вправду идиот. — рассмеялся Печорин. — Прощаю конечно же. И к Ставрогину больше не ревнуй, как и к другим. Друг он замечательный, но тебя заменить не сможет, как по мне. — Подумаю ещё. Котенок, слушай, может мы к нам пойдем? — ласково прошептал Грушницкий, поглаживая его по спине. — Нет, мы дождемся Петю и не бросим Колю в трудную минуту! — А если отойдём и потом вернёмся? И продолжим не бросать его в трудную минуту. — Не, я потом усну. Будем не бросать его тут и со всеми. Потом, Мики. — нежно его поцеловав протянул Печорин. — Пошли, пока они второй раз Митю не решат послать, а то он тебя боится уже. — Ну хорошо. — с этими словами они наконец-то вернулись в комнату, где уже все отбросили карты и продолжили рассказывать истории. Сам же Ставрогин выделялся из всех этой компании своей чрезмерной задумчивостью и даже в какой-то мере грустью. Не радовало абсолютно ничего, а дабы лишний раз не пугать остальных своим состоянием, ему все это время приходилось выдавливать из себя поддельную радость, смех и улыбку. Когда игра закончилась, началась дискуссия, в которой он не принимал абсолютно никакого участия, окончательно зарывшись в свои мысли и доводы. В конечном итоге, когда на него вдруг обратили внимание, он резко перестал ломать себе руки и выгибать и без того искусанные пальцы. — Боже, Коль, может ты наконец расскажешь, что случилось, м? -спросил Митя, после чего окинул взглядом сразу побледневшего после его слов Николя, — может, мы сможем чем-то помочь? — А что если… А что если он там все-таки повесился?! -в истерике и не в тему вдруг сказал он, вскакивая с кровати, наконец окончательно решив, что где бы Петя не был, он обязательно должен его найти. — Как так «все таки».? -улыбка с лица ничего на тот момент не подозревающего Разумихина пропала, и он в недоумении посмотрел на Николая, как вдруг дверь в их комнату тихонько скрипнула, а в проеме показался знакомый силуэт невысокого юноши. Естественно это был пропавший без вести и решивший вдруг объявиться Верховенский. Его вид сейчас очень сильно напоминал его же собственное состояние после того: такие же заплаканные глаза и сильно выделяющиеся на белом лице. Не было разве что разодранной до крови полос на шее, но в принципе хватало и того, что осталось и не зажило с прошлого раза. Он явно не ожидал увидеть в их, обычно пустующей комнате, такое большое количество людей, так как рассчитывал на то, что придет незаметно для всех, как тень, и просто сядет в угол на кровать, обнимая и прижимая к себе ноги. Не хотелось видеть абсолютно никого, а в первую очередь Печорина, однако, несмотря на это, ему почему-то стало приятно, что он вместе с остальными дожидался (по крайней мере это была его догадка) его. В душе же поселилось какое-то неприятное чувство и догадки по поводу того, что это лишь фортель и воспринимать происходящее всерьез не стоит. Очень хотелось, но что-то не давало. Возможно, присутствие практически чужих ему людей, которым, почему вдруг стало на него не все равно. — Добрый вечер, что-ли…? — О, явился! — радостно крикнул Болконский. — Вот мы и дождались, я думал до утра будем с тобой тусить, Коля. — похлопал Ставрогина по плечу Гриша. — Мы наверное пойдем тогда. У вас предстоит очень серьёзный разговор… — Полностью согласен с тобой, пойдёмте, господа! — обхватив ещё не согревшуюся ладонь Гриши, проговорил Максим. — Да, нам пора. Спокойной ночи. — удаляясь в коридор сказал Разумихин, его поддержали и остальные. — Чувствую, ночь выйдет ой какая неспокойная. — прошептал себе под нос Ставрогин, оставшись наедине с только вошедшим Верховенским. — Ага, твои чувства тебя обманывают. -с наигранным равнодушием ответил Пьер, садясь на свою кровать. — Где ты был всё это время? На улице вообще-то ночь уже. — Да какая разница, в конце-то концов? — Эх, солнце моё, я волновался между прочим. Но тот, не удосуживаясь ничего ему ответить, просто лег на кровать и повернулся лицом к стене. - Ну чего ты? Ну, Петенька… — протянул прямо над его ухом Николай и трепетно провел своей ладонью по голове Верховенского. — Не трогай там ничего… п…пожалуйста… -вдруг покраснев до самых ушей, еле слышно прошептал он. — Хочу и трогаю, тебе же самому нравится. — С чего ты взял? — Я тебя насквозь сейчас вижу и знаю больше, чем ты можешь предполагать, понятно? — ласково улыбнувшись сказал Коля, поцеловав его в шею. — На самом деле нет… И… я даже рад, что ты знаешь не все… -очень смущенно ответил он, прекрасно понимая, что если сейчас известным станет еще одна подробность, то ему не жить :). — А вот и врешь. — слегка рассмеявшись проговорил Ставрогин, продолжая поглаживать любимую до чертиков макушку и позволяя себе легкие поцелуи в шею и подбородок. — Солнце мое, ну не дуйся. — Хорошо… хорошо, но… прошу… перестань… -на этом моменте он поднес к своему лицу руку и тихо простонал, закрывая ею рот (стыдно человеку), так как ну уж слишком приятно ему было от того, как его гладили по голове и целовали. — Не перестану! Мне нравится ;). После этих слов Петруша прикусил нижнюю губу и повернулся к Коле лицом, посмотрев на него умоляющими прекратить это глазами. Затем, проронив через очередной стон тихое «пожалуйста», он окончательно закрыл лицо руками, дабы не показывать Ставрогину, в каком состоянии пребывает от того, что сейчас происходит. Так то он был не против, но сам же стыдился своей особенности, почему как раз и шугался ото всех, когда кто-то хотел прикоснуться к его рукам и голове. Ставрогин в свою очередь лишь протяжно поцеловал его и решил немного присмотрется, что же он увидел? Уставший юноша, которого так и тянет в сон сейчас расположен перед ним, но при этом он казался каким-то невероятно притягательным. Вся эта безмятежность и ласковость, которая будто бы подчиняется только одним единственным рукам — его рукам. — Петруш, ты поспать не хочешь? — ласково спросил Коля, проведя ладонью по его щеке. — А… после такого-то только и спать, согласен. Безусловно. -этим он попытался сказать, что нет, но на самом же деле, по его собственному состоянию можно было понять и убедиться в абсолютно обратном. — Тогда раздевайся и ложись, я тебя накрою. — попытался изобразить командный и строгий голос Ставрогин и схватил со своей кровати теплый плед. Верховенский явно понял его слова не так, почему сначала ничего не ответил и в недоумении посмотрел на темноволосого юношу. — Наглеешь? — На улице холодно, и ты явно замерз. Это не обсуждается. — стянув с себя футболку сказал Николай и присел в обнимку с пледом к Верховенскому на кровать — А, так ты это имел в виду… -будучи в шоке от своей же фантазии, тихо сказал Пьер, начиная расстегивать рубашку. — Хах, я слишком устал для этого дерьма. — рассмеявшись протянул Ставрогин и попробовал укрыть того пледом. — Ой, ну не очерняй себя как аристократичную личность, прошу, тебе не идут такие слова. — Могу ещё наговорить. — ехидно ухмыльнувшись произнес юноша. — Но для тебя…обещаю, больше так не буду. Тот тепло улыбнулся ему в ответ. Почему-то появилось очень сильное желание прямо сейчас взять и мягко поцеловать Николя в губы, однако его собственная гордость и не прошедшая до сих пор обида не позволяли этого сделать, почему как раз и пришлось, снявши с себя рубашку, молча лечь на кровать и в очередной раз отвернуться. — Я тебя люблю… — тихо добавил Ставрогин. — Засыпай.