Победа - это поражение

      После изматывающего допроса у политрука на лице Николая появились новые царапины.       «Кто бы мог подумать? Свои же подозревают. Будто я шпион какой! — злился он, выходя из землянки. — Оно и понятно, притащился на немецком танке в компании с эсэсовцем. Другого приёма ждать не следовало».       Одно дело понимать, но совсем другое — иметь силы, чтобы принять, вынести это оскорбительное недоверие. Чуть ли не до пыток дошло, благо комбат своего политрука вовремя усмирил.       — Но мы с тобой ещё поговорим, — напоследок пообещал тот, потирая руки, запятнанные кровью Ивушкина.       — Непременно, — огрызнулся Коля, вызывающе сплёвывая под ноги политруку.       Тот хотел было кинуться на него с кулаками и разразился отборной бранью вперемешку с угрозами.       — Прекратить! — закричал комбат, вклиниваясь между ними, чтобы не допустить рукоприкладства. — Ивушкин, марш в медсанчасть!       — Есть, товарищ комбат! — процедил он в ответ сквозь зубы и вышел.       Морозный воздух набрался в лёгкие, вызывая приступ кашля, а глаза больно резанул чрезмерно яркий после мрачной землянки свет. Сколько он просидел в заточении, кажется сутки. Прибавить к этому передислокацию в Петрухино. Порядка трёх дней Ивушкин ничего не слышал о Савельиче и немце. Его вообще никуда не выпускали из-под ареста, сначала держали в обтянутой брезентом полуторке, потом в полуразрушенной избе с каким-то дезертиром. Одним словом встретили героя «достойно».       Но эти обстоятельства отступали на второй план перед боязнью узнать о смерти тех, кого дал слово спасти и защитить. Поэтому приказ комбата подарил надежду разузнать хоть что-то о Василёнке и пленном, а вместе с тем, за время его отсутствия могло произойти самое худшее.       Николай остановился под высоченной сосной, вскинув глаза к небу. «Но лучше знать правду, чем гадать», — вновь вернувшаяся решимость погнала его вперёд. Ускорив шаг, он не заметил, как миновал лесопосадку и вышел к небольшой деревеньке, в которой расположилась медсанчасть.       У двери одной избы собрались бойцы, кто-то курил самокрутку, а кто-то просто дышал свежим мёрзлым воздухом, изредка покашливая. Но всех их объединяло одно — забинтованные головы, руки или ноги. Молодой худющий, как палка, солдат стоял прислонившись спиной к срубу, рукой опираясь на самодельный посох, правая нога его заканчивалась коленом, обмотанным бинтом, сквозь который местами проступала кровь.       Найти медсанчасть по этим страшным приметам всегда было легко. Поздоровавшись с выбывшими из строя бойцами, Ивушкин прошёл в избу. С порога в нос ударил сильный запах хлорки и лекарств, так что у Коли помутнело перед глазами. «И как здесь можно находиться?» — недоумевал он, сворачивая в одну из комнат.       Маленькое помещение было битком набито ранеными, большинство из них лежало прямо на полу. Собственные шинели заменяли им койки и матрасы. У Ивушкина всё сжалось в груди от такого зрелища. Повсюду стоны, окровавленные бинты, один просит воды, другой жалостливо и протяжно зовёт:       — Сестричка… сестричка… помоги.       Хотелось бежать отсюда со всех ног, чтобы не видеть, не слышать их страданий. «В таких условиях не то что больной, здоровый загнётся», — с толикой раздражения подумал Николай. Вскоре он нашёл медсестру, замученную, невыспавшуюся, белокурую девчушку, которая едва поспевала выполнять просьбы раненых и поручения начальства.       — Василёнок Степан Савельич в соседней комнате, от порога сразу направо, — чуть ли не скороговоркой выпалила она, утирая капельки пота со лба — натопили в избёнке знатно. — И фриц этот недобитый тоже там. Товарищ майор распорядился ширму поставить, чтобы не вместе с нашими фашист проклятый лежал.       Не обращая внимания на враждебно настроенную по отношению к немцу медсестру, Ивушкин просиял улыбкой. «Живы! Живы!» — будто камень с души свалился. Забыв попрощаться, он побежал в указанную комнату, чтобы окончательно убедиться во всём своими глазами. Он просто не мог поверить в это чудо. Особенно стоя посреди залитой стонами, болью и кровью избёнки.       Во второй комнатке обстановка была не такая угнетающая. Видно, здесь лежали больные, которые уже шли на поправку. Да и лежали они не на полу, а на составленных по две скамьях, покрытых какими-то тряпками и простынями.       Затаив дыхание Ивушкин шёл меж рядами солдат, вглядываясь в незнакомые лица, Степана среди них не было. На одной из скамеек двое мужчин играли в трофейные карты. Коля почему-то удивился этому мирному развлечению. Оно казалось неуместным на фоне заполненной перебинтованными бойцами комнаты. Но в госпитале и медсанчасти неподалёку от передовой это было обычным делом. Даже смерть здесь тесно переплеталась с радостью выздоровления и уже никого не удивляли игра на аккордеоне или гармошке в таких тяжёлых условиях.       Вдруг его слуха коснулся негромкий окрик:       — Мыкола! Ты что ли?       Никто не называл его так, кроме мехвода. Сердце ушло в пятки от радости. Круто развернувшись, он увидел Василёнка, поддерживаемого под руку незнакомой медсестрой. Она была довольно симпатичной, несмотря на тёмные круги, которые залегли под карими глазами. Взглянув на неё лишь мельком, Ивушкин бросился обнимать Степана.       — Живой! Как же я рад, Савельич, — приговаривал Коля, мягко похлопывая мужчину по спине.       — А мне кажуць, што ты под… як его… арыштом, — басил Стёпа прямо ему в ухо.       Ивушкин отстранился, вспомнив о пленном немце.       — Да, три дня под арестом, а потом допрос, — нехотя ответил он. — Может присядешь?       Мехвод кивнул и закинув руку на плечо Николая, позволил отвести себя на жалкое подобие койки.       — Как рана? — спросил он, посматривая на туго обтянутый бинтом живот.       — Як на собаке, — улыбнулся Василёнок, хотя было видно, что ему больно двигаться.       Они посмотрели друг на друга с молчаливым пониманием. Василёнок знал, кто спас ему жизнь, но благодарить за такое на войне было принято не словами, а поступками. Однако глаза его с озорными искорками светились искренней благодарностью. Ивушкин заметил, тряхнул головой, словно говоря: не за что, ты бы так же поступил.       — Эх, Мыкола, дасталося нам с тобой…       В этот момент младший лейтенант обвёл комнату взглядом, остановившись на трёхстворчатой перегородке. На светлой ткани вырисовывалась серая тень. Чей-то силуэт. Заприметив белую медицинскую ширму Ивушкин уже не мог слушать Савельича.       — Што с тобой? Будто мерцвяка увидел, — забеспокоился Степан.       — Я сейчас, — бросил Коля, даже не повернувшись к нему.       Сам не свой от волнения, непонятно откуда взявшегося, он подошёл к ширме, ощущая как быстро бьётся сердце, отдаваясь в висках. «И что я ему скажу? — Ивушкин остановился в нерешительности. — Прости, что чуть не убил? Бред какой-то… Не за что мне извиняться перед фрицем!» Набрав побольше воздуха в лёгкие, он завернул за ширму.       И чуть не потерял дар речи. Вместо обросшего, бородатого мужичка неопределённых лет перед ним лежал молодой, по-своему симпатичный парень. «Будто бы совершенно другой человек», — вглядываясь в лицо спящего немца, подумал Николай. Не таким он запомнил своего пленника. Но одна деталь всё же была способна рассеять все сомнения. Вокруг его головы — по правой щеке, обхватывая виски и вдоль нижней челюсти тянулись ленты бинта.       Ивушкин знал, что под ними скрыты незажившие раны. Ему вдруг захотелось прикоснуться к гладко выбритому подбородку немца. Окладистую бороду сбрили для удобства перевязки и гигиенических процедур.       «Так даже лучше. Сколько же тебе лет? Похоже, ровесник», - Коля ещё не знал, что на этом их сходство только начиналось.       Он подошёл ближе. Во сне лицо мужчины казалось безмятежным, только губы, чуть поджатые с приподнятыми кверху уголками, придавали ему строгое, надменно-жестокое выражение. Но взгляд возвращался к ним снова и снова, как прикованный. Они были сухими, потрескавшимися по краям. Ивушкин непроизвольно облизнул свои губы и подошёл вплотную к нему.       Теперь Коля мог рассмотреть каждую ресничку, каждую чёрточку, до мельчайших деталей изучить по-мальчишески юное лицо и очертания ладной фигуры. Несмотря на то, что простыня скрывала большую часть туловища, рельефные изгибы торса отчётливо проступали под белой тканью. «Наверное, до войны был спортсменом», — подумал Ивушкин.       На душе стало тоскливо и муторно. «Хорошо, если обломок не задел позвоночника. Не встанет ведь больше, не то что спортом заниматься. Эх, дурак ты, фриц, что на нас войной пошёл. Победить все равно не сможешь, а калекой остаться запросто».       В комнате звучали голоса солдат, бряцанье пузырьков с лекарствами, но Николай слышал всё как сквозь вату. Им овладело странное желание всё исправить, перемотать время будто плёнку, чтобы… «А если бы я не выстрелил?! Что тогда? Он убил бы меня и Василёнка, который тоже сейчас чудом жив», — размышлял Ивушкин, усаживаясь на шаткий стул с отломанной грядушкой.       Сквозь сон Ягер ощущал его взгляд. Но никак не мог заставить себя очнуться, веки налились свинцовой тяжестью, голова гудела, как чугунная сковорода, по которой лупят половником, боль в спине почти не прекращалась. За три дня Клаус не приходил в себя ни разу. Темнота и боль стали его постоянными спутниками. Иногда откуда-то долетали голоса русских. Конечно, разобрать что-либо не представлялось возможным. И вот сейчас, когда Ягер снова завис между реальностью и мрачными углами собственного сознания, словно бабочка, распятая на паучьей сети, совсем рядом раздался знакомый голос:       — Erinnerst du dich an mich? (Помнишь меня?)       Вполне ожидаемо Клаус не ответил, но Ивушкину просто хотелось выговориться, поэтому он продолжил вполголоса:       — Ich heiße Коля… кхм Николай Ивушкин, (Меня зовут Коля…).       «Николай? Почти как Николаус, - Ягер зацепился за эту спасительную мысль крепче, чем утопающий за соломинку. - Он ещё и имя моё присвоил!» Такого нахальства Клаус стерпеть не смог. Глаза сами собой распахнулись навстречу чужому взгляду.       Немец уставился на него с такой ненавистью и упрямством, что заготовленная на ходу речь напрочь вылетела из головы Ивушкина. Он даже закашлялся, давивясь вдохом, при этом чуть не свалившись с хлипенького стула.       Сначала Ягер видел перед собой только мутный, расплывчатый силуэт. Но очень скоро глаза привыкли к свету и он во всех подробностях насладился замешательством врага. «Не ожидал, Ивуш’кин?» Хищная ухмылка обнажила белые зубы с небольшой щербинкой.       — Ich habe dich erschossen, (Это я в тебя стрелял) — проговорил Николай, отводя глаза.       Слишком пронзительным был взгляд немца, ледяным, гордым и насмешливым одновременно. Будто бы это он, Ивушкин, был его пленным, а не наоброт. Облизнув пересохшие губы, Клаус нервно сглотнул и принялся разглядывать лицо танкиста. По-девичьи длинные ресницы, чуть выгоревшие на солнце, оттенялись строго сдвинутыми бровями, хитрый прищур небесно-голубых глаз контрастировал с мужественной ямкой на подбородке, и даже озорная задиристость, которую привносил нос, была разбавлена задумчивой сосредоточенностью носогубных складок. Несомненно, парень был красив, особенно Ягеру нравилось это забавное сходство с лисицей.       — Siehst gut aus, Russe, (Хорошо выглядишь, русский) — нахально бросил он, снова ухмыльнувшись.       А Коле хоть стой, хоть падай. Мало того, что немец очнулся, так ещё и смотрит на него, будто удав на кролика, улыбается как змей и комплименты отпускает. «С ума сойти, — мысленно присвистнул Ивушкин, неконтролируемо придвигаясь ближе вместе со стулом. — А может он чокнулся? Бывает же при контузии всякое». Пристально оглядев перебинтованную голову, Коля решил проверить степень его «контуженности» и спросил:       — Wie heißt du? (Как тебя зовут?)       «Глупее, конечно, не придумаешь. Но надо же узнать его имя. Заодно и память испытаем», — подумал он, пытаясь выжать из себя дружелюбную улыбку.       — Scheiß auf dich! (Да пошёл ты!) — фыркнул Ягер прямо ему в лицо, у него снова разнылась спина, то ли от этого глупого разговора, то ли от присутствия русского. — Kann der Titel und der Standort der Einheit sagen? (Может тебе ещё звание и месторасположение подразделения сообщить?)       У младшего лейтенанта глаза поползли на лоб от неслыханной дерзости. Вот сейчас он бы врезал фрицу, не будь тот ранен. Клаус посмотрел на явно разозлившегося Ивушкина с играющими на порозовевших щеках желваками и чуть было не рассмеялся. «Какие мы злые. У нашей лисицы кажется бешенство». Но на самом деле, реакция русского танкиста показалась ему умилительной.       — Козёл ты! — надулся Коля и уже дёрнулся встать со стула, как вдруг немец схватил его за правую руку.       В ответ на это незатейливое движение, тело отозвалось невыносимым кинжальным ударом меж лопаток. Ягер зажмурился, терпеливо пережидая вспышку острой боли, а затем процедил сквозь сжатые зубы:       — Nichts persönliches, Ивуш’кин. Ich bin auch ein Soldat. (Ничего личного, Ивушкин. Я тоже солдат).       Николай очень хорошо его понимал. Сам поступил бы так же, оказавшись в плену. «Да, фашисты со мной намучаются, если что, — с толикой гордости думал он. — А мы похожи, фриц».       Побледневший после приступа Клаус так и не отпустил его кисть. Пришлось сесть обратно. Николай посмотрел ему в глаза, видя там — в глубине, бездонную пропасть лазури и необъятные фьорды. На тёмных ресницах повисли мелкие, едва заметные капельки, похожие на росу. И снова щемящее сожаление заворочалось в груди, снова хочется всё исправить, даже забрать часть боли себе, лишь бы не видеть слёз этого, без сомнения, выносливого и сильного мужчины.       — Kann ich helfen? (Я могу помочь?) — спросил Николай, накрывая ладонь Ягера своей.       Невинный жест с лихвой вернул щекам Клауса утраченный цвет. Руки у Ивушкина были тёплые, почти горячие, а кожа — мягкой, бархатистой на ощупь.       «Стесняется», — изумился младший лейтенант, видя залитые румянцем щёки немца. Так он выглядел ещё моложе и привлекательнее. Однако очарование длилось недолго, Ягер отдёрнул свою руку, словно обжёгшись.       — Erschieß mich (Застрели меня) — со всей серьёзностью сказал немец и с такой уверенностью посмотрел на него, что у Николая мороз по коже пошёл. — Eure egal mir schießen (Ваши всё равно меня расстреляют).       — Spinnst du, фриц? (Сдурел что ли, фриц?) — хотелось для наглядности покрутить пальцем у виска, но Коля сдержался.       Только вот сердце кольнуло дурным предчувствием. Дальнейшая судьба немца зависела от его желания сотрудничать с РККА. А судя по тому, как охотно он поделился своим именем… Тут впору развести руками. О каких-либо ценных сведениях касательно наступления и вовсе мечтать не приходится. Вот и получается, что прав он — расстреляют. Ивушкин своими глазами видел приказ, в котором чёрным по белому значилось: «всех военнопленных, исключая перебезчиков, нужно расстреливать».