Кончлагерь

-глава 8. Очередное утро в «Пыльной Радуге» началось в вожатской. Чуть солнце поднялось, наши «работящие, непокладающие рук и ног пчелки», как их любил называть Толстой, уже собрались, дабы обсудить назревшие вопросы. Но как это получалось, по обыкновению, очень громко и, как могло показаться посторонним, скандально и в формате ссоры. — Ну, что по поводу концерта? — поинтересовалась Ахматова. — Мне вчера пол вечера Достоевский мозг выносил, мне нужно все записать, смонтировать и отправить на проверку и всё за сегодняшнюю ночь! Может мы устроим все пораньше? — Я не уверен, мы ещё не до конца отрепетировали все. Ребятам нужна ещё одна репетиция. — твердо проговорил Пушкин. — Я уверена, что и так все прекрасно, Саша. Ну пожалейте меня с Мариной. — Если так, то мы можем устроить всё на сон.часе? Тогда до него мы ещё раз прогоним песню и перетащим инструменты в зал. — Хорошо, как дела с лит.факом? — поинтересовалась Аня. — Замечательно, мы решили, что каждый подготовит выступление. Особенно хочу выделить Сашу Чацкого и Женю Онегина. У Жени прекрасно выходит чтение прозы. А Саша вместе с Вовой Ленским шикарно справляются со стихами.- восторженно произнес Гоголь. — Но вот только с Петей мы так и не смогли найти общий язык. Я думаю, это у него подростковое… — Ох, Верховенский действительно… — подключился к диалогу Маяковский. — очень взбалмошный юноша. — Ты к нему чересчур строг. — подметил Пушкин, метнув взгляд в сторону Есенина, который как-то нервно бегал глазками по тесному кабинету. — Он же, по сути, не сделал ничего дурного. — Действительно…-закатив глаза, тяжело вздохнул Владимир. — К черту ваши обсуждения! Володя, мать твою, плакаты! — резко припомнила Аня. -Они готовы? — Ну, как сказать, в процессе. — В каком блять смысле «в процессе»?! Ты же понимаешь, что мы просто напросто не успеем все дорисовать? — Да ладно тебе, работает весь муз.фак и к тому же, нам нужно всего лишь пять плакатов. — Пять, Володя, пять! Сейчас, я ставлю свою зарплату, никто не работает! — Аня, не надрывайся. Кириллов захотел взять доп.задания, дабы набить руку, он справится… — К тому же, рисование этих ваших агиток в постсоветском стиле. Анечка, не переживай, за полчаса Леша управится. — как-то неожиданно присоединился Есенин. — Что ты сейчас сказал? — возмутился Маяковский. — Ну, ты когда сдавал экзамен свою хрень за ночь нарисовал, а тут делов… — Значит «хрень»? — Началось — шепотом проговорили остальные. — Ну да, я в этой мазне не смыслю. Володь, ты правильно сделал, что поручил ребенку такое дело, а то никто «твоего стиля» не поймет. — Сережа…- тихо прошипел Владимир. — Можно с тобой выйти поговорить? — Хорошо, но не надолго. С этими словами они вышли за пределы комнаты, оставив в недоумении толпу, которая понадеялась увидеть очередное шоу. Успев лишь захлопнуть дверь, Есенин был моментально прижат к стене Маяковским. Тяжело и нервно дыша, Владимир выглядел немного безумным и обескураженным. Проведя ладонью по щеке блондина, он лишь слегка криво улыбнулся. — Солнце мое, я так по тебе соскучился. — Ты меня каждый день видишь. Дурачок что ли? — Нет, немного в другом плане. Я скучаю по твоей ласке, воробушек. Переедь обратно ко мне, к нам в комнату. — А что, тебе твои лярвы писать перестали? Я не вернусь к тебе, наверное. В ближайшее время точно, я на тебя в обиде. — Ну, я уверен, что это ошибка. Ты явно что-то перепутал. Я… — Ла-ла-ла-ла ничего не слышу! Что ты говоришь? Ааа совсем ничего не слышу! -заткнув пальцами уши прокричал Сергей, приплясывая на месте. — Сережа, не устраивай цирк. — Цирк устроил ты. Целую труппу сук собрал. Ла-ла-алааа — продолжал прыгать на месте Есенин. — Если ты это продолжишь эти тупые пляски, я вынужден буду принять меры. — твердо сказал Маяковский, схватив за правую руку Сережу. — Я тебя люблю! — А я тебе не верю! Успев лишь как-то драматично, подобно дешевой театральной (в целом как и любил Есенин отыгрывать) игре проговорил Сережа подняв свои грустные голубые глаза на испуганного такими словами Маяковского. Но Владимир решил не терятся и идти до конца, вцепившись в его любимые губы, он поцеловал их очень нежно и робко, как в первый раз. — А теперь? — поинтересовался он. — Думаешь, тебе все дозволено? Ошибаешься, Маяковский. Повисло неловкое молчание, но Володя решил его разорвать отойдя покурить в приоткрытое окно, Есенин оставался на месте.Обдумав произошедшее, он решил вернуться к остальным. Там царило беспокойство и хаос. — Мне вообще похер на то, как мы перетащим без палева установку на сцену! Будем значит выступать первыми МЫ, ибо вы триста раз споткнетесь об наши инструменты. — Нет, Саша, мы не сможем вам уступить! Лит.фак обязан быть первым. Нас больше. — А знаете кого было ещё больше? На Сенатской тоже было множество зевак. А смысл?.. — Блять, Саша, ты опять про СС? — вопросил Сергей. — Ладно, давайте не будем про СС, но музфак будет стоять первым! — Да Бог с тобой, Сашенька, выступайте. Не ори только! — Всё, тогда я уже всё узнал, господин Есенин, расскажу вам по дороге. Извините, репетиция. — с этими словами Пушкин забрал Сережу из этого кабинета, где продолжили составлять список выступающих и готовить речь для ведущих. Проходя вместе со своим другом в абсолютной тишине, только подбредая к своим мастерским они увидели уже ждущую их толпу ребят. — Все готовы? — поинтересовался Александр, отпирая их студию. — Нет, я об Зарецкого руку сломаю и не смогу выступать. — озлобленно проговорил Печорин. — Может «из-за» — усмехнулся Есенин. — Что у вас опять стряслось. — Паша стрясся, лет семнадцать… Стоп, напомни, сколько тебе? -Да. Семнадцать. — закатив глаза проговорил Павел. — Понятно всё с вами. Опять детский сад, а наши соловьи и соловушки? Всё нормально? Если да, приступайте! Не прошло и пяти минут, как наши «Бременские музыканты» приступили к прогону песни. Все шло, как по маслу. Партии были отработаны, да и солисты были в голосе сегодня. Ничто не могло испортить их грядущее выступление. Так и пролетел час, а то и два. Все очень устали, рухнув на кресло Пушкин утер пот со лба и протяжно выдохнул. Закрыв свои серовато-голубые глаза он ощутил какое-то тепло на своих плечах, нежное и невесомое. Чуть ухмыльнувшись, но вспомнив, с кем он находился в комнате, немного был насторожен. Он был вынужден повернутся. — Коля! Испугал, боже! Как мышка подкрался, ей-богу. — схватившись за сердце крикнул Пушкин. — Что-то случилось? — Шура, я скучив по размовам з тобою i не тiльки по розмовам. — прошептал Гоголь, продолжая стоять за спиной. — Ми можемо усамiтнитися на годинку iшний? — Хах, я тоже скучал, солнце моё. Сейчас мы ещё раз песню прогоним и пойдем, хорошо? — Угу, я тебя тут подожду. — Нет, нет, мышка моя. Это сюрприз. Я должен…- схватив Колю за руку и нежно прикусил мочку его уха. — Александр Сергеевич, едрить твою в дышло! Ба! И Николай Васильевич тут как тут. — прокричал Есенин, входя в студию. Он, как сам объяснялся, был на спецоперации — выходил покурить. — Да, Сергей Александрович? — пародируя манеру речи протянул Александр. — Где блять мои сигареты?! — Так стоп, а где ты тогда брал покурить? — поинтересовался тот. — Я хуй знает, кто Marlboro Gold потребляет, м? — подняв руку с пачкой громко спросил Есенин. — Наверное, мои. — проговорил Печорин. — Мажор…на. Я взял себе парочку, надеюсь ты не против. — Полпачки? — поинтересовался Гриша, посмотрев во внутрь пачки Мальборо. — А сам, что куришь? — Aqua Blue ни на что не променяю. — ухмыльнулся тот. — Ой мать моя…крепкие же. — Сань, может хватит? Тип мы сейчас выдохнемся и на сцене точно будет абсолютный провал. — обратился Ставрогин к шепчущему о чем-то высоком и доводя Гоголя до бордового румянца, Пушкину. — Хорошо, тогда сюда через два часа. Чтобы как штык. — пригрозил Саша, удаляясь вместе с Николаем за порог. — Я опоздаю возможно. Сереж, закрой мастерскую после. — Есть, шеф! Развлекайтесь. — усмехнулся Есенин сев на кресло и закинув ноги на стол, но когда услышал откуда-то из-за спины Пушкинское «СЕРЕЖА, НОГИ!», резко убрал их на пол. — Вы, малые, тут побудете? — Нет, Сереж. Я обещал Мики тренировку устроить. — резко ответил Гриша, поднявшись с подоконника, где столь недавно и так уютно успел расположиться. — Дро-он? — М? Я иду тоже, но если Макс опять меня пихнет локтем, на случай если я к тебе чисто случайно, во время бега прислонюсь. Я и так уже последние спортивки испортил. — возмутился Болконский. — Я конечно всё понимаю, у вас любовь-морковь, но эти ненавязчивые сцены ревности будут вам стоить, немного не мало — новые треники. — Хорошо, прости за его вспыльчивость. Я не смогу найти оправдание его поступкам, но…- развел руками Печорин. -Вот такой он у меня. Иногда немного перегибает. — Иногда? — вдруг поинтересовался Ставрогин. — Немного? — поддержал Андрей. — Ну хорошо, часто и чуть-чуть. На этом сойдемся, он все-таки мой парень. Я его оскорблять не позволю. Недолго поговорив, они решили продолжить эту тему приближаясь к корпусам. Попрощавшись с Сережей, Олей и Пашей, наши трое друзей отправились разгуливать. Павел решил последовать их примеру и не стал задерживаться в студии, чего не сказать об Лариной. Продолжая сидеть за столом, закинув, к слову весьма грациозно и изящно, ногу на ногу. — Оль, ты что-то ещё хотела? — отлипнув от телефона спросил Есенин. — Ну с одной стороны — нет, но мне просто скучно. — слегка хихикнув проговорила она. — Ты не против, если я тут побуду? — Ну в принципе нет, а где остальные юные леди? И Аня с Мариной, ой. Нет, не так. Им только не проговорись, что я так сказал.- рассмеялся Сергей, довольно громко, заливаясь. Ларина смотрела на него с неподдельным изумлением, опираясь на локоть, услышав «самый чудный», по ее мнению смех, девушка поддержала этот бессмысленный хохот. — Они оттачивают свое актерское мастерство. — скромно ответила Ольга, пряча свой взгляд от Сережи. — Всё ясно. О чем побеседуем? — с неподдельной улыбкой и без особого интереса, лениво протянул Есенин. — Даже не знаю, — задумчиво произнесла Оля, подойдя ближе к окну. — Погода сегодня просто чудесная! — Не поспоришь, ты предлагаешь вести беседу светскую? — ухмыльнулся Сергей, раскручивая ручку на столе. — Или может что-то поинтереснее? — Да, извини. Наверное, общих тем у нас нет. — с легкой досадой протянула Ларина, уже собиравшаяся уйти, как вдруг её остановил блондин, дернув за руку. — Ну погоди, не расстраивайся. Может мы читаем одно и то же. Может тебе стихи нравятся? — полушепотом сказал Есенин, его голубые глаза незаметно для Оли блеснули. — Да, стихи я люблю…- скромно ответила девушка, -…один раз, признаюсь, я нашла твой блокнот и… Ты мог бы прочесть что-нибудь? — Это запросто, Оленька. Секунду. Есенин быстро выпил воды, откашлялся и ринулся к своему исписанному блокноту со стихами. Найдя подходящее, он взобрался на стол и начал читать в привычной для себя манере. -Вечер, как сажа, Льется в окно. Белая пряжа Ткет полотно. Пляшет гасница, Прыгает тень. В окна стучится Старый плетень. Липнет к окошку Черная гать. Девочку-крошку Байкает мать. Взрыкает зыбка Сонный тропарь: «Спи, моя рыбка, Спи, не гутарь». — читал он нежно, почти распевая. Ларина потеряла свой рассудок и внимала каждому слову. — Что скажешь? — Сережа, это было шикарно! Ты бесподобен! У тебя талант! — восхищенно, с глазами на распашку говорила Ларина. — Благодарю, но можно без этой лести. — Почему лесть? Ты прекрасно пишешь! — не унималась Оля, не заметив как сама схватила Сергея за руку. — Ну, Володя очень часто критикует… Мы не сходимся во взглядах на поэзию.- грустно проговорил Сережа. — Значит Володя кретин! Ты шикарен. — Спасибо, солнце, за поддержку. Мне очень приятно.- мягко улыбнувшись, Есенин прикоснулся к плечу Лариной и плавно провел ладонью по её ключицам. Она была одета в открытое платье с обнаженными плечами и небольшим декольте. — Обращайся. — чуть закрыв свои глаза, она прильнула своими губами к губам блондина. Но девушку ждал провал, она не получила ответа и была отстранена. — Слушай, Оль, я конечно всё понимаю. — удивленно и слегка шокированно сказал Сергей. — Но я тебе не пара, понимаешь? — Не совсем, я думала, что ты пытался привлечь моё внимание. — скромно ответила Оля. — Ты с ума сошла?! Во-первых, я давно как занят и счастлив, а во-вторых с каких пор забота и дружеское общение, да просто банальная вежливость приравнивается к флирту? — нервно проговорил Есенин, взмахнув руками. — Ну…а я п-просто. Ты занят?! — Да, причем давно. Я встречаюсь с самым прекрасным человеком на протяжении трех лет. — слегка задумавшись произнес Сережа. «Вы были счастливы…» — Серый! У нас пополнение! — вскрикнул Пушкин, почти выбивая дверь ногой. — В каком смысле? — Ну новенькие подъехали. У них диспансеризация только-только пройдена. Нужно заселить бедолаг. — Я в этом тоже замешан? — Да, расскажу по дороге. — схватив за руку блондина. Наспех они втроем вылетели из мастерских, Ларина удалилась в свою комнату, а вожатые полетели к остальным. Всё случилось почти также, как и в первый раз. Толстой, Достоевский, вожатые ждали приезда двух детей. Сообщили о приезде сестры Ивана Шатова — Дарье и их старого друга Маврикия. Все было менее торжественно, но дамы решили прийти и посмотреть на новенькую, да и сам Ваня решил встретить сестру. Вскоре машина темно- серого цвета начала приближаться к воротам лагеря, заметно запахло бензином. Видимо у водителя были проблемы с его авто, но это не помешало довести ему самый ценный груз — двух лапочек-ангелочков, как о них отзывался их общий преподаватель по французскому. Двери машины открылись и из неё вылезли два миловидных, ухоженных подростка, которые очень громко смеялись над чем-то. Шатов вырвался из толпы и поспешил к сестре дабы забрать её багаж. — Я уже и не знал, что думать. Телефон для чего нужен? — поцеловавшись с Дашей, грозно проговорил Шатов. — На «Без звука» был, Вань, не начинай. Всё же хорошо, я жива и здорова.- ласково улыбнувшись сказала Даша, отряхнув юбку. Подходя ближе к вожатым и директору, она первым делом пожала руку Толстому. — Добрый день, Лев Николаевич, Федор Михайлович. И… — Саша, Сережа, Коля, Володя, Аня, Марина. — представил остальных Толстой. — А также, остальные девочки пришли тебя встретить. Ну и с Ваней ты давно уже знакома. — Ахах да, конечно. Мне очень приятно, надеюсь, мы подружимся. — Молодой человек. -окликнул юношу Маяковский, тот резко встрепенулся и посмотрел на него. — Представьтесь. — Эм, Маврикий Дроздов, очень приятно с вами познакомиться. — поставив на землю свой чемодан, он пожал каждому руку и отпустил легкую и скромную улыбку. — Вас проводят вожатые и покажут вам ваши комнаты. — заверил Достоевский и что-то шепнул Льву Николаевичу на ухо, тот одобрительно кивнул и те попрощались с ними, напомнив о сегодняшнем концерте. — Муз.фак. Если вы выступаете первыми, то пиздуйте перетаскивайте свои инструменты. Время! — напряженно проговорила Цветаева. — Рина, к чему такая агрессия? — А к тому, если всё не пройдёт идеально. Я вам ваши смычки знаешь куда запихаю?! — Маря! — не выдержала Ахматова. — Не стоит настолько нервничать. — Вправду, мне Бак мой бак отстреливал на протяжении трех дней, что всё должно быть шикарно. Тебе кстати тоже. — тыкнув в подругу пальцем, они разговорились с остальными девочками и всё как-то резко забылось. — В общем, идите всё подготовьте. — Я могу помочь. — ухмыльнулся Гоголь. — Мышка, я же говорил. Это сюрприз будет. — приблизившись к своему молодому человеку, проведя по его темным волосам. — Серый! — Да, идем. — в очередной раз переглянувшись с Володей и опустив свой взор на асфальт. — А он тебе сильно понадобится? — поинтересовался у Пушкина Маяковский. — Ну так…- в тот же самый момент Есенин резко дернул его за рукав. — Нужен, поможет нам аппаратуру перетащить. — Хорошо. — грустно буркнул тот и направился в сторону корпуса вместе с Гоголем и Дроздовым. — Эй, парень! — окликнул его Есенин, Маврикий обернулся. — Маврикий слишком долго — будешь Риком. — они мило улыбнулись друг другу. Направившись в сторону здания, где будет происходить всё это мероприятие, Саша позвонил Ставрогину и сообщил, что они будут уже там и попросил перенести аппаратуру на сцену. Спустя пять минут весь музфак стоял на сцене. Волнение было настолько сильным, что словами не передать. — Так, дети мои. — пробегал между ними Сережа и радостно тормошил их за плечи. — Осталось всего ничего — 10 минут. Вы разъебете эту толпу сегодня! Вы — рокстар, тру металлисты и панки! Я за вас горой, буду подпевать за сценой. — Сережа, ты космос. — ухмыльнулся Андрей. — И да, сейчас главное, что? — Забыться и спеть? — предположил Ставрогин. — Да! Главное, с душой. Всё верно, Сергей Александрович? — предположил Пушкин. — Именно, Саня! У нас минут пятнадцать ещё? Я за пивом. — Серый! — Я и тебе возьму, не ссы. Кто ещё будет. — окинув толпу спросил Есенин. — В пизду, беру ящик. Короче, панки хой, бля, не в рифму будет. Вернее не по логике. — Цой живой? — рассмеялся Александр. — Именно, всё я умчал. — Ебанный, опять пиздец. Где мой медиатор? — возмутился Пушкин. — А, на столе остались. Рук свободных не было. — ответил Николя, нервно перебирая пальцами. Паника охватывала всё сильнее. Страх выступать перед толпой его не волновал. А вот выступить перед толпой, где будет Петя — это уже очень страшно. — Коля, всё будет заебись, да? — слегка его толкнув спросил Болконский. — Ага, просто супер. — А наш ударник как? Макс придет, пялиться будет. — ехидно и будто специально выводил на волнение и хоть какие-то эмоции Печорина. — Может да, может не придет. — усмехнулся нервно он, ухватившись за своё предплечье. Он решил надеть джинсовку, которая бы прикрывала руки полностью. Снимать он её не хотел и на просьбы стянуть, отвечал, что это образ такой. — Ну и ладно, пропустит выступление самого пиздатого ударника в лагере. Не переживай так, расслабься. — Пизда рулям! Меня Бак зароет за корпусами, дети. Завещаю Есенину ключ от винного погреба в своём доме. Всё остальное — Гоголю. — влетел запыхавшийся Саша, отдавая медиатор Ставрогину. — Что произошло? — Кто-то спиздил скрипку. Это просто такой пиздец. — сев на стул, Саша закрыл лицо руками и протяжно вздохнул. — Да не переживайте вы так, может закатилась куда. — попытался поддержать Зарецкий. — Действительно! — окликнули его остальные юноши. — Сань, не переживай. Скрипка хоть дорогая. — В том и беда, что да. Дост за неё кусков 16-17 отваливал. Я не понимаю, откуда он её достал. А, всё на мою голову! — Так, Саш. Ты сейчас берешь себя в руки и выкидываешь нахер все эти мысли из головы. — резко его встрепенул Печорин. — Мы должны выступить как минимум идеально, понимаешь? Вы же сами втирали только что всю эту мотивационную шнягу. Давай соберись.  — Да, точно. У нас есть время на ещё один прогон. Давайте! — раззадорился Александр, взяв в руки свою гитару. Пропажа одного из музыкальных инструментов была связана с одой, признаться честно, весьма интересной историей. Разгильдяйство и некая безответственность Пушкина с Есениным все же сыграла с ними злую шутку, показав тем самым, что ничего в этой жизни не остается безнаказанным. В очередной раз, когда на улице стало быть скучно, Верховенскому, не хотевшему уже второй день никого и ничего видеть, пришлось разгуливать по корпусам в поисках чего-то интересного. Мастерские остальных, кроме его, литературного факультатива, оставались для него некой загадкой, потому тогда, при появившейся возможности побывать в «комнате музыкантов», он упускать ее не стал, в конечном итоге наплевав на все и разрешив себе чуть больше дозволенного. Любопытство и заинтересованность в инструментах, находящихся в их комнате, брали над ним верх, заставляя в некоторых моментах вдаться в воспоминания и свое… немного необычное, как для здешнего контингента, прошлое. Однако, чтобы прояснить все происходящее дальше, придется рассказать небольшую предысторию. Этот рассказ берет начало из того времени, когда Пьеру было всего десять лет. Как уже известно, от отца он не получал никакой заботы, ласки, даже простой родительской любви. Тогда, будучи десятилетним ребенком, на нем, его жизни и учебе все это играло огромное значение. Несмотря на такое отношение отца к себе, Пьер пытался впечатлить его какими-то своими достижениями, успехами и своими маленькими победами; он думал, что к нему так относятся из-за того, что только он какой-то неправильный и делает все в этой жизни не так. Начиная с четвертого класса, тот стал усердно учиться, каждый день принося со школы домой хорошие оценки и известия от преподавателей; однако Степану Трофимовичу было на это абсолютно все равно, ему было наплевать на то, что с его сыном, как там с его сыном, где он и все ли у него хорошо; ответом на все все его: «Пап, смотри, я за сегодня получил три пятерки!», служили лишь озлобленный, из-за того, что его отвлекли от какий-то «важных дел, взгляд и равнодушное «молодец». Таким образом прошло два года. Будучи в шестом классе, у Петра появились какие-то свои личные потребности, на которые ему, соответственно, были нужны и карманные деньги; у друзей просить стыдно и неудобно, а отец все так же равнодушно посмотрел бы в ответ, раздраженно отмахнувшись рукой. Ничего не оставалось, как предпринять какие-то меры: научиться чему-то такому, что можно показать людям и что не останется незамеченным, а даже наоборот привлечет внимание людей знающих, но… в большинстве своем, простых зевак, ставшим вдруг интересно, что перед ними происходит. Как по иронии судьбы, именно тогда Верховенский, покопавшись у себя дома, обнаружил старенькую, но в очень хорошем, словно ею никто не пользовался, состоянии, скрипку. Единственным вариантом, при таком исходе событий, оставалось хоть как-то самому, на относительно хорошем уровне, научиться на ней играть, а потом, если повезет, то, возможно, поступить в музыкальную школу. Полгода за таким увлечением пролетели для него, с одной стороны, очень тяжело, так как хорошую успеваемость в школе и при этом ежедневные музыкальные «тренировки» было совмещать не так уж и просто, но с другой же стороны, вдохновения заниматься всем этим с каждым днем становилось все больше, так как предвкушение своей, хоть и малой, но независимости, давало смысл двигаться вперед. С шестого же по десятый класс, все его задумки, насчет поступления в музыкальную школу, осуществились. Но и там у него все было не как у всех. Оказалось, что он был единственным человеком, который пришел поступать в школу, имея практические и теоретические знания даже немного выше среднего; потому комиссия, отбиравшая учеников, решила дать ему программу не семи и даже не пяти лет, впервые сократив ее до четырех, даже чуть ли не и трех лет. В конечном итоге, под конец десятого класса, Петруша был ее выпускником. Отец знал о том, что Пьер ходил в соответствующее его увлечению учебное заведение, однако сам ко всем делам, там происходящим, даже и не думал иметь хоть какое-то отношение. Он считал, мол, скрипка — слишком писклявый и сопливый инструмент для мужчины, потому и относился к его репетициям и конкурсам, на которые его не спрашивая брали, со все тем же равнодушием и даже в какой-то мере презрением. Про учебные дни рассказывать даже не стоит, так как и без того понятно, что закончил он ее через пень колоду, так как в то время еще в школе были серьезные проблемы, а отец пил и проигрывал в карты еще больше, чем было раньше. Вернувшись к концерту, стоит отметить, что волнение было не напрасным. Приехала комиссия, дабы проверить уровень содержания лагеря по всем критериям. Толстой очень сильно не любил всю эту «богадельню» и считал это бессмысленной тратой времени, но вспомнив прошлогоднюю смену…причины для переживаний были всё же. Всё было идеально, вожатые и вправду старались не покладая рук и ног, чтобы создать ощущение, что это какой-то частный пансионат для высшего общества. Естественно, что в процесс были затянуты ещё и дети. Уборка окурков по всей территории лагеря, приведение своих комнат в норму (по стандартам какой-то методички или идиотского указа, который запрещал вешать на стены флаги и постеры). И что же в итоге? Какие-то абсолютно левые дяди и тёти из министерства образования по приезде приступили досконально рассматривать буквально каждую травинку. Это не могло не выводить из себя. Как раз весь лагерь показывали им Аня с Мариной, рассказывали они восхищенно и сами с нетерпением желали увидеть выступления их «чудо-мега-супер-класс-просто-вау каких талантливых деток». Наконец Время приближалось к началу мероприятия, все дети и вожатые были собраны в одном месте. Лев Николаевич вместе с Федором Михайловичем уверяли, что в их лагере не было ЧП в течении всего года. Вдруг резко послышался писк микрофона. Повисла гробовая тишина. — Добрый день, дорогие друзья.- торжественно произнесла Ахматова, стоя спиной к задвинутым, как они с Мариной любили называть, «Алым парусам» (речь идёт об ну просто обалденно алом занавесе, который так полюбился дамам). На самой сцене уже расположился почти весь муз.фак. Зарецкий вместе с Цветаевой сидели за основной аппаратурой и контролировали, чтобы кто-нибудь чисто случайно не забыл выключить микрофон. Все они держались в невероятном напряжении. Сами музыканты старались не показывать свои эмоции, которые так и рвались наружу. Саша в очередной раз улыбнулся им и очень тихо прошептал о том, что всё будет здорово. — Все мы прекрасно знаем, что с самого начала смены у нас действуют творческие факультативы, которые помогают вам найти себя и понять, что же вам подходить больше всего. В этот прекрасный день мы решили устроить прекрасный, так скажем, отчётный концерт для нашего многоуважаемого Льва Николаевича и Фёдора Михайловича, а также для наших прекрасных гостей. — Я уверен, что вы останетесь под огромным впечатлением от прекрасного, как я люблю его называть «Звездного факультета» — это музыкальный факультатив, также пожелаем удачи юным любителям стихов и прозы, которые волнуются не меньше. — с улыбкой во все 32 проговорил Есенин, который являлся соведущим. Для такого случая он успел приодеться и выпить пива. — А также, дорогие гости, прошу вас заметить шикарные работы художественного факультатива, во главе которого стоит обворожительная Анна Ахматова и не менее обворожительный Владимир Маяковский. Давайте им похлопаем. Раздались бурные аплодисменты и легкий хохот. Пока что всё шло более чем по плану. — А теперь, когда мы представили вам наших талантливых преподавателей. Я думаю, мы можем начать? — всё так же широко и искренне улыбаясь проговорил Есенин. — Да, Сережа, соглашусь с тобой. Первыми вас обрадуют наши музыканты. Встречайте «звездный факультет» с кавером на группу Кино. Песня «Нам с тобой». Ваши аплодисменты! — под шум оваций, свет погас, занавес открыл обзор на весь музфак. Нет, это была самая настоящая рок-группа. Раздался легкий стук барабанных палочек и Ставрогин осознал, что назад пути нет. Подняв глаза он искал Пьера. Его не было. Где он? А, стоп, тот по своему обыкновению спрятался за чьей-то спиной, но он наблюдал. Наступил вокальный парт. Трехголосие было шикарной задумкой. -”Нам с тобой Голубых небес навес Нам с тобой Станет лес глухой стеной» Всё выступление пленяло с первой секунды. Было настолько атмосферно и романтично, что у каждого возникли определенные ассоциации. Эти самые ассоциации возникли у Верховенского. На глазах навернулись слёзы. -”И не ясно, где мешок, а где шило И не ясно, где обида, а где месть И мне не нравится то, что здесь было И мне не нравится то, что здесь есть» — на этом моменте он не выдержал и сбежал. Петя не контролировал себя, выбежав на улицу вместо со скрипкой, он забился в углу и просто плакал. Ему было невероятно приятно и больно одновременно. Он узнал в этой песне себя и Колю, к тому же его бархатный голос пленил с первых пропетых слов. В его голове перемешалось всё: первая встреча, их первый поцелуй, первая огромная ссора и о Боже каким он идиотом считал себя в этот момент! Осознав все сказанные Колей ранее слова, когда тот извинялся перед ним, когда над ним висела петля, он понял! Он понял, что они ну просто обязаны быть вместе всегда. Это всё искренно, без лишней фальши и притворства. Попытавшись в очередной раз успокоиться, Верховенский твердо проговорил себе: «Ты его любишь, а он тебя. Неважно, что было. Важно, что будет. Ты извинишься». Спустя какое-то время он услышал громкие овации. Пьер чуть ухмыльнулся, однако не решался вернуться. Пускай они обсудят это после, ещё немного, и выступает он. — Давайте ещё раз похлопаем нашим юным звёздам русского рока, да и более профессиональному «артисту» Александру. Спасибо, ребята, это было превосходно! — восторженно проговорила Ахматова, вновь взбудоражив публику. Всему музфаку было приятно слышать аплодисменты. Столько труда было не напрасно. Вытерев вспотевшие от волнения лбы, они удалились за сцену. — Ну что, я же сказал. Разъебали. — начав всех обнимать тихо порадовался Пушкин. — Говорил не ты, а Сережа — как-то озадаченно подметил Печорин. На нем будто лица не было. Из всей светящейся от счастья толпы, он выделялся недовольным выражением лица. — И что? Я же тоже верил в наш успех. А ты чего хмурый такой? — А его принц не пришел. — усмехнулся Болконский пожимая всем руки. Тот всё выступление стоял за сценой и был как на иголках. — Вы красавчики, всё идеально! — Чё внатуре Макса не было? — удивился Саша, спускаясь со сцены, не заметно для зрителей, чтобы покурить. — Пошли, я Сережу стяну со сцены, покурим, поговорим. — Угу. — пробурчал Гриша, цепляя за собой Болконского. -А, Коль, ты с нами? — Я останусь посмотреть. — с нервной улыбкой проговорил он. — Ясно, Петя, кстати, тоже выступает. — добавила Ларина, спускаясь вместе с темноволосым юношей в зал. — Ты не в курсе каким он по списку? — поинтересовался тот у Оли. — Марина говорила, что он выбил у Коли последнее место. Сказал, что стесняется сильно. — прошептала в ответ девушка. — Но я точно знаю, что Женя и Саша первые идут. — Эх, Аня. Вот знаешь: «Не каждый умеет петь, Не каждому дано яблоком Падать к чужим ногам» — начал задорно Есенин. — Так и наши следующие ребята, которые готовы вам прочесть, подобно утреннему соловью, замечательное стихи. К слову, многие из них пишут их сами. — Какие замечательные слова! Поприветствуем первого представителя литературного факультета — Евгения Онегина, который нам прочтет стихотворение собственного сочинения. Раздались громкие аплодисменты и на сцену взлетел молодой юноша в свежем костюме и с белоснежной улыбкой. Слегка цокнув каблуком своих туфель (его этому всему Есенин с Пушкиным по-пьяни научили), он привлек всё внимание зрителей на себя. К слову, Ленский с первых секунд был пленен молодым человеком, что стоит на сцене. Он был готов с жадностью поглощать каждое им сказанное слово, что-то схожее ощущала и Таня Ларина, которая сидела неподалёку. Вова с самого начала подозревал неладное, когда только начали ходить слухи о её симпатии к Жене, но он то знал, что она безответна. Жестоко? Немного, но в любви, как на войне. И вот Онегин забрал микрофон у ведущей и приступил к завораживающему чтению. (Мастеркласс также проводили Саша и Серёжа, а Коля с Мариной надеялись, что это сработает. Потому как эти трое ну чертовски обаятельны) -”Я думал: вольность и покой Замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан. Нет, поминутно видеть вас, Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами, Внимать вам долго, понимать Душой все ваше совершенство, Пред вами в муках замирать, Бледнеть и гаснуть… вот блаженство! И я лишен того: для вас Тащусь повсюду наудачу; Мне дорог день, мне дорог час: А я в напрасной скуке трачу Судьбой отсчитанные дни. И так уж тягостны они. Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я… — окончил тот. Читал он и впрямь шикарно, заслушаться можно. Даже курящий Пушкин, выглянул восхититься им и крикнул: «Браво!». Откланявшись, он спустился в зал, где его ждал восхищенный Ленский. — Женечка, ты был невероятен! — Без лести, прошу. Я очень жду твоего выхода. — нежно улыбнувшись, он чуть прикоснулся к его руке. — Сейчас посмотрим на Сашу, он переживал за сценой очень сильно. По однотипному приветствию и овациям, уже менее активным, взошел в центр сцены Чацкий. Глубоко вздохнув, он начал как-то даже громко и эмоционально. Это его очень отличало от прошлых нежных, полу-шепчущих строк Онегина. — А судьи кто? — За древностию лет К свободной жизни их вражда непримирима, Сужденья черпают из забытых газет Времён Очаковских и покоренья Крыма Всегда готовые к журьбе, Поют все песнь одну и ту же, Не замечая об себе: Что старее, то хуже. Где? укажите нам, отечества отцы, Которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, Великолепные соорудя палаты, Где разливаются в пирах и мотовстве, И где не воскресят клиенты-иностранцы Прошедшего житья подлейшие черты. Да и кому в Москве не зажимали рты Обеды, ужины и танцы? Не тот ли, вы к кому меня ещё с пелен, Для замыслов каких-то непонятных, Дитей возили на поклон? Тот Нестор негодяев знатных, Толпою окружённый слуг; Усердствуя, они в часы вина и драки И честь, и жизнь его не раз спасали: вдруг На них он выменял борзые три собаки!!! Или вон тот ещё, который для затей На крепостной балет согнал на многих фурах От матерей, отцов отторженных детей?! Сам погружён умом в Зефирах и в Амурах, Заставил всю Москву дивиться их красе! Но должников не согласил к отсрочке: Амуры и Зефиры все Распроданы поодиночке!!! -с жаром и какой-то неясной неприязнью закончил он, из-за собственных эмоций и некого возмущения чуть не разбив собственные очки (он держал их все это время в руке). И вновь аплодисменты, и вновь поклон. Будем честны, таких творческих детей представители комиссии не видали давно. Об этом они за время всего концерта успели сказать Толстому и Достоевскому около тысячи раз. И продолжали и продолжали восхищаться каждым выходящим. Наступило время Владимира Ленского, всё близилось к финалу. Пьер продолжал стоять на улице и собираться с мыслями. На глаза муз факу он, слава Богу, не попадался. -…встречайте, Владимир Ленский со стихотворением Иоганна Гёте «Фиалка»! Вова сгорал от смущения. На него будет смотреть толпа! Читать стихи наедине Онегину он привык, а тут на публике. Посмотрев в очередной раз в глаза своему парню, он расплылся улыбке. -Фиалка на лугу одна Росла, невзрачна и скромна, То был цветочек кроткий. Пастушка по тропинке шла, Стройна, легка, лицом бела, Шажком, лужком С веселой песней шла. «Ах! — вздумал цветик наш мечтать, — Когда бы мне всех краше стать Хотя б на срок короткий! Тогда она меня сорвет И к сердцу невзначай прижмет! На миг, на миг, Хоть на единый миг». Но девушка цветка — увы! — Не углядела средь травы, Поник наш цветик кроткий. Но, увядая, все твердил: «Как счастлив я, что смерть испил У ног, у ног, У милых ног ее». — взмахнув в конце руками, он зажмурился от страха, но услышав слабое «Волшебно», которое определенно промолвил Женя, его отпустило. Сев на скамью, его слегка потормошил за плечи Разумихин со словами: “ Вот, а ты боялся! Красавчик!». Вова умилялся каждому подбодряющему слову, но когда заговорил Женя, он окончательно растаял. — Я помню, как ты мне его прочитал той ночью. — прошептал Онегин. — Тебе тогда оно так понравилось, вот я и решил… — скромно отвел взгляд в сторону юноша. Выступления не кончались. Прошло ещё около десяти минут и вот близился звездный час Верховенского. Незаметно от всех, он забрался за кулисы, где его встретил Гоголь. — Готов, молодчик? — поинтересовался Николай. — Я очень хочу тебя объявить. — Если вам будет так угодно. Я всегда готов. — спокойно ответил Пьер, хотя внутри всё колотилось. — А теперь я передаю слово человеку, который возглавляет литературный факультет. Николай Гоголь, прошу! — Да, спасибо. Во-первых всем добрый вечер. Я очень рад, что этим знаменательным днем каждый из нас смог дать волю эмоциям и показать своё мастерство в определенной сфере, но есть один юноша, который утаивал от нас свой прекрасный талант. Я сейчас говорю про Петра Верховенского. Одним вечером мне удалось вывести этого скромнягу на душевный разговор, и он мне поведал чудесную историю о своей страсти. Страсти к музыке! И тогда я ему сказал: “ Якщо ти хочеш займатися чимось, то ніхто не має права тебе зупиняти» — поэтому он сегодня выступает здесь. Встречайте! — торжественно, будто он всю жизнь не стеснялся публики, договорил Гоголь. Коллеги ему восторженно аплодировали, больше удивившись его смелости. Будем честны, Александр чуть не выронил сигарету изо рта, когда услышал голос возлюбленного и писк микрофона. И вот толпа стихла, свет вновь погас и в центр сцены направился прожектор, который осветил маленький круг холодным белым светом. Если подумать, то бояться было абсолютно нечего. Но это только по факту, хотя на самом деле, когда прекрасно осознаешь, что всех людей, которых ты сейчас видишь — ты видишь не первый и явно не последний раз, становится жутко не по себе, а волнение и страх за собственную игру, а в последствии, может, и репутацию, начинает брать верх, чуть ли не полностью перекрывая собой все позитивные и мотивационные мысли. До самого последнего мгновения Верховенский все-таки думал подойти и сказать о том, что всё, что больше ничего не надо и он не сможет выступить из-за того, что просто не переступит через себя; но было уже слишком поздно, чтобы что-то менять. У него в сознании все еще оставались и отголосками доходили речи отца о том, что, мол «Не мужское это дело — на скрипке пиликать», угнетая тем самым еще сильнее. То самое отвратительное чувство, когда ты снова один. Когда ты не уверен в том, что человек, ради которого ты это все затеял, сейчас в принципе в зале; когда ты не знаешь, какой от него самого, в случае чего, реакции и ожидать. Когда перед тобой выступали люди, с которыми была хоть какая-то поддержка и гарантированный хороший отклик хотя-бы от одного человека, а ты один. Выйдя на сцену и ощутив на себе десятки заинтересованных в происходящем далее взглядов, у него перехватило дыхание, заставив еще раз убедиться в том, что другого выхода больше нет и ему ничего не остается, как, в конце концов, взять себя в руки и сыграть по неизвестной на тот момент ему, но известной нам методичке Есенина. (играл он, кстати, кавер на «River Flows In You») Сказать, что Ставрогин был в шоке — ничего не сказать, он очень хотел поговорить с ним, возможно даже сильнее, чем сам Петя. Всё же какое-то навязчивое чувство присутствовало. Чувство того, что его обманули. Решив, что они обязаны обсудить случившееся позже, он с абсолютно хладнокровным выражением лица направился к разъяренному Пушкину. — Пусть только этот шкет спустится, я ему устрою! — Шура, ну подумаешь. Главное, что всё прошло просто замечательно. Он был звёздочкой этого вечера, после вас конечно. — успокаивал того Гоголь, робко поглаживая его по спине. — Меня бы за эту «мелочь» Бак вынес мозг и лишил бы половины зарплаты точно. Она ебануться дорогая, Коль! — не унимался тот, сев на скамейку, находящуюся ближе к выходу. — По твоим словам она дороже тебе, чем я… — Не говори ерунды. За тебя мне никто пизды не ввалит. Скорее, выйдет наоборот. — уже успокоившись, Саша взял его за руку. — Я за тебя всех порву, мышка моя. — Извините, не отвлекаю? — поинтересовался Ставрогин, сев напротив. — А вот ещё одна звёздочка этого вечера. — усмехнулся Пушкин. — У вас прекрасная «звёздная пара», Коль, ты знал об этом? — Честно, только сегодня узнал об увлечении Пети. Вы что скажете по поводу исполнения? — Пиздец ему, он шикарно сыграл, не спорю. Но он мог хотя бы спросить. — Коля, попробуй ты ему объясни, что ничего страшного и смертельного не произошло. — слегка цокнув языком проиговорил Гоголь. — Но вы были на высоте, я восхищен. Сашенька. Я так люблю, когда ты поёшь что-то… — Романтичное? — с самодовольной улыбкой поинтересовался Александр. — Всё для тебя. Стой, Коля, где твой Паганини? — Чёрт его знает. Потерял из виду. — Я уверен на тысячу процентов, что он без палева возвращает нам скрипку. — хмыкнул Пушкин. — Сука, а где наш заслуженный тамада РФ? — Ты про кого? — удивился Гоголь. — Есенин. Где его черти носят едрить твою в дышло! — громко рассмеявшись, он попытался повторить манеру речи блондина, чтобы тот отозвался. — А кто такой умный у меня фразочки пиздит? — широко улыбаясь, к ним подошёл Есенин. — Я с водяным и баком разговорился. — Ну чё они? — Сказали, что мы — отвал всего. Правда, баку не понравилось начало сия концерта. Но пошел он нахуй, не ценитель он искусства. — размахивая широко руками, Серёжа как обычно запрыгал то по скамейкам, то чуть пританцовывал на полу. — А про юного скрипача сказал что-нибудь? — поинтересовался Гоголь. Тут Ставрогин уже немного напрягся, даже чуть покраснел. — Оооо вы что, господа. Верховенского обсуждали даже сильнее, чем наших прекрасных поэтов. Говорят, чтобы тот не бросал. — с интересом рассказывал Сергей, плавно направляясь с друзьями к выходу. — У меня теперь к вам вопрос. Что с моим «младшим братом» стряслось? — А, Гриша сегодня весь день какой-то не такой. — дополнил Пушкин. — Коль, ты в курсе? — Я знаю только, что они опять с Максом поругались. Он переживает сильно. А где он сейчас? — тихо и задумчиво проговорил Ставрогин. — На улице курит, правда нервный. Пошли отмечать. — положив свои руки на плечи Гоголя и Пушкина, радостно проговорил последнее Есенин. Все дружно направились к корпусу. — Идём на озеро! — Без меня тогда — грустно проговорил Николя, поднимаясь по лестнице. Он уже мысленно был с Петей и старался подобрать каждое слово для разговора. — А ты почем…понял — посмотрев на уставшего темноволосого молодого человека, Саша ничего не хотел спрашивать. Он взрослый — разберётся.- Андрея и Женю с Вовой нужно захватить тогда. — И Митю с Родей. — добавил Есенин. — А ещё Макса, да, Гриш? — Нет. Вот как раз его и не надо. — Хорошо, тогда Ваня и Лёша.- предложил Пушкин. — О, и Эркеля. — Точно! Зарецкий? — Ящика точно не хватит… — Гриша сбегает за другим. — А вы про Володю забыли судари. — хмыкнул Печорин, догоняя Николая, который всю дорогу молчал. — Коль, вы точно с Петей не хотите присоединиться? — Нет, у нас, поверь, будет чем заняться — А, даже так. Тогда удачи! — хлопнув его по плечу и посмотрев на хмурую улыбку в ответ, Григорий оставил его наедине с собой. Коля зашёл в комнату. *** После всего случившегося в зале, Верховенский чувствовал себя и прекрасно понимал, что был неблагодарной тварью, которой зачем-то нужно было сначала потрепать другому человеку нервы из-за своих личных прихотей и капризов, а потом перед ним же разрыдаться, осознавая, насколько глубокой и серьезной была ошибка. Он теперь даже не знал, как ему просить за это прощения, чтобы у обоих в итоге не оставалось камней на душе. Он сам же сейчас был готов в ноги броситься Ставрогину, чуть ли не на коленях умолять о прощении, только бы снова не остаться одному. Только бы не потерять самое дорогое в его жизни. После всех тех лет, в одиночку проведенных с людьми из социального дна, ему больше всего не хотелось снова возвращаться туда. Снова чувствовать себя никому ненужным отбросом общества, который на людях пытается показать себя, как сильного человека, на самом деле являясь очень чувствительным и ласковым. Снова слушать бессмысленные, даже когда-то агрессивные пьяные разговоры его отца, в которых тот нередко задевал его чувства; а после этого опять биться в отчаянии, краем сознания давая себе понять, что всю жизнь ты так и проведешь, приходя домой после дневных неясных странствий по Петербургу и снова задыхаясь в чужом перегаре. Они оба сидели в комнате на кровати, оба не знали, что теперь делать и что друг другу говорить. Верховенскому было настолько стыдно, что он боялся даже просто посмотреть Николаю в глаза. Боялся увидеть в них разочарование. В воздухе повисла кладбищенская, из-за этого даже звенящая в ушах тишина, которую, по истечению нескольких секунд развеял Пьер, снова в слезах бросившийся на шею к Николя (вместе с тем, кстати, неосознанно для него, пересев с кровати к нему на колени). Он в очередной раз не сдержал перед Николя слез. Как бы то для Петра лично не было унизительно, но это было решено уже за него. Совесть вступила в свои права и не позволила больше издеваться. И сейчас, как маленький, провинившийся и прекрасно осознающий это ребенок, но сквозь слезы тот все-таки смог сказать: — Прости, прости меня, пожалуйста… Не держи зла за все произошедшее тогда, я… я очень виноват, прости, умоляю… — будто скороговоркой говорил юноша, что было сил (а их было не очень много) прижимаясь к Коле, — дурак, дурак я, что не поверил… я просто не мог… не мог тогда все правильно понять и… не я луч солнца в твоей жизни, а ты… ты в моей… -после этих слов он опустил голову и замолчал на несколько секунд, давая обдумать все им же сказанное.- может я конечно не понимаю, что люди всегда подразумевают под словом «любовь», но если… если это что-то еще большее, чем я чувствую сейчас, то проще умереть! Чувствовать больше просто невозможно… Это настолько странно открывать для себя новый смысл уже известного слова., но ты просто пойми! всё рядом с тобой обретает какие-то новые смыслы и краски… -поднеся руку к лицу, он стер со щек слезы, а потом снова посмотрел на Николя теми самыми виноватыми и блестящими из-за слез глазами и впервые за столько времени по-настоящему ласково улыбнулся. — Не знал, что ты скрипач. — плавно проведя по намокшей из-за слез щеке Пьера, он потянулся чтобы поцеловать его в губы. Он сохранял даже какое-то безумное спокойствие, но внутри него бушевал пожар, сжигая всё. — Тебе не за что извиняться, котёнок. Мне с тобой так легко становиться, ты б только знал. — чуть усмехнулся он, отведя взгляд в сторону. Верховенский был чуть озадачен, но его не покидало одно ощущение. Как будто гора с плеч сошла, ему не хотелось его никуда и никогда отпускать, особенно сейчас. — Хочешь интересный факт? — продолжал Николя, посмотрев на молчаливый кивок, он продолжил. — Я решил чуть почитать про этого….Паганини, ага. Знаешь как его называли? — Удиви меня — Верховенский чуть ухмыльнулся. — Скрипач дьявола. — с выражением лица, мол, «Прикинь чё знаю», проговорил Ставрогин. — И знаешь что? — М? -Ты ж мой чертёнок. — расхохотался Ставрогин, уткнувшись Пете в плечо. Немного потеревшись об его рубашку лицом, он прошептал. — Люблю тебя. *** — Лёш? — сквозь сон поговаривает Шатов. — 2 часа ночи, Лёш… Ваня сонно смотрит на часы напротив входной двери. — Почему не спишь? — спросил он, но так и не дождался ответа от своего соседа.- Алеш, ложись спать пожалуйста. — уже встав с кровати говорит Шатов: в одной пижаме и с босыми ногами. Парень идёт на балкон к своему соседу. Алексей же не обращает никакого внимания на Ваню. Тот выпил уже вторую бутылку коньяка, которую лучше не спрашивать где нашел. Он впал в астрал. Он уже ничего не хочет. — Лёша? Всё нормально? Вожатых позвать надо? Сколько ты тут уже стоишь? — беспокойно расспрашивал Ваня у своего парня. — Час. Ровно час. — без каких либо эмоций проговорил Алексей, безо всякого энтузиазма смотря куда-то вдаль. — Ты пьян? — Я пьян, но я слышу дождь… — всё так же без эмоций говорил брюнет. Дождь моросит уже с вечера. Мелкие слезы дождя разбиваются о ржавые от времени перила балкона. Кириллов смотрит вдаль стеклянными глазами. В стакане из-под чая отражается тусклый свет фонаря. Пахнет влажными листьями и сигаретами. Глупая привычка курить. Кириллов уже много раз пытался бросить, однако все равно рано или поздно срывался. — Пошли спать, пожалуйста. — просит Шатов, обнимая Кириллова со спины. Тот холодный, Ваня же наоборот тёплый. — иди ложись в кровать. — еще раз все так же тихо просит Лёша.  — Я сейчас приду. -еле слышно произносит Алексей, закуривая сигарету. Шатов послушно уходит с холодного балкона и садится на кровать. Ждёт Лёшу. Алексей же не торопится идти в постель. Он затягивается, горький дым распространяется по лёгким, в комнате слышен негромкий кашель Вани. Брюнет делает последний глоток коньяка. Руки трясутся, держать бутылку все тяжелее. Удар. Бутылка летит с балкона и громко разбивается об асфальт. Тот хмыкает и думает, что лучше бы он летел с балкона вместо этой несчастной бутылки. — Лёх? — Шатов подаёт голос. Алексей делает шаг в сторону двери балкона и снова затягивается. Докурив до фильтра, Лёша тушит бычок об тыльную сторону руки и тихо шипит. Завтра Ваня будет ругать Лёшу за ожоги. Кириллов выходит с холодного балкона, закрывает дверь, но оставляет форточку открытой, чтобы хоть немного воздуха проступало в их небольшую комнату. Он снимает обувь и садится на кровать. Спать вообще не хочется. — Лёшенька, давай спать? Завтра опять будешь жалеть что не спал. — прошептал Шатов и взял холодную руку Лёши. Дождь за окном совсем разошёлся и с подоконника начало капать на пол. Алексей попытался встать дабы протереть лужу, но был усажен обратно. — Я протру, Лёшенька, ты ложись. — сказал Ваня и пошел за тряпкой. Он протёр подоконник и зажал тряпку между щелью, дабы больше подобного не повторилась. — Алёшенька, ты сегодня таблетки пил? -спросил Иван. В его голосе было слышно волнение, он за Лёшу боится. Кириллов головой отрицательно мотает и себя обнимает. Холодно. Ваня на Лёшу грустно смотрит и к тумбе подходит. С тумбочки маленькую коробочку с надписью «Ципралекс» берёт и одну таблетку вытаскивает. Лёше таблетку со стаканом воды подаёт, тот послушно выпивает. — Молодец. — Ваня ласково хвалит его и в лоб целует. — Тебе надо поспать, давай ложись. -нежно уговаривает Шатов и на кровать садится. Кириллов одеяло отодвигает и ложится спиной к стене, руками к себе Ваню подзывает. Шатов послушно ложится в объятия и к Лёше ближе жмётся — согреть пытается, по волосам тёмным гладит. Кириллов в щеку Ваню целует и ближе к себе прижимает. — Спокойной ночи, Лёшенька. — тихо шепчет Иван, носом в шею Кириллова утыкается и засыпает. Алексей по волосам Ваню гладит и смотрит на него с особой нежностью, позже он тоже засыпает. За окном все ещё льет дождь.