You'll always be there, singing songs in my head

Пришла осень, и вот уже шестой год подряд, – слава Богу, последний, – я поднимаюсь по этой не внушающей доверия лестнице с очень узкими и ужасно скрипучими ступенькам. Вот уже шестой год подряд я тихо стучу в дверь, по привычке заглядывая в щель, чтобы точно убедиться, что здесь нужный мне класс, хотя можно ли ещё сомневаться, если шесть лет подряд ничего не меняется? В этой школе вообще почти ничего не меняется: парты, стулья, доски, плакаты и, как же не упомянуть их, часы на стенке в холле – кажется, они все стоят на своих местах лет уже как пятьдесят. Их, вероятно, только красят новым, ярким слоем краски каждый год, чтобы они не выглядели уж так убого. Стены в кабинетах и коридорах все в маленьких и не очень трещинах, которые не скрывает даже тот слой многолетней краски на них. Потолок такой же, словно старушка, и лицо у него в морщинах и складках от старости лет. Что же, если мы уже вспомнили и парты, и стены, и потолки, – и даже сами часы! – то грех не вспомнить учителей. Все они, кажется, не старше самой школы, но выглядят так, будто работают здесь всю жизнь, будто прожили здесь все оставшееся время после своей молодости. Даже моему учителю гитары, вероятно, не меньше чем сорок пять. Я никогда не жаловался на учителей, не делил их на «хороших» и «плохих»; на тех, которые мне нравятся, а которые нет. Я не собираюсь связывать свою дальнейшую жизнь с музыкой, – хотя, честно сказать, я вообще не представляю с чем хочу её связать. Я никогда не собирался становиться профессиональным музыкантом или типа того. Наверное, как и большинство детей здесь, я учусь только потому, что несколько лет назад наши родители захотели, чтобы их дети играли на каком-то музыкальном инструменте, ведь не должен же ребёнок ничего не делать, ведь, если ребёнок не занимается вокалом, танцами, рисованием, игрой на музыкальных инструментах и остальной чушью, которой родители «занимают» своих детей, то он вырастет никем! В этом плане, можно сказать, с родителями мне повезло. Они не записывали меня на пять кружков, так что я до самой ночи каждый день сидел бы в каком-то зале с зеркалами на всю стену и трубой вдоль них, среди таких же уставших детей, едва ли держась на ногах, пытаясь дотянуться пальцами до носков на ногах. Ровно шесть лет назад они привели меня сюда, десятилетнего счастливого ребёнка, который светился от счастья, потому что теперь научиться играть на гитаре. Я не ненавижу музыкалку, учителей, скучные произведения и сложные этюды, которые мне приходится играть. Года три назад, когда я чуть ли не впал в истерику, потому что не хотел идти на урок, мама сказала, что то, что я уже начал, нужно довести до конца. Поэтому я успокоился и с того времени только в уме проклинаю аккорды, которые не могу сыграть. Музыкальная школа закончится для меня так же, как и обычная средняя школа. У меня нету каких-то интересных воспоминаний или моментов, проведённых здесь. Что ж, у меня даже друзей толком-то и нету. Я не общаюсь хорошо ни с кем из одноклассников. В первые несколько недель дети пытались подсесть ко мне, пытались завести разговор и даже подружиться, но ни одна из их попыток не увенчалась успехом. Сейчас никто из них не скажет мне привет, когда я зайду в кабинет, и на перемене не предложит выйти в магазин за соком или крекерами. Они не предложат мне пойти куда-то после занятий, не посмотрят в мою сторону. Я будто перестал для них существовать, и, в целом, я даже рад, что все сложилось именно так. Для меня здесь существует только мисс Уилсон, пожилая учительница музыкальной литературы и сольфеджио, рояль в углу класса и старенький проигрыватель, с помощью которого мы слушаем наиболее важные для культуры и истории произведения знаменитых классиков музыки. Каждую субботу я поднимаюсь по этой ужасной лестнице, сначала заглядывая в щель, захожу в класс и сажусь за уже мою собственную первую парту перед роялем. Каждую субботу, как по традиции, учительница на перемене перед уроком попросит меня включить в розетку, которая прямо надо мной на стене, проигрыватель, так же, как по традиции, пропустит меня, когда на уроке сольфеджио, будет проверять номер на память. Она так делает, по-моему, ещё с первого учебного года, когда я чуть ли не расплакался, потому что мне было страшно спеть гамму вместе со всеми. Я всё ещё рад, что всё сложилось именно так. Я всегда старался не смотреть на своих одноклассников, потому и сейчас, уткнувшись носом в рюкзак, искал нужные тетради и пенал. За несколько минут до начала урока в кабинете всегда стоял шум, все смеялись, переговаривались и передавали друг другу листы бумаги и карандаши, и я привык не замечать этого, но в этот раз что-то было не так. В кабинете стояла глухая тишина. Я поднял непонимающий взгляд на такого же удивлённого одноклассника, который сидел за партой в параллельном ряду, а потом полностью развернулся к двери в класс, где стоял какой-то парень в чёрной джинсовой куртке, такого же цвета толстовке, джинсах и даже кедах, словно собрался на похороны. Мы все непонимающе глядели на него, и он, в свою очередь, едва заметно ухмылялся, осматривая, словно изучая, каждого из нас по несколько секунд, пока тишину не нарушил мягкий голос мисс Уилсон: – Ты – Джерард Уэй, как я понимаю? – спросила она и, дождавшись кивка в ответ, указала рукой на класс: – Что ж, присаживайся. Дети, в этом году Джерард будет учиться вместе с вами… Она продолжала что-то говорить, но я уже не слушал её и пытался оттереть ластиком надпись на парте. Новый ученик? Он выглядит не совсем так, как все до этого момента знакомые мне подростки, но не сильно-то отличается от них. Я ни в коем случае не хочу сказать, что я лучше кого-либо в этом кабинете, я не лучше ни одного человека на этой планете, но иногда меня всё равно охватывает чувство, что другие не понимают меня, что я отличаюсь. И это странно. Но этот парень, – Джерард, кажется, – мне он показался похожим на тех неудачников, что сидят на последних партах и общаются только с людьми в своих маленьких компаниях. И я был таким же, правда, без своей компании, но того факта, что я неудачник, это не отменяет. На самом деле, этот Джерард сейчас должен был сделать выбор, что решит его дальнейшую судьбу: он может пройти в середину класса и сесть рядом с теми самыми ребятами, для которых меня не существовало, или же остаться в конце класса и стать такой же невидимкой, какой был я. Честно сказать, мне было совершенно плевать, какой из двух вариантов он выберет. В любом случае, меня это касаться не будет. Я только успел пошутить про себя, что он возьмёт и ради прикола сядет рядом со мной, как тут я услышал, что стул возле меня отодвигается и на соседнее место кто-то садиться. «О, чёрт» – подумал я, продолжая сверлить взглядом чьё-то признание в любви, нацарапанное ручкой на парте. Я просто надеялся, что он сел возле меня только чтобы сидеть за первой партой, и мысленно молился всем существующим богам, чтобы он не пытался заговорить со мной. Честно, я не знаю причины, по которой так отчаянно отказываюсь заводить разговоры со своими ровесниками. Скорее всего, я просто боюсь. Боюсь сделать что-то не так или сказать что-то не то. Боюсь, что они начнут смеяться надо мной, или, – Боже упаси! – издеваться. Чёрт возьми, я просто-напросто боюсь подростков! И так как этот Джерард, сидящий на соседнем месте и внимательно изучающий своё кривое отражение в гладкой поверхности стоявшего перед нами рояля, тоже был самым обычным подростком, я начинал бояться и его. С головой погрузившись в свои мысли по поводу не имеющего причин страха перед подростками, я не заметил, как начался урок, и вернулся в реальность только тогда, когда учительница начала отодвигать стул возле рояля, садясь перед клавиатурой, что значило, что мы сейчас должны писать слуховой диктант, который я всей душой ненавидел и проклинал уже несколько лет подряд на каждом уроке. Всё ещё в мыслях посылая далеко и надолго человека, придумавшего всё это, и написав последний интервал наугад, потому что чёрт его знает, как отличить эту большую септиму от малой, я с тяжёлым вздохом сдал свою тетрадь и вернулся на своё место, по привычке как всегда смотря на часы, что висели прямо над доской, и удивляясь, как быстро прошли последние двадцать минут. – Чёрт! – тихое шипенье человека, сидящего на соседнем месте, заставило вспомнить, что теперь эту парту мне приходится делить с каким-то странным готом. Я медленно повернул голову в его сторону, пытаясь сделать вид, что я не испугался чуть ли не до смерти, когда услышал голос возле себя впервые за последние лет пять. Джерард сидел сгорбившись над тетрадью, держа в одной руке карандаш, а во второй кусочек отломавшегося грифеля. «О чёрт», – подумал я уже в который раз за сегодняшний день, зная, что скорее всего произойдёт дальше. А Джерард только подтвердил мои догадки, повернувшись ко мне шёпотом спрашивая: – У тебя нету точилки, случайно? Я отрицательно покачал головой, после чего он разочарованно вздохнул и, продолжая говорить шёпотом, спросил нету ли у меня ещё одного карандаша. Я был вынужден открыть пенал и протянуть ему некое подобие карандаша, который был едва ли больше моего мизинца. Хотя, Джерард, кажется, был несказанно рад, что у него теперь было хоть что-то, чем можно писать. Закончив проверять наши «шедевры», учительница покачала головой и принялась раздавать тетради. Я гордо уставился на свою семёрку за диктант, ликуя, потому что последний ответ, который я написал наугад, оказался верным. – Вы все молодцы, – начала учительница так, как делала буквально каждый урок, после диктанта, – но можно было и лучше, в следующий раз постарайтесь лучше, – она одарила класс подбадривающей улыбкой, которую, наверное, заметил только я. – И ещё одно, – добавила она через несколько секунд, повернув голову в сторону моей, – ну, теперь уже не совсем моей, – парты, – Джерард, у тебя всего одна ошибка, молодец, это лучшая работа сегодня. Она снова улыбнулась своей доброй улыбкой и похлопала Джерарду. И, я уверен, увидел, как покраснели его щеки, хотя я и не смотрел в его сторону, ведь всё ещё делал вид, или хотя бы пытался делать вид, что его не существует. Урок шёл так же, как и всегда: у всех, кроме меня и Джерарда, проверили отрывок какой-то пьесы на память, несколько учеников, не меня, естественно, вызывали к доске. И я снова, в очередной раз, мысленно поблагодарил учительницу за исключения, которые она делала для меня. Звонки в школе стояли, – в холле и на втором этаже я их видел точно, – но за все предыдущие пять лет я ни разу не слышал ни одного из них. Вероятно, они не работали из-за того, что уроки игры на инструментах были индивидуальными, и каждый год учителя сами решали, когда ученикам приходить на урок. Потому громкие звонки каждый час могли бы мешать, – так думал я, ведь кроме меня здесь никто об этом, кажется не задумывался. Учительница всегда отпускала нас на перемену через час и десять-двадцать минут после начала урока. И так как это время уже истекло, в кабинете поднялся привычный шум, что должен был закончиться уже через несколько минут, когда ученики разойдутся в магазин в несколько зданий дальше школы, или в зал, если сейчас там нету никого, играть по очереди на старом пианино на небольшой сцене. Я уже почти перестал удивляться чему-либо сегодня, и даже не поднял головы, когда к моей парте подошло несколько человек, приглашая Джерарда пойти с ними в зал играть. Но, когда мой сосед по парте отказался от этого предложения, я в шоке уставился на него. И хорошо, что в это время Джерард смотрел на одноклассников и не видел моего уж сильно удивлённого взгляда, потому что мне казалось, что выгляжу я так же глупо, как тот странный персонаж мультфильма, у которого от удивления глаза становятся в два раза больше обычного и рот открывается так, что ты думаешь, как бы туда не залетела муха. – Эй, что с тобой? – спросил Джерард, заметив мой шокированный взгляд, когда наши одноклассники скрылись в дверях. – Ничего. – быстро проговорил я, резко отвернувшись и уставившись на плакат надо мной. Наверное, я выглядел очень глупо, рассматривая несколько минут подряд этот плакат, ведь учиться в музыкальной школе почти шесть лет и не знать, что Allegro переводиться как быстро, было наверняка стыдно, по крайней мере для меня. Джерард отказался от компании одноклассников, но ведь это не значит, что ему будет интересно общаться со мной? Я старался не думать о том, что, возможно, его отказ и желание сесть рядом со мной это заранее спланированный план, чтобы выставить на посмешище меня, и мой взгляд медленно двигался от плаката с темпами до часов и потом уже к мисс Уилсон. Она сидела за своим столом у окна и отмечала что-то в журнале, а я ждал, когда кто-нибудь вернётся в класс, ведь тогда учительница, как всегда, начнёт рассказывать что-то. Ох, если я и буду скучать по этому месту, то точно не из-за людей здесь; думаю, я буду безумно скучать по её рассказам. Наверное, все, кроме меня, считали их неинтересными и скучными, но я приходил в восторг даже тогда, когда она говорила о том, что в рекламе люди выдавливают так много зубной пасты на щётку, чтобы и покупатели так делали. В итоге, их зубная паста заканчивается быстрее, и нам приходиться покупать больше пасты. «Вау!» – подумал я, когда впервые услышал это от мисс Уилсон, ведь, честно говоря, раньше я даже не смотрел на количество пасты на моей щётке, а теперь, можно сказать, я экономлю деньги моей семьи, что каждый месяц мы тратим на эту пасту! Пока я с восторгом вспоминал свои открытия по поводу зубной пасты, в класс успели вернуться несколько человек. Девочки обсуждали первую неделю в школе, жаловались на то, что их посадили за третью парту, вместо второй, – «а ведь у Сьюзен зрение лучше, чем у меня, при чём она выше и за её головой я не вижу учителя!» – Ах, я помню, – начала учительница, – как в классе седьмом мне пришлось делить парту с одним мальчиком, которого я на дух не переносила! – я услышал несколько вздохов за спиной, пренадлежащих людям, которые не могут увидеть всего очарования этих историй, – Первую неделю учёбы я пыталась его игнорировать, но ведь и моё терпение рано или поздно должно было лопнуть, когда он буквально на каждом уроке начинал тыкать ручкой в мой локоть! Мне так надоела его приставучесть, что я пожаловалась на него классному руководителю, после чего он отправил мальчика в самый конец класса. Всё остальное время, что я проучилась в школе, я не замечала его, а потом, когда я поступила в колледж, оказалось, что мы учимся на одном факультете. Так и завязалась наша дружба. Удивительно, не так ли, мы общаемся друг с другом до сих пор, и каждые выходные ходим в гости на чай! Я не мог не улыбнуться. Когда остальным в кабинете было просто-напросто плевать, я хотел показать учительнице, как много для меня значит то, что она каждый урок рассказывает нам. Обдумывая сказанное учительницей, я не заметил, как Джерард полностью развернулся ко мне и, опершись головой на руку, в открытую пялился на меня. Я стушевался под его пристальным взглядом и вдруг понял, что он…. ухмылялся? Его губы растянулись так, что нельзя было понять смеётся он надо мной, или же наоборот одобряет мои действия. Я уже который раз за этот день резко отвернулся от Джерарда и стал рассматривать учительницу, готовившуюся к уроку. – Фрэнк, можешь включить пожалуйста? – попросила она, протянув мне провод от проигрыватель, чтобы я вставил вилку в розетку, находившуюся прямо над моей головой. Выполнив просьбу учительницы, я лёг на сложенные руки, отложив ручку в сторону, потому что знал, что раз сегодня первый урок в году, то пока что нам расскажут, что мы будем изучать только в общем. Я внимательно слушал, чем отличается музыка и направления в ней в ХХ веке от музыки предыдущего века, какие композиторы стали наиболее известными и почему, когда моё внимание привлекло странное шуршание справа от меня. Я покосился своего соседа по парте, всё ещё стараясь уловить суть речи учительницы, но её слова начали проходить мимо моих ушей пока я попытался понять, чем занимается Джерард. И после минуты наблюдения за его шарканием карандашом, – моим карандашом! – по бумаге я понял, что он рисует. Спустя несколько мучительных минут, что я потратил на попытки подавить своё любопытство, я всё-таки ткнул Джерарда в локоть, после чего он поднял на меня удивлённый взгляд, будто забыл, что я вообще здесь нахожусь. Я кивнул головой в сторону небольшой бумажки, которую он скрывал за своей ладонью. И он, поняв, что мне от него нужно, только растянул губы в своей непонятной не то улыбке, не то ухмылке, и снова уткнулся носом в ту бумажку. Он всё так же продолжал закрывать рисунок ладонью или локтем, но я не собирался сдаваться и несколько раз попытался заглянуть через его плечо. – Что ты делаешь? – шёпотом, едва слышно, спросил Джерард. – Покажи, что ты рисуешь. – так же шёпотом ответил я, смотря Джерарду прямо в глаза умоляющим взглядом, на что он только хмыкнул и отвернулся, явно не собираясь показывать мне свой рисунок. Я подумал, на что я вообще надеялся, когда попросил практически незнакомого человека показать мне свое творчество. Это было крайне глупо. Зачем я вообще это сделал? Уставившись куда-то перед собой, я так и не попытался вникнуть в слова учительницы и запомнить с урока хоть что-то. Так я не заметил и то, как закончился урок, и вернулся в реальность только тогда, когда увидел столпившихся возле учительского стола учеников с дневниками в руках. Заметив, что среди стоящих нету Джерарда я взглянул на уже пустое соседнее место за партой, а потом заметил прямо перед собой лежавший на парте кусочек бумаги, сложенный вчетверо. Я развернул бумажку и уставился на маленький портрет простым карандашом. Эти несколько штрихов на помятом листочке в клеточку выглядели как чёртов шедевр! Он не хотел показывать мне рисунок, потому что там был изображён я? Он нарисовал меня. Это странно. Очень странно. Отходя от некого «шока» я заметил ряд едва разборчиво нацарапанных букв. «Born on a different cloud From the ones that have burst round town It's not surprise to me That you're classless, clever and free...*» Я чуть было не открыл рот от удивления, но как раз в этот момент послышался голос учительницы: она попросила, чтобы я дал ей дневник, про который я уже успел забыть. Все уже давно покинули кабинет, а я продолжал сидеть за партой и рассматривать бумажку. Теперь меня вероятно, будут считать ещё более странным. Я протянул учительнице свой дневник, наблюдая как она уверенно вырисовывает подпись. Закинув вещи в рюкзак, я подошёл к двери. – До свидания. – До свидания, Фрэнк. – учительница мягко улыбнулась мне, и я скрылся за дверьми в кабинет. «Он не вернул мой карандаш» – вспомнил я, выходя из здания музыкальной школы и понимая, что вернуть свою собственность обратно получиться только через неделю. – Эх, – вздохнул я и, смирившись, направился в сторону дома.