Победа - это поражение

      Ночь выдалась звёздная. Тёмно-синий купол неба низко навис над землёй, того и гляди свалится на грешную. Изредка он окрашивался сигнальными ракетами и где-то совсем близко гремели залпы орудий, разрывал тишину отрывистый треск стрельбы. Но несмотря на идущие прямо у них под боком бои, солдаты, которые не стояли в карауле, спали как убитые. Утомлённые постоянными переходами, они использовали малейшую возможность, чтобы отдохнуть.       Ивушкин тоже пытался заснуть. Только вот мысли о проклятом фрице не давали покоя. Лезли, словно вражеские танки в наступление. Повертевшись так и эдак, он решил выйти на воздух. В избе вместе с ним ночевало ещё человек пятнадцать. Спали вповалку, на лавках, на полу, подстелив шинели, а кто вовсе сидя, привалившись спиной к стене.       Стараясь ступать как можно тише, Коля пробрался к двери. «Хоть бы не скрипнула, зараза», — медленно потянул за ручку, чуть зажмурившись в ожидании трели. Петли жалобно взвыли. «Да чтоб вас!» — дёрнул, уже не таясь и быстро выскочил на крыльцо.       Морозец стоял знатный, пар изо рта повалил клубами, будто дым из печной трубы. Пару раз кашлянув, Ивушкин задышал полной грудью, плотнее запахнул ватник и спустился по деревянным ступенькам.       За рощей снова гремели взрывы. «Прорвутся гады со дня на день, — думал, он раскуривая самокрутку, которой ещё днём угостил Савельич. — Что же делать с тобой, фриц? Ты ведь знаешь, чую — знаешь, когда и где танки попрут». Небо снова окрасилось сигнальной ракетой, будто фосфорной краской по чёрному холсту мазнули. Красиво. Только красота эта смертельная. Страшная. Ивушкин проследил за траекторией падающей ракеты, втягивая табачный дым.       «Нужно с комбатом поговорить, он мужик дельный. А там уж и допрос организовать. Без перегибов, конечно. Немец этот явно не прост, гордости на трёх фюреров хватит. Тьфу! — ожесточённо сплюнул на мёрзлую, заледеневшую тропку. — Не к ночи будет помянут». С недавних пор вошло у него в привычку не поминать Гитлера, как нечистую силу. Вроде не суеверный был, а засел обычай в голове крепко. Ровно с того вечера перед Нефёдово, когда кто-то из ныне покойных ребят ввернул анекдот про свинячье рыло диктатора.       Предаваясь воспоминаниям и размышляя о том, как бы подобрать к пленному подход, он незаметно для самого себя дошёл до медсанчасти. «Как говорится, куда голова — туда и ноги, — усмехнулся Коля, поглядывая на знакомую избу. — Навестить бы его, может тоже не спится.» Из окон на снег падали тусклые квадраты света, Ивушкин остановился около одного, докуривая самокрутку.       Ощущение неправильности происходящего удерживало его от ночного визита, но и уйти он не мог. Душа была не на месте. Коля подумал, что с тех пор, как повстречался с этим фрицем, дурные предчувствия прочно поселились в нём, словно вирус проникли в мысли и сердце, ежеминутно напоминая о себе безотчётной тревогой.       Потоптавшись на месте, он затушил окурок и было решил вернуться, но тут из окошка послышались громкие голоса и какая-то странная возня. «Кажется драка», — забеспокоился Ивушкин, со всех ног бросаясь внутрь.       Оказавшись в полутёмных сенях, он прислушался. Звуки борьбы доносились из дальней комнаты, как раз оттуда, где лежал немец. «Твою ж мать!» — Коля рванул деревянную дверь так сильно, что будь она похлипче, точно слетела бы с петель.       При желтоватом свечном освещении, он разглядел безобразную в своей жестокости картину. Пятеро солдат окружили лежащего на полу немца. Один из них усердно душил его бинтом, очевидно сдёрнутым с головы гауптмана, а другие держали его отчаянно извивающееся тело за ноги и за руки.       У Николая зубы заскрипели от негодования и кровь прилила к побагровевшему лицу.       — Отставить! — рявкнул он не своим голосом. — Самосуд вершить вздумали?! А кто вам такое право дал?!       Полубезумно обводя взглядом присутствующих, он шагнул вперёд, отталкивая рослого детину с перебинтованным предплечьем, поднявшегося ему навстречу.       — Ты-то сам кто таков, чтобы нам указывать? — пробасил тот, что пару секунд назад чуть не придушил немца.       Вены и жилы, проступившие на шее и висках Николая, зашевелились, запульсировали от напряжения.       — Младший лейтенант Ивушкин, — процедил он сквозь сжатые челюсти. — Лично доставил этого языка. А вы всю мою работу сейчас коту под зад суёте!       Тут вмешался Василёнок, до того молча лежавший на своей койке:       — Хлопцы! Гэта мой командир!       Ивушкин просто не хотел верить в происходящее. «Война войной, но чтобы душить раненого в госпитале. Да ещё впятером на одного. Это ж как надо оскотиниться!» Не дожидаясь дальнейших разговоров, он грубо отпихнул ещё двоих от немца и встретился с ним взглядом.       Ягер смотрел с ядовитой ненавистью, не до конца осознавая, что Николай пытается спасти его жизнь во второй раз. Этот горящий злобой взор затравленного, но не сломленного зверя, отозвался горьким сочувствием в душе Ивушкина. На щеке немца «красовались» коричневые рубцы, вокруг которых была размазана свежая кровь. Видно лопнули во время потасовки.       — Ладно, забирай своего фашиста, пока не прибили, — нехотя отозвался боец, напоследок замахнувшись перед лицом Клауса здоровенным кулаком.       Ягер мотнул головой, пытаясь увернуться. А солдат посмеиваясь поднялся на ноги и отбросил в сторону окровавленный бинт. «Просто гнида! — кипел изнутри Коля, смотря на широченную спину бойца. Если бы не Савельич, который вовремя схватил его за обе руки. — Убил бы! Ей богу убил бы сволочь!»       — Уймись, Мыкола. Няхай идёт, собачья печёнка, — остужая пыл, просил Василёнок.       Растерянно уставившись на Колю снизу вверх, Ягер пытался понять, о чём идёт речь. Пару минут назад он успел попрощаться с жизнью, а теперь пришёл этот русский и всех разогнал. «Может хочет лично расправиться? Отомстить за свой экипаж?» — мелькнула догадка в порядком помутившемся рассудке немца. И боль старых ран вернулась с новой силой, вдобавок кружилась голова от долгой нехватки воздуха.       Немного успокоившись, Ивушкин присел рядом с ним на скрипучие половицы. Ему хотелось извиниться за своих соотечественников, но говорить на чужом языке в такой напряжённой обстановке было равносильно выстрелу по позициям противника в день перемирия.       Дрожа от холода, в одних кальсонах, на полу, избитый на глазах у десятка людей, Клаус чувствовал унижение и хотел, чтобы эта изба взлетела на воздух вместе со всеми обитателями. «Жаль, ни у кого из вас нет гранаты, — думал Ягер. — Сидите, смотрите со своих лавок как тараканы из щелей. Думаете, что победили? Знайте, что конец нам всем один. Эта война заберёт всех, без разбору. Немцы ли, русские. Одна земля и никого на ней». Скорчившись от разрывающей боли в позвоночнике, он продолжал смотреть на Ивушкина с непоколебимой гордостью.       Но Коля не выдержал, не смог больше видеть его мучений. Плюнул на косые взгляды сослуживцев и подхватил мужчину на руки, совсем как тогда, в Нефёдово. Поначалу Клаус стал отбиваться, но сразу притих, снова встретившись с добрыми, виноватыми, будто у нашкодившего щенка глазами Ивушкина. Расслабился, прислонившись щекой к груди и услышал ритмичное, постепенно ускоряющееся биение сердца.       Провожаемые всеобщим пристальным вниманием, они скрылись за ширмой. А Василёнок присел на лавку чуть поодаль и облегчённо выдохнул. «Будь этот фриц неладен. Мыкола из-за него схлопочет, как пить дать, схлопочет».       — Rücken schmerzt? (Спина болит?) — шёпотом спросил Коля, уложив немца на лежанку. — Jetzt dreh dich um, ich werde sehen, (Повернись, я посмотрю).       — Warum plötzlich so ein Anliegen? (С чего вдруг такая забота?) — огрызнулся гауптман, но послушался и с трудом перелёг на живот.       Коля сел рядом, с тревогой подмечая алые, без сомнения, свежие разводы на белых бинтах. Рана открылась.       — Савельич, позови медсестру! — крикнул он, а сам принялся их разматывать.       Подложив одну руку мужчине под живот, он приподнял его, чтобы вытянуть бинт из-под грудной клетки. Ладонь у Ивушкина была тёплая, чуть шершавая. Даже несмотря на изнуряющую боль, Ягеру понравилось это прикосновение. Оно отвлекало, заставляя переключить внимание на более приятные ощущения мягкой теплоты чужой кожи.       Тем временем Коля снял бинт и увиденное его нисколько не обрадовало. Хирургические швы разошлись по краям, обнажив глубокую рану. «Твою ж мать! Как с таким жить-то можно? Видать, везучий ты, фриц». От жуткого зрелища мурашки по коже побежали. Поэтому Ивушкин перевёл взгляд на оголённую поясницу, любуясь небольшими ямочками по обеим сторонам от позвоночника. Они выглядели так мило, что хотелось немедленно прикоснуться. Поймав себя на этой откровенно странной, в отношении мужчины, а по совместительству ещё и врагу, мысли, Николай покрылся испариной. Но списал всё на то, что в избе слишком жарко натоплено.       Он скинул с себя ватник и расстегнул ворот гимнастёрки:       — Фух, — утёр пот со лба, — дров что ли много у них? Вот же черти!       — Was? Bist du müde? (Что? Устал?) — спросил Ягер, невесело усмехнувшись.       «Охота ему со мной возиться, — вздохнул Клаус, наблюдая за ним. — Пристрелил бы и дело кончено. Сегодня чуть не удушили, а завтра к стенке поставят. Совесть мучает, что притащил сюда?»       — Nein, es ist heiß, (Нет, жарко), — усевшись на край лежанки, ответил младший лейтенант. — Wie ein Rücken? Schmerzt sehr? (Как спина? Очень болит?)       В его голосе звучало искреннее сочувствие и Клаус окончательно заплутал в потёмках русской души. Молча блуждая взглядом по взволнованному лицу Ивушкина, он понимал, что этот человек отличается от тех озлобленных солдат там, за ширмой. Никто в жизни не заступался за него с такой самоотверженностью, даже на родине.       — Du bist ein guter, Ивуш’кин, (Ты хороший, Ивуш’кин) — Ягер усмехнулся и покачал головой. — Danke für alles (Спасибо за всё).       Коля сначала решил, что ошибся с переводом, но искрящиеся теплотой, серо-голубые, словно тающие ледники, глаза немца не оставили сомнений. «Ты тоже хороший, хоть и фриц», — подумал он, останавливая взгляд на потрескавшихся бледно-розовых губах мужчины.       — Alles wird gut, (Всё будет хорошо) — улыбнувшись в ответ, сказал Ивушкин и позволил себе легонько потрепать тёмные волосы Клауса, зарывшись в них пальцами.       «Что я творю? — мысленно закатил глаза Николай, нехотя убирая руку от шелковистых на ощупь прядей. — Нельзя быть таким наивным. Он ведь не друг мне. Но как же хочется, чтобы стал.       Если бы только удалось переубедить тебя. Тогда не то что расстреливать, пальцем тронуть не посмеют. Будут во всех газетах и листовках рассказывать о немце, который спас Москву. А Гитлер твой лопнет от злости».       Вернулся Василёнок, вместе с ним пришла та самая медсестра, с которой Коля разговаривал утром. Она казалась ещё более уставшей, чем днём. Оглядев рану, девушка сказала, что нужно будет снова сшивать, только нужно утра дождаться.       — Так чего ждать? Зови врача, пусть шьёт сейчас, — горячо возразил Ивушкин.       Робея перед его напором, сестричка опустив глаза, проговорила:       — Спит доктор. Полчаса назад закончил оперировать тяжело раненого из нашей разведки. У него, товарищ младший лейтенант, сил никаких не осталось, еле на ногах держался, но паренька спас.       — Ясно, — задумчиво нахмурился Николай. — А ты сама не сможешь? Мы со Стёпой поможем, воды принесём, инструменты подготовим.       — Нельзя! Мне доктор говорил, что у него нервы задеты. Чудом осколок до позвоночника не дошёл. А вы говорите сшить, — с укоризной сказала девушка. — Ему каждый раз нужно как пазлы волокно к волокну, чтобы хуже не сделать.       Больше против её доводов возражать Ивушкин не стал. «Значит ждём до утра. — Повернувшись к немцу, он увидел, как тот согнулся, подтянув колени к животу. Из прокушенной губы сочилась кровь. — Пусть хотя бы обезболивающим уколет».       — Тогда сделай укол новокаина и перевяжи как следует, — тоном, не терпящим возражений заявил он.       Медсестра согласилась и спустя двадцать минут Ягеру стало легче. Николай помог ему лечь удобнее, поправил подушку, аккуратно придерживая под голову, принёс воды. Прислонив железную кружку к израненным губам мужчины, Коля смотрел, с какой жадностью тот пьёт. «Наверное, за целый день никто воды не додумался принести». Напившись вдоволь, Клаус, чуть не подавился, потому что Ивушкин слишком засмотрелся и пропустил его кивок. Немец дёрнул головой, одновременно отпихивая кружку губами.       — Entschuldige, (Прости) — смутился Николай, запоздало отставив жестянку на стол.       На подбородке и шее Клауса остались прозрачные капли воды. Нервно сглотнув, Ивушкин проследил за тем, как они медленно стекают вниз, скапливаясь в ямочке меж ключиц. Им завладело желание прикоснуться, погладить нежную кожу. К тому же, предлог был вполне благовидный. Алмазно-голубые глаза Ягера смотрели на него с толикой непонимания, словно говорили: «Что это ты удумал?»       Ещё одна серебристая капелька сорвалась с уголка губ, заскользила, спускаясь всё ниже и ниже, оставляя на коже свой влажный, блестящий след. Она переполнила чашу Колиного терпения и самообладания. Не в силах сдерживаться, Ивушкин легко провёл пальцами по горячим мокрым губам, стирая остатки воды.       Немец распахнул свои невозможные, вдруг обнаглевшие от осознания происходящего, глаза. Его измученное болью тело против воли вспыхнуло, дрожа от предвкушения. Клаус зажмурился, представляя, что Ивушкин делает это, не в силу природной заботливости, и не из жалости к беспомощному раненому. «Какой же ты идиот, Ягер, — ругал себя он, наслаждаясь мягкими пальцами на подбородке, шее, ключицах. — Ты хочешь невозможного… Да! Ещё! Ох, какой же ты… идиот. Спина бы заболела что ли».       Николай подумал, что немец уснул и решил оставить бедолагу в покое. Но признаться самому себе, в том что хотелось бы гладить эту восхитительную, бархатистую кожу всю ночь, запретил. «Бабы давно не было, вот и заглядываюсь, — жестко отрезал Ивушкин. — Подумаешь, губы красивые, у сестрички той ничуть не хуже. — Однако воспоминание о светловолосой девчушке не вызвало в нём ничего, кроме раздражения. — Чёрт бы тебя побрал, фриц!»       Взглянув на спящего мужчину, он снова ощутил жар в груди, постепенно расползающийся по телу. Выход был только один — пойти прогуляться на улицу. Он подцепил со стула ватник, и оставив Василёнка караулить немца, поплёлся на улицу.       Вернулся через час, когда над рощей уже занимался оранжевый рассвет, а снег покрылся ослепительно блестящей позолотой. Савельич дремал у ширмы, поменявшись лежанкой с другим бойцом. Пленный тоже спал. Лишь иногда вздрагивали веки, да хмурились брови, словно тот размышлял над чем-то очень важным.       — Ты где пропадал, Мыкола? — сонно пробормотал мехвод, приоткрыв один глаз.       — Спи, Стёпа, — по-доброму шикнул на него Ивушкин.       Устроившись на соседней лавчонке, младший лейтенант наконец успокоился, понимая, что немцу ничего не угрожает, пока он здесь. Однако затишье длилось недолго. Не прошло и получаса, как взвизгнули петли, а старая дверь гулко стукнулась о деревянный сруб.       «Наверное, доктор пришёл», — потирая усталые глаза Коля поднялся на ноги. Но вместо врача на пороге стоял комбат, весь помятый, в перепачканных грязью и снегом сапогах. За ним возвышался рослый ефрейтор с винтовкой на плече с выражением лица торжественно-мрачным.       Ивушкин вытянулся по стойке смирно:       — Здравия желаю, товарищ командир!       «Не к добру он в такую рань, да ещё после боя сюда зашёл. Неужели допросить фрица вздумал?»       Тяжело вздохнув, комбат прошёл мимо него, прямиком за ширму. Постоял так с минуту, а потом вернулся и отдал приказ:       — Ефрейтор, младшего лейтенанта Ивушкина под арест.