Песня о лете.

      Это было практически год назад. Лань Чжань так же после разлуки шёл по тихим улицам, встречая родной город. Так же под небом гулял ветер, цвела весна, и мир оживал после зимнего сна. Но ему казалось, что с той поры минула тысяча лет и сгорела не одна сотня галактик. Он смотрел на мелькающие в окнах поезда дома и не чувствовал совсем ничего. Многое изменилось. В его сердце прибавилось ран, но все они затянулись, став всего лишь тёмными шрамами. Это было почти не больно. Или, может, он просто привык.       Лань Чжань тихо сидел в вагоне, прижимая к себе футляр со скрипкой, и ждал остановки. В ногах стоял чемодан, а рядом лежала небольшая сумка. Помимо прочего в ней хранились ноты. В последние недели Лань Чжань вновь начал писать музыку. Это было немного странно, непривычно, будто призрак полузабытого прошлого. Он так и не смог закончить ту песню о Вэй Ине, что начал создавать, когда они были друзьями. Историю, полную любви и счастья, воссоединения и нежности. Их историю. Которой было не суждено завершиться счастливо. Нет, это была иная музыка, тихая и печальная. Он записывал то, что напевали над головой высокие звёзды, что шептал в ветвях деревьев ветер, о чём переливались волны. То, что он вновь научился слышать в простых вещах. В мире вокруг. И пусть всё это было не его чувствами, не его душой, это помогало ему отвлечься. Занять себя и свои мысли. Ведь это легче — притвориться кем-то другим, взять чужие эмоции взамен своих, поломанных и разбитых.       Когда их музыкальный коллектив вернулся в Китай на завершающий этап гастрольного тура, Лань Чжань позвонил Сичэню и предупредил, что выключит телефон. Он должен был понять для себя, что ему делать дальше. И в этом деле помочь ему не мог даже старший брат. Решение, которое он должен был принять сам. Как и всё, что последует за ним. И вот прошли эти недели, первые в жизни Лань Чжаня, когда он так долго не разговаривал с братом, и он ужасно соскучился по голосу и улыбке единственного родного человека, никогда не обижавшего его.       Поезд остановился и тотчас наполнился шумом спешащих покинуть его пассажиров. Лань Чжань остался неподвижен. Он не понимал, к чему торопиться, толкаться, занимать очередь к дверям. Остановка длится полчаса, и все успеют выйти. Когда суета стихла, и чрезмерно громкие, наполненные суетой звуки переместились из купе на улицу, он поднялся, поправил пиджак, перебросил через плечо сумку, взял в одну руку футляр, а в другую ручку чемодана и неспешно вышел. Пройдя по опустевшему вагону, он вежливо попрощался с проводником, спустился по ступенькам и оказался на платформе.       Отойдя в сторону, чтобы ненароком никому не помешать, он огляделся в поисках брата. Сичэнь должен был получить его сообщение о времени прибытия поезда и встретить, чтобы отвезти в свою квартиру. Если в прошлый раз Лань Чжань предпочёл остаться в гостинице, то сейчас ему хотелось хотя бы немного почувствовать уюта дома после всех этих месяцев чужих номеров и менявшихся слишком быстро городов за окном. К тому же он не хотел оставаться один.       Он был один так долго, несмотря на то, что его окружали люди. И он устал.       — Ванцзи! — услышал он оклик и оглянулся.       Брат спешил к нему, и его лицо было озарено улыбкой. Будто свет, пролившийся в потускневший мир Лань Чжаня. Путеводный маяк, ведущий в то место, где его ждали тепло и покой. Где его сердце сможет залечить свои раны и восстать из пепла. И пусть его душа тосковала по другому огню, искала иное пламя, он был искренне рад этой встрече.       — Сичэнь, здравствуй, — Лань Чжань почувствовал, как и его губы ответили улыбкой. Не такой яркой и незаметной для большинства. Но брат всегда видел это робкое тихое движение, всегда ловил и ценил его. И сейчас, заметив её, он расцвёл.       — Я так рад тебя видеть, Ванцзи!       Сичэнь подошёл, и его тепло было сильнее, чем весна вокруг. Ванцзи согласно прогудел, и тогда брат сделал то, что не делал так давно — Лань Чжань и не помнил, когда это было в последний раз, наверное, когда они были совсем крохами — обнял его.       — Скучал по тебе, — произнёс голос Лань Хуаня над ухом. Такой родной, такой ласковый, что шрамы на сердце Лань Чжаня внезапно вскрылись. Он не позволял никому жалеть себя и сам не делал этого, всегда стойко перенося всю боль и невзгоды. Считая, веруя, что так должно быть. Стиснув зубы. Несгибаемый, твёрдый, непоколебимый. Но в руках старшего брата — защитника, друга, единственного, кто у него остался — он ощутил себя маленьким и так сильно сломанным. И его израненная душа так жаждала чьей-то жалости, чьей-то заботы и любви. Он хотел почувствовать себя важным. Ценным.       — Мгм, — прошептал он. — Я тоже.       Сичэнь вздрогнул всем телом, словно не ожидал услышать такой откровенный ответ. А потом обнял Лань Чжаня ещё сильнее. И Лань Чжань стиснул его, закрыв глаза. «Спасибо, — подумал он, не зная, как сказать это вслух. — Спасибо, что ты здесь для меня. Что ты всегда на моей стороне. Что не оставил меня, как другие».       Комната в доме брата ждала его. Такая же, как и месяцы назад. Словно Лань Чжань и не уезжал. Его вещи, те, что он перевёз из своей квартиры, но не мог тащить с собой в тур, лежали на тех же местах, ожидая своего хозяина. Лань Чжань пробежался по ним взглядом, оставил чемодан у дверей и, пройдя вперёд, сел на кровать.       Вот он и вернулся. Снова. И пустота в его душе стала только больше, смешиваясь с огромной, непомерной усталостью, свинцовой тяжестью навалившейся на плечи. Вздохнув, он наклонился назад, пока его спина не коснулась кровати, и лежа уставился на потолок. Совершенно белое пространство, без единого изъяна, скола или пятнышка. Как тот чистый лист, с которого Лань Чжаню снова предстояло всё начинать. В который раз.       «Интересно, что будет, если листы закончатся?» — равнодушно пронеслось в голове. И на это у Лань Чжаня не было ответа. И он не хотел проверять. Свежий холст. Новая страница. Очередной черновик. Он так устал каждый раз возвращаться в начало и выстраивать всё с нуля. Устал искать своё место в мире и смысл своей жизни. В последнее время ему всё чаще казалось, что последнего не было. Он просто существовал, без цели и пути. Вставал по утрам, не зная, зачем. Но, если бы он задумался, он бы просто не смог подняться. Его звали долг и обязательства, ответственность, которой он руководствовался всю жизнь, привитые с детства правила. Но там не было ни капли желания. Страсти. Стремлений. Он просто качался на волнах, как брошенная без капитана лодка. Чтобы однажды разбиться о скалы и затонуть. И там, в глубине пучин, никто не будет искать его, никто не станет о нём скорбеть.       Лань Чжань вздохнул, пытаясь сбросить странные ассоциации, всё чаще являющиеся в его голове. Он встал, чтобы убрать с дороги вещи и переодеться. Разбирать чемодан полностью он не планировал. Это ни к чему.       Приняв холодный душ, Лань Чжань вышел на кухню. Сичэнь стоял около духовки и пытался что-то рассмотреть за тёмным стеклом. На нём был милый фартук голубого цвета, с белыми облаками по краю и большим карманом на груди.       — Ах, Ванцзи, — брат оглянулся, услышав шаги, и улыбнулся, — обед почти готов. Присаживайся. И, если не трудно, можешь накрыть на стол?       — Мгм.       Лань Чжань был рад, что и ему нашлось дело. Он охотно занялся сервировкой, пока Сичэнь заканчивал разогревать еду. Это напомнило ему о жизни в доме с дядей. Прошлых, перевёрнутых страницах его книги. Таких же тихих и спокойных, как неторопливое течение реки по равнине. И если Лань Чжань мечтал о горных водопадах с их шумом и переливами, если желал услышать весёлый смех и звонкий голос, то он должен был просто проигнорировать это. Вот и всё.       Они ели в уютном молчании старой привычки, въевшейся под кожу с грозным голосом дяди и наказаниями, и лишь когда тарелки опустели, Сичэнь начал аккуратно расспрашивать о туре. Лань Чжань отвечал, потому что брат волновался и хотел знать, что всё в порядке. Лань Чжань тоже.       Вместе они вымыли посуду, совсем как в детстве, и переместились в гостиную, чтобы выпить чай. Лань Чжань привёз брату большую коробку с разными сортами, собранными в тех городах и странах, где он побывал за месяцы тура, и тот очень обрадовался подарку.       — Ванцзи, — Лань Хуань сидел на диване и пил белый чай с питахайей. Лань Чжань забрался в кресло и держал в руках свою кружку, позволяя чуть обжигающему теплу согревать его пальцы. Он желал, чтобы холод внутри затих, но, кажется, здесь, в этом городе, он стал только сильнее.       Так знакомо.       — Мгм?       На лице Сичэня не осталось улыбки, а глаза, умные и печальные, смотрели на него, пытаясь прочесть саму душу. Лань Чжань сдержался, чтобы не вздрогнуть от этого взгляда. Перед братом он всегда чувствовал себя открытой книгой.       — Ты уже думал, что будешь делать теперь? — спросил Сичэнь. И, если Лань Чжань и надеялся, что этот разговор отложится хотя бы до завтра, он ошибся.       — Да, — честно признался он.       Конечно, думал. Он так долго, так отчаянно искал ответ. И не мог найти. Будто весь мир вокруг внезапно стал книгой, написанной на неизвестном языке, который он не мог перевести. Его знаний, его понимания оказалось недостаточно, чтобы получить расшифровку. Но он приложил все усилия. В каждом вздохе, в каждой ноте он искал. И эти недели без общения с братом, полного погружения в музыку, ему помогли.       Решение пришло однажды холодной ночью, когда он не мог уснуть, хотя было уже давно за полночь, и слушал, как ветер жестоко и сильно бьётся о стёкла, словно надеясь разбить их. Или себя.       Ответ, не принёсший радости, но внезапно оказавшийся единственно верным. И, приняв его, Лань Чжань не позволил себе сомневаться. Он заглушил в себе все свои противоречия и страхи, отбросил мысли и надежды. Так было проще.       Пока в один из вечеров после концерта, такой же, как все остальные, в его белом мире изо льда и снега не вспыхнул внезапной искрой алый огонь. И непоколебимая решимость вдруг пошатнулась.       Сичэнь чуть заметно вздохнул и поставил чашку на столик. Всё это время он не сводил с младшего брата взгляда.       — Что бы ты ни планировал, я поддержу тебя, — произнёс он. Его тон был ласковым и осторожным, будто он разговаривал с маленьким ребёнком. — И я знаю, ты скажешь мне сам, когда придёт время. Но, прежде чем что-то решить, я хочу, чтобы ты помнил, что здесь твой дом. Всегда. Что бы ни происходило. И здесь есть люди, которые любят тебя, которые очень сильно ждали тебя и которые перевернут весь мир ради тебя.       Ванцзи не выдержал, опустил глаза на свою чашку. Недопитый чай едва заметно дрожал, и слабое отражение света в нём танцевало следом.       Сичэнь редко говорил так открыто о подобных вещах. Лань Чжань знал, что его брат всегда будет на его стороне, но, если тот имеет в виду дядю, говоря «есть люди, которые», то он ошибается.       — Это твоя жизнь, Ванцзи, но не забывай, что ты тоже заслуживаешь счастья.       Сичэнь поднялся и подошёл к нему. Он присел рядом, на подлокотник кресла, и мягко сжал его плечо.       — Просто не спеши, брат, — прошептал Лань Хуань мягко. — Всё может быть не так, как ты думаешь, как знаешь. И вся картина может оказаться совсем иной, чем видишь ты. Чем тебя заставили увидеть.       Лань Чжань резко поднял голову.       Что-то было не так, он что-то упускал. Взгляд брата был серьёзен и полон сожалений и надежды. Лань Чжань сглотнул, глядя на него и пытаясь понять. Нечто важное случилось, пока он отсутствовал, пока они не общались. Что-то произошло.       — Что это, брат? — спросил он прямо. Сичэнь сжал губы и покачал головой.       — Не мне тебе это говорить, — ответил он. Лань Чжань нахмурился.       — И всё же.       Если не ему, то зачем было заводить этот разговор? Зачем бросать намёки, а затем отступать?       Лань Хуань ещё несколько секунд смотрел на него, а затем поднялся и ласково улыбнулся.       — Отдыхай, младший брат.       И Лань Чжань понял, что большего не добьётся, если только Сичэнь не пожелает рассказать всё сам. А он явно не собирался, предпочитая дать Лань Чжаню догадаться самому.       Эта мысль не давала ему покоя, сжимала что-то внутри, давила. Лань Хуань всегда контролировал то, что говорил, и каждое его слово сейчас не было случайно. Оно было именно тем, что брат хотел, чтобы Лань Чжань услышал. Зацепка. Намёк. Что-то, что должно было подтолкнуть, направить в нужную сторону. Подсказка.       То, что произошло, касалось его. И Лань Хуань не пожелал говорить прямо сейчас, объяснить всё. Почему? Если это так важно, если это о жизни Лань Чжаня, то зачем скрывать? Зачем делать намёк, но не объяснять?       Только если речь идёт о ком-то ещё. Третьем. Ком-то, кто и должен всё рассказать. Ком-то действительно важном и особенном. Кто заслужил уважение его брата. Кому Сичэнь оставил это право, потому что этот некто вовлечён больше, чем он. Потому что это его право и его ответственность. Его правда.       Лань Чжань крепче вцепился в кружку — уже остывшую. И холод на кончиках пальцев стал сильнее, вызвав фантомное физическое покалывание.       Этим кем-то мог быть лишь один человек.       Обеспокоенный такой мыслью, Лань Чжань поднялся на ноги и зашагал к себе. Поставив едва тронутую чашку с чаем на стол, он опустился на пол и принялся искать что-то в своей сумке.       Его огонь. Его алый уголёк, посеявший сомнения и крошечную крупицу чего-то близкого к надежде.       Это случилось несколько дней назад, и это заставило его мёртвую душу ожить. Неожиданно и так отчаянно прекрасно. Он не понимал, что не дышал все эти месяцы, пока не увидел это, потому что лишь тогда его дыхание вернулось, воздух наполнил его лёгкие, и нечто тяжёлое, гнетущее, вдруг исчезло.       Этот огонь грел его до сих пор. Защищая от мороза внутри, рвущегося к сердцу.       Своей надеждой. Для которой не было логических причин. Не было ничего обоснованного, убедительного, непоколебимого. Но его сердце отчего-то трепетало, пело, словно узнало что-то, что не мог понять разум. Почувствовало. Нашло.       Наконец, он отыскал то, что хотел. Его большая папка с нотами. Сев на пол, он положил её на колени. Пальцы на мгновенье замерли, будто он собираясь с духом, а после открыли обложку.       Поверх листов нотной бумаги лежал наполовину засушенный красный пион.       Когда-то давно у Лань Чжаня уже был похожий цветок. Тот, что бросил ему юный Вэй Ин ещё в школе. Тот пион, как и сам друг, был ярким, пышным и полным жизни. Прекрасный и совершенный. В самой силе своего цвета. Этот же — совсем иным. Помятым, искривлённым, неровным, с дефектными лепестками, однобоким. Побитым жизнью. Будто разорванным в клочья и перекроенным заново. И отчего-то он так сильно напомнил Лань Чжаню о его лучшем друге. Тот тоже больше не был цветущим, беззаботно привлекательным и целым, как раньше. Но оттого стал ещё прекраснее, и ещё более любимым, чем прежде.       С того концерта Лань Чжань ушёл раньше, слишком утомлённый и подавленный от звуков толпы. И после, лежа в пустоте стен, так удивился, когда в его номер постучали, и девушка из их команды, играющая на саксофоне, принесла ему букет.       Cердце Лань Чжаня горестно сжалось, едва он увидел цветы. Он не понимал, как и почему, но в его голове тотчас возник образ Вэй Ина. Непрошенный. Любимый. Самый ценный. Гон Чилин рассказала, что после концерта этот букет передал ему настойчивый фанат, который очень рвался его увидеть. И, может, это было глупо, но целую секунду Лань Чжань позволил себе верить, что это был его лучший друг. И этот миг был лучшим за последние месяцы. Но после он заставил себя отбросить эту мысль — Вэй Ин даже не позвонил ему, он бы не стал приезжать. А это очень больно — надеяться понапрасну.       Но Лань Чжань принял цветы. Он всегда оставлял букеты, что ему дарили поклонники, другим людям — музыкантам, менеджерам, персоналу. Но эти не смог. Весь вечер он не сводил с них глаз. Белые эустомы напоминали ему о доме дяди, о тысяче правил, о брате и матери. И о себе. Они словно олицетворяли то, кем были Лани. Кем был он. Но их строгость разбивали расплескавшиеся брызги незабудок — и в них звучал шум реки и смех купающихся мальчишек, в них горело июльское чистое небо и первая любовь. И этот пион, вихрем ворвавшийся в неподвижность белого, как Вэй Ин влетел в мир Ланей, чтобы разбавить этот холод, чтобы выплеснуть самые яркие краски и вдохнуть жизнь. Всегда художник. Он рисовал не просто картины на листах. Он раскрасил чёрно-белый мир Лань Чжаня сотнями красок, подарил ему тысячи оттенков и цветов.       Ложась спать, Лань Чжань не выключил свет. Он всё смотрел и смотрел на цветы, не желая думать, кто мог быть тем фанатом, пока глаза не закрылись сами от усталости.       Уезжая из гостиницы, он зачем-то забрал их с собой, хотя это было совершенно не разумно и даже глупо, но он отчего-то не смог. И, лишь когда они стали вянуть, стиснув сердце, выбросил. Только этот красный пион — знак любви и сожалений, не смог. Он даже сфотографировал букет и выложил на своей старой странице в интернете — первый пост за много-много лет. После этого он не осмелился зайти туда и посмотреть комментарии.       Вэй Ин ждал его? Сичэнь говорил о нём? Разве такое возможно?       Лань Чжань взял цветок и, закрыв глаза, поднёс к лицу, вдыхая сухой запах. Было ли это всё в его голове или на самом деле? Может, он всё придумал лишь потому, что так сильно хотел этого? Он так скучал по Вэй Ину, что видел его повсюду, в каждом знаке и слове. Но если он ошибся? Если всё понял не так, что тогда? Он так долго собирал своё сердце. Готов ли он рискнуть сейчас им снова? Ведь проще спрятаться, отступить, уйти и забыть навсегда.       Тем более, у него уже было решение. То самое, что он принял в недели изоляции от брата.       «Ты заслуживаешь счастья», — произнёс в голове голос Сичэня. Твёрдый, убеждённый, подталкивающий к чему-то.       Они оба знали, кто его счастье. Так почему брат сказал так, когда знал, что случилось? Когда видел, как Лань Чжань страдал снова, брошенный Вэй Ином? Что он знал, чего Ванцзи не ведал?       «Всё не так, как тебя заставили увидеть».       Заставили. Кто-то ещё. Кто-то мешал им. Кто-то ломал их жизни, и это была не только судьба.       Лань Чжань не мог больше сидеть здесь, в клетке своих мыслей. Слишком невыносимо. Бережно вернув цветок в папку, он поднялся на ноги и решительно направился к дверям.       Сичэнь сидел в гостиной с книгой на коленях и телефоном в руках, но, услышав его шаги, поднял голову.       — Ванцзи? — окликнул он. — Ты уходишь? Сейчас?       — Я иду в школу, — ответил Лань Чжань, застегивая пальто.       — Сегодня? — брат удивлённо приподнял брови. — Ты только вернулся, уверен, они дадут тебе несколько выходных, прежде чем ты вернёшься к занятиям.       Лань Чжань покачал головой.       — Я не вернусь, — ответил он с горечью на языке.       Сказал-таки.       Впервые — вслух.       Он не вернётся к преподаванию в школе.       И, не дожидаясь ответа, ушёл.       Он любил учить детей, любил свои группы всей душой — младшую и старшую, но не мог привязать себя к ним. Не сейчас. Он уже решил это, даже если до сих пор не был уверен до конца. Но он должен их отпустить. Как и им следует отпустить его. Чтобы он смог двигаться дальше. С сердцем, полным сожалений и тоски. Их впереди ждёт высокий полёт. А его крылья слишком сломаны, и не ему учить их летать.       В городе пахло весной — этот особый воздух, несущий надежду. Новое начало. Но почему-то Лань Чжань ничего этого не чувствовал. Ему казалось, что он прожил тысячу лет, и мир вокруг казался каким-то сюрреалистичным, он ощущал себя вне его, когда шагал по улице. Звуки города касались его ушей, но проходили мимо, словно их разделяла бетонная стена.       Высокое солнце едва грело лицо, его лучи оседали в ресницах и на губах. Лань Чжань остановился на тротуаре и, подняв голову, закрыл глаза. Вэй Ин всегда любил солнце, тянулся к нему, как подсолнух. Даже к таким крошечным каплям. Он всегда так радовался весне, так сильно ждал её после зимы. Но для Лань Чжаня его друг был солнцем. И он смотрел лишь на Вэй Ина, как робкий цветок, ловил его тепло. Каждую каплю.       Всё, что осталось ему сейчас, это падающие с неба лучи.       Он возобновил движение, не желая вызывать такси или ехать на машине брата, хотя дорога до музыкальной школы была неблизкой. Простая прогулка позволяла шуму в голове утихнуть, а мыслям вырваться из суматошного вихря хаоса и вернуться к привычному порядку. Словно планеты в кружащемся космосе выстраивались в линию, ведущую к истинному северу.       Резкий порыв ветра всё ещё напоминал о зиме, хотя та давно миновала. Лань Чжань проглотил вздох и стиснул пальцы в карманах своего пальто. Холод от них змейкой пробежал выше, по локтям и плечам, скользнул к груди, но растаял, не успев достигнуть сердца. Ванцзи было хорошо знакомо это чувство. Словно встреча со старым знакомым. Столько лет прошло, а он будто тот же одинокий мальчик. Всё так же ждущий своего единственного друга, как спасение своей души.       Пока он шёл до школы, небо занесло тяжёлыми плотными тучами, но ветер стал тише и спокойнее. И посеревший мир напомнил Лань Чжаню позднюю зиму. Бесконечную, тянущуюся тысячу лет. Ту самую, которая не закончится. И лето никогда не наступит.       Ведь так? Это то, во что Лань Чжань верил. Но красный огонь пиона согревал его, возвращая глупому сердцу надежду. И слова Сичэня лишь разжигали это пламя сильнее.       Только бы не напрасно.       Лань Чжань не мог обманывать себя — он хотел увидеть Вэй Ина больше всего на свете. Хотел яростно и глубоко ещё хотя бы раз увидеть его глаза живыми, а не мёртвыми, и встретиться с ним взглядом. Ощутить жар его улыбки и услышать весёлый смех, вдохнуть его запах, его голос, чтобы запомнить всё, каждый штрих, каждую ноту. И после, когда он уедет, чтобы этот образ оставался в его сердце. Новый, а не тот, где слепой и озлобленный Вэй Ин прогонял его. Он эгоистично желал, чтобы этот мужчина побыл его другом ещё раз, чтобы стереть ту память, что разрезала душу.       Дядя всегда учил их с братом, что желать что-то лишь для себя, это порок. Но сейчас Лань Чжань не мог и не хотел следовать глупым правилам. Он хотел Вэй Ина. В последний раз.       До школы он добрался уже вечером, к завершению последней смены музыкальных занятий у младших групп. Охранник на посту, заметив его, приветственно улыбнулся и даже вскочил на ноги, чтобы протянуть руку. Лань Чжань вежливо кивнул и, не желая показаться грубым, сжал его ладонь. Он был удивлён такой искренней радости от человека, с которым едва ли перекинулся парой более содержательных, чем «Доброе утро» и «До свидания» фраз за всё время работы.       В учительской никого не было. Лань Чжань прошёл к своему столу и остановился, уставившись на него. Странное, смешанное чувство шевельнулось в груди. И он не был достаточно красноречив, чтобы описать его словами, но оно теснило его грудь, звало его, шептало. Пальцы медленно коснулись поверхности стола. Сидел ли здесь сейчас тот, кто заменял его, или это место напрасно ожидало его возвращения? Взгляд Лань Чжаня скользнул в знакомый угол — его скрипка, та, на которой он играл во время занятий, лежала там же, нетронутая. Он не забрал её, когда уезжал, ожидая, что вернётся. Но теперь пришло время.       Футляр знакомо опустился в руку. Но что-то в этом было неправильно. Словно Лань Чжань забирал скрипку у места, которому она принадлежала. У её жизни. Покачав головой, он крепче сжал ручку и отправился к кабинету директора.       Это был длинный и непростой разговор, наполненный уговорами и сетованием по поводу его ухода. Лань Чжань искренне извинился за неудобства, что причинил — он обещал вернуться, за ним сохранили место, но теперь он сам отказывался от всего.       Директор — пожилая женщина — поднялась и лично проводила его до двери своего кабинета.       — Удачи, Лань Ванцзи, — на прощение произнесла она, и за строгим голосом слышалось тепло. — Я смотрела видео с твоих концертов этой зимой, и я помню, как ты играл в юности. Надеюсь, однажды ты сможешь вернуть то, что потерял тогда.       Лань Чжань не смог улыбнуться, просто кивнул.       — Спасибо.       Но, прежде чем уйти, он вновь посмотрел на неё и несколько нерешительно попросил:       — Могу ли я зайти попрощаться с учениками на днях?       Директор на короткое мгновенье сжала его кисть, и он едва удержался, чтобы не содрогнуться от неожиданного контакта.       — Твои малыши сейчас здесь, а старшая группа будет завтра в шесть, — ответила она с мягкими интонациями в голосе. — Они будут рады увидеть тебя, и будет правильно, если ты сам скажешь им, что уходишь.       Она улыбнулась, но Лань Чжань услышал невысказанный упрёк — «они ждали твоего возвращения». И сейчас он разобьёт их ожидание.       Около двери, ведущей в зал, он остановился. Рука нерешительно замерла в воздухе на несколько мгновений, прежде чем он толкнул её и беззвучно вошёл внутрь.       Дети сидели на первых креслах со скрипками. Незнакомая женщина стояла на сцене с одним из них и показывала, как верно зажать струны. Никто из них не заметил нового зрителя.       Стараясь не привлекать к себе внимание, Лань Чжань спустился на несколько ступенек и сел в ближайшее кресло одного из рядов. Звуки скрипки, неровные, неуверенные, смешанные с детскими голосами, заставили его сердце дрогнуть и забиться с гулкой аритмией. Он всматривался в знакомые затылки, в тонкие руки, сжимающие смычки и скрипки, в своих детей, и чем дольше глядел, тем сильнее понимал, как скучал по ним и как ему будет их не хватать. Но он не мог позволить этим чувствам заставить себя колебаться ещё сильнее.       Это больше не его место и не его жизнь.       До окончания занятия он сидел в тени, слушая объяснения незнакомой учительницы и вопросы своих ребят. Мысленно он отвечал на каждый из них, и иногда фразы в его голове не совпадали с тем, что говорила женщина. Но спорить, нести свою истину — это больше не его право. По крайней мере, не здесь. Он должен ей уступить. И вручить право заботиться об этих детях и вырастить из них не шаблонных пустых музыкантов, но тех, кто будет чувствовать скрипку, кто будет её любить.       — Всем спасибо за урок! — наконец, произнесла женщина и похлопала в ладошки. Несколько детей сделали так же, но большинство лишь нестройным хором выкрикнули «До свидания!» без особого энтузиазма.       Лань Ванцзи встал. И тогда она первой увидела его.       — Ох, — выдохнула женщина. — Здравствуйте. Простите, не заметила вас. Вы чей-то отец, не так ли?       Несколько детей, услышав, оглянулись с любопытством.       — Ханьгуан-цзюнь! — первым закричал Вэнь Юань. И остальные обернувшиеся мальчики вторили ему. Услышав это, все дети повскакивали со своих мест, побросав скрипки. Лань Чжань не успел сделать и пары шагов или просто поздороваться в ответ, как его уже окружили тесной тёплой стайкой малыши. А-Юань подбежал первым и, не задумываясь, обхватил его тонкими ручками, прижимаясь лицом к животу.       — Вы вернулись! — выдохнул он, и его детский голос дрожал. Остальные ученики кричали, и все старались прикоснуться к нему, что-то сказать, привлечь внимание. Их глаза горели, словно вокруг начался звездопад, а улыбки сияли, затмевая друг друга.       Лань Чжань несколько растерялся от такого неожиданного приветствия. И пусть лицо его оставалось спокойным и неподвижным, он слышал, как его собственное сердце вдруг задохнулось от этого тепла и огромной любви, зима отступила, и его душа вдруг застонала. Как теперь он сможет их оставить? В их окружении он чувствовал себя так правильно, будто это было то самое его место. Он казался себе таким особенным, каким не был даже на лучших сценах мира. Он чувствовал их искреннюю любовь и их радость от этой встречи. Неподдельные. Настоящие. Они действительно очень сильно его ждали.       Учительница подошла к ним и остановилась чуть в стороне, не решаясь влезать в толпу. На лице её отражались смешанные эмоции — умиление, радость и досада.       — Рада, наконец, встретиться с великим Ханьгуан-цзюнем, — произнесла она, пытаясь поймать взгляд Ванцзи. Он мимолётно взглянул на неё, но глаза его против воли и разума вновь опустились вниз, на голову Вэнь Юаня. Он скучал по всем своим ученикам, но по этому мальчику особенно. Это был не просто добрый, талантливый и хороший ребёнок. Отчасти это был ребёнок Вэй Ина. Разве мог он не украсть кусочек сердца Ванцзи?       — Мгм, — прогудел Лань Чжань, зная, что неприлично оставлять собеседницу без ответа. — Спасибо, что учили их эти месяцы.       — Была рада, — хмыкнула женщина. — Что ж, мне пора идти. До свидания, дети. До свидания, Ханьгуан-цзюнь.       — Всего доброго, — кивнул Лань Чжань, тогда как ученики даже не услышали её слов, будто её не существовало вовсе, обратив всё своё внимание лишь на него.       — Как хорошо, что вы вернулись! — наперебой галдели они с детским непосредственным восторгом.       — Мы вас так ждали!       — Мы с мамой смотрели все ваши концерты, которые показывали, а про остальные всегда читали!       — Ханьгуан-цзюнь, теперь вы снова будете нас учить?       — Вы больше не уедете?       — Мы так скучали без вас!       Лань Чжань негромко вздохнул. Он пришёл сюда, чтобы сказать, что должен. И, несмотря на свет этих детских лиц, он сделает это. Даже если это принесёт грусть им всем. Но так будет правильно. Это единственно верное решение. Его выход. Такими мыслями Лань Чжань убеждал себя, когда принял его. Он не мог отступить из-за одного цветка и одной загадки от брата.       Он уже дал слово.       Его руки сами потянулись к Вэнь Юаню, всё ещё обнимавшему его, но так и застыли в нескольких дюймах над макушкой, не решившись прикоснуться. Но мальчик будто почувствовал это. Он тотчас поднял голову и отступил. Его детское личико нахмурилось, когда он смотрел на Лань Чжаня и будто что-то видел. То, чего не замечали остальные. И это нечто ему не нравилось.       — Дети, — произнёс Ванцзи негромко. Но его услышали, они всегда слышали его, каким бы тихим он ни был. Они с первого занятия оказались с ним на одной стороне. И ему никогда не приходилось меняться, потому что они любили его тем, кто он был. Без улыбок и громкого голоса, без забавных историй и обаяния. Он сказал лишь слово, но вокруг тотчас стало тихо-тихо, будто кто-то волшебным образом обрубил сразу все звуки. Затаив дыхание ученики смотрели на него, даже не моргая. Чтобы не попустить ни слова, ни мгновенья.       — Я пришёл сегодня, чтобы попрощаться, — не стал оттягивать неизбежное Лань Чжань. — И сказать вам, что я не вернусь к вам и больше не буду здесь преподавать.       И если до этого заявления тишина была восторженная, уютная, то сейчас будто кто-то резко погрузил её в ледяные оковы, из которых не было возможности сбежать. Дети всё ещё не отводили от Лань Чжаня глаз. Некоторые открыли рты от удивления, некоторые часто-часто моргали, будто старались скрыть наступающие слёзы.       — Вы уходите, — недоверчиво выдохнул один из мальчиков, Лань Цзинъи. — Почему? Куда? Это из-за нас?       Лань Чжань мягко покачал головой.       — Дело не в вас, — ответил он. — Я уезжаю из города и на этот раз не думаю, что вернусь.       Кто-то тихо всхлипнул. И сердце Лань Чжаня сжалось от сожаления. Эти дети сейчас выглядели как потерянные птенцы, не знающие, куда им теперь идти. Они вытягивали тонкие шейки, мигали круглыми глазами и преданно, упрямо смотрели на него.       Это было тяжелее, чем Лань Чжань предполагал. Он не думал — не мог даже представить — что настолько нужен им. Что они так сильно к нему привязались. Он не привык, чтобы другие люди так за него держались.       — Я ухожу, — произнёс он, — но вы продолжите заниматься музыкой и добьётесь всего, чего пожелаете. Я вам этого желаю.       Где бы он ни был, он будет верить, что из этих птенцов вырастут самые прекрасные птицы, и им покорятся все высоты и небеса.       Дети опустили головы и закивали. Ванцзи чувствовал странную пустоту в груди, будто только что собственными руками вырвал из неё нечто важное. Он не знал, что сказать ещё, как закончить разговор. Ему нечасто прежде приходилось прощаться.       — Ханьгуан-цзюнь, — робко подал голос Вэнь Юань, — можно вас обнять?       И моментально все остальные дети вскинули головы, чтобы посмотреть на него.       Лань Чжань никогда не был сторонником физического контакта с другими людьми. Но сейчас он вдруг понял, что сам желал этого. Потому что это было прощание. Конец их общей песни. Дальше их мелодии двинутся в разные стороны и вряд ли когда-нибудь пересекутся вновь.       — Мгм, — согласно прогудел он.       На этот раз дети не толкались и не кричали. Они молча по очереди подходили к нему и обнимали. Лань Цзинъи заплакал, и Лань Чжань вместе с Вэнь Юанем несколько минут утешали его, вытирая его горькие слёзы.       Они не просили его остаться, принимая и уважая его решение. Но часть сердца Лань Чжаня отчего-то сжалась. Быть может, если бы они попросили, он бы…       Когда ученики ушли, Лань Чжань медленно опустился в кресло и прижал руку к груди. Его сердце всё ещё стучало в аритмии и отзывалось по всему телу гулкой, ноющей болью.       Почему говорить «прощай» так тяжело? Ведь никто не умер. Ведь впереди обязательно будет что-то хорошее. Не может не быть. Так отчего так дрожит в горле колючий ком, а под рёбрами давит?       — Ханьгуан-цзюнь, — раздался за спиной тихий голос.       Ванцзи обернулся. Вэнь Юань стоял там, в одиночестве, прижимая к себе свой потрёпанный футляр со скрипкой, и смотрел на него тем же необъяснимым взглядом, что появился, когда он только заговорил — те же нахмуренные брови и блеск, те же понимание и печаль.       — Вэнь Юань, — Лань Чжань взглянул на мальчика, бегло осматривая его, чтобы убедиться, что всё в порядке. — Что случилось? Ты что-то забыл?       Вэнь Юань покачал головой.       — Я хотел поговорить с вами, — вместо этого выпалил он. Лань Чжань почувствовал тихую внутреннюю улыбку, но не позволил ей вырваться на лицо, и просто сдержанно кивнул.       — Что такое?       Он всё ещё сидел в кресле, и теперь Вэнь Юань мог прямо смотреть на него. Мальчик переступил с ноги на ногу, сильнее сжал скрипку и быстро облизнул губы. Всё это время его глаза не покидали Лань Чжаня.       — Как вы можете уехать? — наконец, спросил он. — А как же дядя Вэй? Он поедет с вами? Вы же не бросите его!       Пальцы Лань Чжаня невольно дрогнули, будто вдруг попытались сжать что-то невидимое, но царапнули лишь воздух. Он знал, что этот мальчик любит Вэй Ина, но всё равно не ожидал подобного разговора.       В памяти тотчас всплыли счастливые лица А-Юаня и Вэй Ина, шутливо сражающихся за порцию шоколадного мороженого. Их тёплый смех, и счастье, которое чувствовал Лань Чжань в те минуты, всепоглощающее, безграничное и ослепительно горячее, как самое жаркое лето.       Они трое вместе, на выходных, в парке и среди аттракционов.       Встреча, которой больше не суждено состояться.       Ещё одна разбившаяся иллюзия.       — Вэй Ин не поедет со мной, — ответил Ванцзи ровным тоном. Будто это ничего не значило. Словно вовсе его не ранило. Но произнести это вслух было в тысячу раз больнее, чем в своей голове. — Здесь его дом. И его семья.       Здесь все, кому посчастливилось быть любимыми им. Ванцзи в их число больше не входит.       Вэнь Юань странно насупился.       — Вы неправы, — возразил он с упрямой категоричностью. — Дядя Вэй очень скучал по вам. Вы знаете, что он теперь видит, правда?       — Мгм.       — Раньше он всегда говорил, что это всё, чего он хочет и что это сделает его самым счастливым в мире, — голос А-Юаня вдруг задрожал. — Но это не так. Теперь он видит, но совсем не счастлив. Он очень грустный, хоть и пытается ото всех это скрыть. И вы уезжаете. Я думал… Я мечтал… — он шмыгнул носом. — Я, я… что теперь, когда вы здесь, когда дядя Вэй видит, мы снова сходим куда-нибудь… Вместе… Как… как… будто мы… Но этого никогда не будет.       Нет, не будет.       Лань Чжань протянул руку, повинуясь сердцу, и погладил мальчика по голове.       — Сожалею, — прошептал он.       Его сердце дрожало.       Слышать, что этот мальчик желал того же, что и он сам, было и приятно, и печально. Потому что теперь они оба будут страдать из-за того, что их мечте не суждено сбыться.       А-Юань сжал губы. Он не плакал, но в глазах его были тихая ярость и горечь.       — Дядя Вэй сказал мне, что очень сильно обидел вас и что вы его не простите, — вздохнул мальчик. Лань Чжань вздрогнул, и его дыхание острым коготочком царапнуло горло. — А я ответил, что это неправда, и что, если любишь, всё можно простить. Значит, я ошибся.       Он отступил, и рука Лань Чжаня соскользнула с его головы. Вскинув подбородок, Вэнь Юань решительно провёл кулачком по покрасневшему носу, ещё раз шмыгнув им. А затем, неуклюже придерживая скрипку под мышкой, сложил руки перед собой и поклонился.       — Спасибо за то, что были нашим учителем, Ханьгуан-цзюнь.       Это было вежливо и официально, наполнено уважения и сдержанности, и Лань Чжань вдруг словно увидел маленького себя. И это было неправильно. Он не желал никому быть таким, каким был он — закованным в рамки, сдержанным, закрытым и одиноким. Не знавшим, что такое детство, дружба и веселье.       — А-Юань, — возглас слетел с его губ, когда мальчик уже развернулся, чтобы уйти. Но, услышав своё имя, он остановился и оглянулся. Во взгляде его скользнуло любопытство, так похожее на хитрый озорной взгляд Вэй Ина, будто частичка того поселилась в нём.       Лань Чжань поднялся и взял свою скрипку.       — Это тебе, — он протянул футляр мальчику. Тот громко охнул и прижал свободную ладошку к губам. Это был дорогой подарок, но Лань Чжань чувствовал, что всё делал правильно. Хотя бы в этом. Эта скрипка была куплена им для музыкальной школы, и должна остаться здесь. Тут её место. Не с ним. А Вэнь Юань очень талантливый музыкант, но его семья ещё нескоро сможет сама купить ему хороший новый инструмент. Это поможет ему развиваться. И будет напоминать о том, кто сделал этот прощальный подарок. Лань Чжаню хотелось оставить мальчику хоть что-то от себя. Маленькую частичку. Как подтверждение того, что они были в жизни друг друга. И как надежду на то, что из него вырастет выдающийся музыкант.       — Но… как же вы? — голос А-Юаня от удивления сделался совсем тоненьким.       — У меня есть моя скрипка, — ответил Лань Чжань.       Та, на которой он играл всю жизнь. С которой не расставался. Та, с которой у него была духовная связь.       — Возьми, — он протянул футляр ближе к мальчику. — На память. Учись хорошо. И не забывай слушать скрипку. Она подскажет, если ты заблудишься среди нот. Она выведет тебя. И ты будешь творить.       Вэнь Юань всё ещё шокировано смотрел на скрипку, будто был уверен, что она исчезнет, если отвести взгляд. Затем, наконец, взял. А потом вдруг опустил оба футляра на пол и одним быстрым прыжком преодолел разделявшее его и Ванцзи расстояние и обнял мужчину.       — Спасибо, Ханьгуан-цзюнь! — с искренним восторгом выпалил он. — Обещаю, я буду играть так хорошо, что вы станете мной гордиться.       И на этот раз Лань Чжань не стал сдерживать крохотную улыбку, когда та коснулась его губ лёгкими крыльями серебряной бабочки. Он обнял мальчика в ответ, опустив руки на его плечи, а затем мягко погладил по голове.       — Я уже горжусь тобой, — произнёс он так тихо, что не был уверен, услышал ли Вэнь Юань.       Но это была правда. Этот мальчик во многом был похож на него, но во многом он отражал и Вэй Ина. Будто впитывал что-то важное из каждого из них. Это очень глупо, что иногда Лань Чжань представлял их всех одной семьёй?       — Ступай, — попрощался Ванцзи, когда мальчик выполз из его объятий. А-Юань кивнул и подхватил оба футляра. Лань Чжань надеялся, что ему не будет слишком тяжело.       — До свидания, Ханьгуан-цзюнь, — Вэнь Юань улыбнулся. Не так широко, как Вэй Ин, но и не так скованно, как сам Лань Чжань.       — До встречи, — кивнул ему Лань Ванцзи.       Он не знал, состоится ли эта встреча когда-нибудь, но ведь никто не запрещал им всем верить. Даже если напрасно.       Его чувства были в беспорядке, и он остался в зале, чтобы прийти в себя. Завтра его ожидало ещё одно прощание — уже со старшей группой. Вряд ли те ребята будут плакать или выглядеть потерянными птенцами, но Лань Чжань не сомневался, что проще не будет. Своих учеников-подростков он особо любил, он учил их тонкостям и сложностям, он относился к ним, как к равным и так же оберегал их от ошибок, которые допустил когда-то сам. Он так гордился, когда смотрел на их прогресс, когда общался с ними, как со взрослыми, и они никогда не подводили его.       Медленно Лань Чжань прошёлся между рядами, отложил пальто на одно из первых сидений и поднялся на сцену. Здесь ещё остались школьные инструменты, в том числе флейта, гитара и скрипка. Остановившись, Лань Чжань поднял последнюю. Она была проще, чем оба его личных инструмента, но в действительности для него не имело значения, на чём играть, когда душа переполнялась до края, и ему было необходимо выплеснуть эмоции через музыку. Его спасение.       Ему никогда не хватало слов, чтобы выразить всю гамму своих чувств. Но скрипка делала это за него.       Чтобы не разорваться от этого урагана внутри.       Чтобы не сломаться окончательно и безвозвратно.       Смычок знакомым движением коснулся струн, и первые ноты взлетели к потолку зала стаей птиц в серебряной дымке из звёзд. Они кружились в вышине, танцуя в воздушных потоках, и за их крыльями шлейфом вилась песня.       Пришла пора отправиться дальше и оставить позади всё, что было дорого. Чтобы однажды, быть может, получить новый шанс обрести что-то близкое сердцу. Время прощаться. Хотя Лань Чжань знал, что никогда не сможет полюбить никого так, как своего лучшего друга, что его сердце, его душа и весь он сам вечно будут принадлежать мальчику с обжигающей улыбкой. Но он прекрасно знал, он усвоил с детства, что не у всех историй может быть счастливый финал. Не все чувства возвращаются. И не всегда побеждает любовь. Это про него. Всегда было про него. С самого начала. Холодный, отстранённый, закрытый и такой одинокий. Он не был рождён для счастья. И все его попытки оборачивались прахом. Может, пришла пора перестать бороться и искать? И просто смириться с судьбой.       Вэй Ин. Дети. Дом. Ему здесь нет места. Он — всего лишь музыка. Прозвучит и исчезнет. Соло скрипки в темноте.       Ему было так больно, когда он понял, что не найдёт друзей. Когда в школе другие дети не хотели с ним играть. Он был ребёнком, он не понимал, почему. Что с ним неправильно. Но он так хотел перестать быть один. Так сильно и отчаянно желал, чтобы кто-нибудь его заметил, чтобы не просто смотрел, но видел. Чтобы кто-то был рядом. Всецело — всей душой и всем сердцем. На его стороне. С ним, каким он был, не пытаясь его исправить. Он искал тепло, потерянное со смертью матери. И не находил. Пока Вэй Ин не ворвался в его жизнь, такой необычный, такой яркий и затягивающий, как огонь бабочку. Он принёс с собой лето.       Лань Чжань всегда играл один. С карандашами. С игрушками. На пианино. На скрипке. В прошедшем туре ему пришлось выступать с другими людьми по условиям контракта, но, даже тогда, исполняя музыку вместе с ними, он всё равно чувствовал себя отдельно от них. По-прежнему в одиночестве. Но он помнил, каково это, по-настоящему играть музыку с кем-то — с братом и Вэй Ином. Быть частью большего, чем просто он сам.       Печальная песня прощания завершилась. Лань Чжань открыл глаза и посмотрел вверх. Птиц не было. Только пустота. И сердце всё ещё не пришло в норму.       «…здесь есть люди, которые любят тебя, которые очень сильно ждали тебя и которые перевернут весь мир ради тебя».       «Теперь он видит, но совсем не счастлив. Он очень грустный, хоть и пытается ото всех это скрыть».       «И вся картина может оказаться совсем иной, чем видишь ты. Чем тебя заставили увидеть».       «Дядя Вэй сказал мне, что очень сильно обидел вас и что вы его не простите. А я ответил, что это неправда, и что, если любишь, всё можно простить».       «…не забывай, что ты тоже заслуживаешь счастья».       «Надеюсь, однажды ты сможешь вернуть то, что потерял тогда».       Лань Чжань снова закрыл глаза и поднял смычок.       Его сердце желало ещё раз услышать — исполнить — ту песню. Его песню. Песню о лете, которому не суждено вернуться. Но которое всегда будет мечтой, будет нежностью Лань Ванцзи.       Он писал её вечерами и даже ночами, позабыв про режим, слишком взволнованный собственными чувствами, чтобы просто спать. Они пугали его, но в то же время заставляли трепетать. Этот огонь внутри, этот жар, о котором он не мог никому рассказать. Его главный секрет. Его сокровенная тайна. Его любовь. Первая и последняя. Единственная. Лань Чжаню казалось, что он чувствовал это всегда, с первого взгляда на нового мальчика, с его первой обжигающей улыбки, первого смеха, просто тогда, слишком юный, он не мог этого осознать. Но, сидя на полу в свете луны над нотными листами, он знал, что любить Вэй Ина — самое лучшее, что могло с ним случиться. Пусть это была не только радость, но и боль, он знал, что ни на что на свете не променял бы это. Он не мыслил себя без своих чувств, не отделял и не представлял. Он мечтал, глупый, наивный подросток, что однажды осмелится сказать их вслух.       Тем весенним вечером после школы и вечерних занятий музыкой они пошли к Вэй Ину, чтобы позаниматься домашними заданиями. Цзян Ваньинь и Не Хуайсан о чём-то громко спорили на кухне, когда они пришли, и даже их не заметили. Вэй Ин хихикнул, схватил Лань Чжаня за рукав и потащил наверх, в свою комнату. После он принёс закуски и лимонад, и они устроились рядышком за небольшим столом, прижимаясь друг к другу, как воробушки на ветке. Вэй Ин время от времени хихикал и всё пытался накормить Лань Чжаня тем, что ел сам. Решив задачу по математике, он отбросил тетрадку и, довольно потянувшись, забрался на подоконник и распахнул окно.       — Вэй Ин, — позвал его Лань Чжань.       — Да, Лань Чжань? — ответил друг, подставляя лицо свежему ветру. — Что такое?       — Ты уже написал сочинение?       Вэй Ин оглянулся и состроил жалобную мордочку, опустив вниз уголки губ, чуть оттопырив нижнюю, и округлив слезливо глаза.       — Но, Лань Чжань, я так устал! Не будь суров, — прохныкал он своим самым клянчащим голосом. — Позволь этому бедняжке немного передохнуть!       Лань Чжань никогда не умел отказывать Вэй Ину, особенно, когда он делал такое милое детское лицо. Такой очаровательный, что его хотелось поцеловать в эти надутые губы.       Не позволяя этому чувству разгореться, Лань Чжань вздохнул и кивнул. Печаль сразу же сменилась озорной улыбкой, и друг вновь отвернулся к окну. Ванцзи вытащил из сумки тетрадь и взялся за своё сочинение, пытаясь прогнать из головы мысли о поцелуях. Повезло, что тема оказалась интересной и основывалась на анализе одной из его любимых книг. В конце концов, он так увлёкся тем, что писал, что позабыл обо всём.       А затем вдруг это случилось.       В одну секунду в комнату ворвался порыв ветра, Лань Чжань ощутил запах реки, травы и цветов, и в тот же миг зазвучал прекрасный смех, подобный сотне крошечных колокольчиков.       Сердце Лань Чжаня забилось чаще, и он вскинул голову, только чтобы всё в его груди сжалось, а желудок затрепетал.       Вэй Ин смеялся, свет закатного солнца обрамлял его золотым ореолом. И он был прекрасен. Невероятный. Невозможный. Будто сотканный из волшебства. Настоящее чудо. Тот, от кого не отвести глаз.       Наверное, в тот миг Лань Чжань не дышал. Он будто снова и снова влюблялся в Вэй Ина, и с каждой секундой всё сильнее, всё глубже.       Смех прекратился, и Вэй Ин обернулся. И, если до этого сердце Лань Чжаня стучало, как безумное, то теперь оно просто остановилось. И горячий, неистовый жар заполнил тело, заставляя полыхать уши и лицо. Вэй Ин улыбнулся ему так, как никогда прежде. Как не улыбался никому. И это было в тысячу раз прекраснее. Эта улыбка была наполнена такой нежностью, такой любовью, что Лань Чжань мог бы тут же умереть от её интенсивности. Эта улыбка отражала всё то, что чувствовал сам Ванцзи, что так долго пытался в себе понять. Она дарила надежду, по силе которой не было равных.       И он не мог удержаться. Он так сильно жаждал обнять Вэй Ина прямо сейчас, так хотел поцеловать его, как заплутавший в пустыне странник желал воды, хотел сказать о своих чувствах.       Но как всегда слова подвели его, застряли в горле, щекотные, слезливые. И тогда он встал на ноги и молча схватил свою скрипку.       Его сердце рыдало от всей силы любви, это было так больно, но так приятно. Переполненное, ещё непривыкшее к тому, насколько огромны живущие в нём чувства.       Закрыв глаза, Лань Чжань начал играть. Всё, о чём не хватило духу сказать вслух. Это был первый раз, когда он играл кому-то свою новую песню. Она была написана лишь для одного человека — для того, кто слышал её сейчас.       «Я люблю тебя. Я так давно, так сильно люблю тебя. И я буду любить тебя всю жизнь. До скончания времён».       Но Вэй Ин не ответил на его чувства. Он не понял. Не смог понять, потому что не любил в ответ.       Музыка лилась и струилась, подхватываемая воздухом. Унося с собой безмолвные слёзы. Стирая границы.       Лань Чжань играл, но больше не знал, где он — сейчас или в прошлом. В своей ли комнате, пробует песню в первый раз целиком, пока дяди и брата нет дома. В огромном зале перед сотней людей, подавленный и разочарованный, готовый сдаться и отпустить. В комнате Вэй Ина, напрасно верящий в силу первой любви. В этом же зале со слепым другом, вновь обретённым, такой счастливый просто от того, что они вновь вместе.       Он не знал, где он, но, где бы он ни был, он всё так же один.       Как тот маленький мальчик, что играл на пианино в младшей школе, мечтая, что кто-нибудь придёт, чтобы сыграть с ним его песню.       Музыка скрипки превратилась в целый мир, огромный, волшебный и такой одинокий. Как высокая далёкая звезда.       Глупый, глупый Лань Чжань. Никто не полюбит тебя. И ты всегда будешь один в своей холодной зиме. Играть соло на своей скрипке.       Навеки.       Но потом, внезапно, словно порыв свежего тёплого ветра, среди звуков скрипки вдруг раздалась флейта. И её музыка вторила за скрипкой, принося с собой ощущение дома.       «Я люблю тебя, — пели её журчащие ласковые интонации. — Ты слышишь меня? Я тоже тебя люблю».       И песня, песня о лете, зазвучала дуэтом.