***
Ближе к вечеру Ивушкина вызвал комбат, чтобы рассказать о сведениях, накануне поступивших из штаба. Пройдя по рощице, Коля остановился в нерешительности перед землянкой. Совершенно не хотелось встретиться с Дёминым, но раз Осипов вызвал — деваться некуда. Потоптавшись немного, обивая налипший на подошвы снег, он вошёл внутрь. Землянка выглядела ещё более мрачной, чем в последний раз, когда ему довелось здесь побывать. Оплывшая коротенькая свеча с трудом могла осветить её. Но и она сейчас была роскошью. Майор Осипов вспомнил, с каким победоносным кличем Литвиненко, бывший политрук, ввалился к нему в землянку. Керосинка тогда «доедала» свою последнюю порцию — того и гляди погаснет. А старший лейтенант ухитрился раздобыть где-то целых пять свечей. Жаль, убили Сашку, некому больше заботиться о его командирском быте. Пригорюнившись, майор не заметил, прихода Николая. Поэтому пришлось обратить на себя внимание коротким рапортом: — Товарищ комбат, младший лейтенант Ивушкин по вашему приказанию прибыл. Осипов невольно вздрогнул и поднял на него всё ещё затуманенный воспоминаниями взгляд. — Убили Сашку… Знал бы кто — своими руками бы… — тут комбат поднял руки, будто смыкая их на шее невидимого подлеца. — Придушил гада. — Вы про Литвиненко говорите, которого три дня назад нашли в роще? — Коля уже слышал об этом происшествии от Василёнка. — С перерезанным горлом, — добавил майор, потирая переносицу. — А этого живодёра — Дёмина — на замену ему прислали. И самое странное, Коленька, что тело утром обнаружили, и в тот же день, только вечером, новый политрук прибыл. Ивушкин задумался. «Больно уж скоро для штабных. Подкрепления ждать приходится неделями, а тут в один день уложились. Понятно, что одного политрука найти легче, чем целую роту пеших, да и на передвижение меньше времени уйдёт. Потому как пехота на своих двоих тащится, а Дёмину, вне всяких сомнений, машину отрядили. Но всё же, слишком оперативно сработано». — Знаю я, о чём ты сейчас подумал, — сказал Осипов, словно читая его мысли. — Диверсант. Я тоже так решил… сначала. Сегодня довелось съездить в штаб. Навёл справки, оказывается, действительно, направили к нам Дёмина в тот же день. Не успели ещё Сашку схоронить, как выехал из штаба этот капитан. Нужно было обдумать всё, покрутить в голове, как следует. Поэтому Ивушкин уселся рядом с майором. — И вот что, Коля, — пристально глядя ему в глаза, продолжил мужчина. — Случилось у нас вчера ночью одно странное происшествие. Замаскированную по самое некуда противотанковую батарею уничтожила немецкая зенитка, прицельным попаданием. Понимаешь, чем дело пахнет? — Разведка у них хорошо сработала или… кто-то сообщил координаты нашего расчёта ПТО фрицам, — неверяще проговорил Ивушкин, но другого объяснения произошедшему он не видел.Часть 6
20 июля 2020 г. в 22:26
Ранним утром к ним в избу пожаловал политрук Дёмин. При виде которого у Николая противно заныл нос, словно в напоминание о том, чем закончилась прошлая встреча. Коля наскоро привёл себя в порядок, застегнув ворот гимнастёрки и пригладив растрепанные после сна волосы.
Дёмин, в свою очередь, окинул его презрительным взглядом. Прошёлся по дому, будто искал что-то. Затем круто развернувшись, подошёл к Ивушкину и гаденько ухмыльнулся. У Николая живот скрутило от этой мерзкой, определённо ничего хорошего не предвещавшей, улыбочки.
— Хорошо вы тут устроились, как я погляжу, — сказал политрук с вызывающей укоризной. — Боюсь только, ненадолго.
Последнее слово он ядовито выплюнул прямо в лицо с поразительной для угрожающего тона лёгкостью. «Это мы ещё посмотрим», — чтобы не отвечать на явную провокацию пришлось сцепить зубы, чуть ли не до скрежета.
Разбуженный незнакомым голосом Ягер сел на постели, потирая невыспавшиеся глаза. Коля посмотрел на него поверх плеча Дёмина. «Хоть бы не за немцем явился, инквизитор недоделанный», — подумал он, хмуро разглядывая начищенные до блеска сапоги политрука, и скользнув взглядом по неказистой фигуре, только теперь заметил небольшую книжицу в его руке.
Проследив за ним, Дёмин снова заулыбался, и открыв книгу, пролистал пару страниц, останавливаясь на нужной.
— Guten Morgen, Hauptmann! — проговорил он, поворачиваясь к пленному.
Акцент у него был настолько чудовищный, что резал слух даже Николаю, который до сегодняшнего дня считал своё произношение худшим во всём Советском Союзе. «Бедный фриц», — с сожалением подумал Ивушкин, глядя на то, как скривился немец. Несложно представить, каково ему. Лицо — будто кислый лимон съел.
Вполне естественно, что отвечать на приветствие политрука Ягер не стал. Он натянул гимнастёрку, ощущая покалывание и пощипывание раны, поднялся с кровати, испытывая неловкость от того, что вместо привычных форменных штанов на нём были кальсоны.
«Эх, ему бы сейчас позавтракать, а не Дёмина слушать, — тут Николай вспомнил, что вчера перед сном собирался лично принести немцу на завтрак горячую кашу, прямо с полевой кухни. — Непонятно, зачем его комбат прислал, если доверил допросы мне. Впрочем, кого я обманываю? Вместо того, чтобы поинтересоваться биографией фрица, я выкладываю ему свою. Вот и ответ». Но исподволь разглядывая взъерошенного, розовощёкого и такого по-домашнему тёплого немца, младший лейтенант нисколько не сожалел о своей откровенности. Наоборот, хотелось рассказывать ему обо всём, даже о детстве. Тем более, вчера он слушал каждое слово с неподдельным интересом. Что очень даже польстило Ивушкину.
— Значит вежливости тебя в СС не научили, — озлобился Дёмин. — Ну это мы сейчас научим.
Он подошёл к пленному почти вплотную. Колю поразило то, с какой решимостью, вызовом и бесстрашием немец взглянул на политрука. А сам похвастаться храбростью младший лейтенант не мог, внутри всё сжалось. Боязно ему стало, но не за себя.
— А ты, Ивушкин, сделай одолжение, выйди покури, — потирая руки в предвкушении скорой расправы, проговорил Дёмин.
«Вот уж хрен тебе!» — Коля двинулся к нему, готовясь дать отпор.
— А не пошёл бы ты сам покурить? — грозно рявкнул он, оттесняя Клауса себе за спину.
Политрук мгновенно покраснел от гнева и выхватил из кобуры пистолет, направляя на пленного:
— Вон отсюда! Пристрелю обоих! Мне комбат разрешил!
Дальнейшие возражения могли закончиться весьма печально. Поэтому Николай поднял руки, сдаваясь:
— Хорошо! Не глупи. Ухожу я. Так бы сразу и сказал, что распоряжение комбата.
Немного успокоившись, Дёмин опустил пистолет, но не убрал. Рука и правый уголок губ дёрнулись вниз вместе с ним.
— Тогда пошёл вон!!! — оглушительно заорал политрук.
В этот момент Николай и Ягер встретились взглядами. Клаус отлично понял, чего требует псих с пистолетом, несмотря на то, что знал по русски всего несколько слов: «картошка» и «коза». Такой скудный и странный запас объяснялся тем, что в каждой завоёванной его войсками деревне неизменно находились эти самые «картошка» и «коза».
— Hab keine Angst, (Не бойся) — напоследок сказал ему Коля. — Sag ihm alles, was er will (Расскажи ему всё, что он хочет).
Искренне уповая на его благоразумие, Ивушкин покинул избу. Только на душе снова скреблись кошки. «Оставил с этим садистом. Ведь убьёт и глазом не моргнёт, гнида». Но делать было нечего и с тяжёлым сердцем он присел на крыльце. Решив про себя, что если услышит малейший намёк на рукоприкладство — незамедлительно придёт на помощь. Никогда он не боялся так, даже за свою жизнь.
Вокруг дома нарезал круги караульный, но не тот, что угощал его цигаркой. Этого солдата Ивушкин уже встречал. «Аниськин кажется, — припомнил он. — - Сговорились они что ли? Один с дуру чуть не заморозил фрица, так теперь другой явился, добить хочет». Нервничая, он ещё больше хотел курить, но просить табак у рядового не стал бы, будь то последняя самокрутка перед смертью.
Из-за двери по-прежнему не доносилось ни звука. «В молчанку что ли играют или в гляделки?» — пытался развеселить себя Коля. Хотя тишина эта с каждой минутой напрягала его всё сильнее. Он уже и ухо приложил, только всё равно ничего не слышно. Лишь спустя томительно долгих пятнадцать минут раздался крик Дёмина. Ивушкин чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— Сейчас ты мне всё расскажешь, фашист или я тебя к стенке! Без суда и следствия! — хрипел политрук, однако шума борьбы не последовало.
Поэтому Николай подумал, что можно повременить с вмешательством. «Пусть орёт на здоровье. Глядишь и голос сорвёт горлопан». В ответ на ту же гневную тираду, кое-как переведённую на немецкий, ожидаемо раздалось молчание. Фриц был крепкий и Коля отлично понимал — криком и угрозами от него не добиться ни слова.
Прошло не меньше получаса, в течение которого в избе слышался только голос Дёмина, а немца словно и не было. «Молчит, дурак! Рассказал бы всё, выложил начистоту, может политрук убрался бы восвояси. Упрямец ты, фриц, — злился Ивушкин, кутаясь в ватник. — И политрук тоже хорош, упёртый, как баран. Не видит что ли, какая птица перед ним».
Вдруг всё стихло за дверью и снова навалилась гнетущая тишина. У Коли в груди сердце затрепыхалось от волнения. Пуще всего боялся он услышать выстрел.
— Ивушкин! — внезапно разорвал молчание голос политрука.
Живо подскочив с холодных ступеней, младший лейтенант рванул ручку и вошёл в полутёмную, по сравнению с дневным светом снаружи, избу.
Политрук стоял у стола, весь пунцовый и тяжело дышал. Его немолодое лицо испещрили глубокие морщины, коих Ивушкин раньше не замечал, а на шее проступили вздутые вены.
Немец сидел на табурете, бледный как чистый лист бумаги, лежащий перед ним на столе. Николаю стало жаль его и захотелось приободрить. Подходя ближе к Дёмину, он незаметно коснулся плеча фрица, чувствуя, как тот дрожит.
У политрука желваки играли на скулах и пистолет в руке дёргался им в такт. Фуражка на его голове сбилась в сторону, обнажая слипшуюся от пота прядь волос. Полубезумно смотря на пленного он хрипло проговорил:
— Пленного расстрелять.
Бедный Николай. Перед ним всё почернело и расплылось от этих жутких слов. Ноги сами собой подкосились, но Ягер вовремя поднялся из-за стола, и мужчина смог опереться на него. Нужно было срочно прийти в себя, иначе конец немцу.
Неимоверным усилием воли, Ивушкин отлепился от его спины, чтобы в следующую секунду схватить упрямца за грудки.
— Sag einen, Idioten! Er wird dich töten! (Говори, идиот! Он же убьёт тебя!) — не своим страшным голосом кричал Коля, сильно встряхивая его, будто пытался разбудить. — Ich bitte dich. (Прошу тебя).
Но Клаус, выдохшийся и безразличный к происходящему, смотрел на него печальными глазами, изредка мотая головой. Не мог он рассказывать секретные сведения, офицерская честь не позволяла. Только об одном он жалел — не увидит больше этого ясного, доброго и красивого взгляда, по-лисьи хитрой улыбки, не услышит смешного, но такого особенного акцента. Никогда не скажет ему о своих чувствах. «И к счастью, уже не узнаю ответ», — подытожил Ягер.
А Коля всё не унимался. «Расстреляют дурака. Не допущу! И сам стрелять не стану и другим не позволю!» От волнения он часто сбивался, переходя на русский.
— Sie werden dich töten! Не понимаешь что ли?! Говори! Bitte sprich, lieber, (Тебя убьют!.. Пожалуйста, говори, голубчик), — он кажется испробовал все способы, но немец продолжал молчать.
— Сейчас же прекратите! Не ломайте комедии! — рявкнул политрук, грозно надвигаясь на них. — Младший лейтенант Ивушкин, выполняйте приказание!
Повернувшись к нему, с перекошенным от ярости лицом, Коля заслонил собой пленного.
— Не буду я его убивать!
Тогда Дёмин отступил на два шага, направив дуло пистолета прямо ему в голову, и неуместно, кощунственно торжественным голосом, с наслаждением произнёс:
— За неподчинение приказу и измену родине, по законам военного времени, младший лейтенант Ивушкин приговаривается к смерти.
Коля ощутил, как вздрогнул немец за спиной, а затем до боли впился пальцами в предплечье, и встревоженно прошептал:
— Du müssen. Komm schon! (Ты должен. Ну давай!)
— Не могу я, товарищ политрук, — упёрся Николай, прикидывая, как бы изловчиться и отнять у Дёмина пистолет.
— Жалко тебе его? Фашиста жалеешь?! — взревел тот, подходя ближе.
— Нет. Он вам ничего не сказал, а мне всё выдаст — только время дайте.
Но сказал он неправду. Немца ему действительно было жаль. И хоть режьте, хоть убивайте, не мог Коля представить, как будет безоружного, беспомощного, раненого стрелять.
Послышался хлопок стукнувшейся о стену двери. Все трое рефлекторно обернулись на звук. На пороге стоял комбат, недоумённо вперив глаза, в откровенно говоря, непостижимую картину.
— Что здесь происходит? — строго спросил он, проходя в избу.
От налипшего на его сапоги снега по полу расплывались небольшие лужицы. Выдвинув табурет, он присел и снял фуражку. Нос и уши у него были ярко-розовыми после морозного воздуха.
Политрук наблюдал за ним исподлобья, потупив взгляд, словно провинившийся школьник.
— Товарищ комбат, я… — замялся, подбирая слова, — п-позволил себе провести допрос.
Столкнувшись с суровым взором майора Осипова, Дёмин явно струсил:
— Для пользы дела, т-товарищ комбат…
«Т-фу, смотреть противно», — подумал Ивушкин глядя на заикавшегося мужчину. Немец шумно потянул носом, и рвано выдохнул ему в плечо, заставляя Колю смущённо кашлянуть:
— Товарищ комбат, разрешите доложить, как всё на самом деле было.
Осипов кивнул, усаживаясь поудобнее.
— Пришёл он с утра пораньше, сказал, мол, товарищ майор приказал фрица допросить. Меня выгнал и давай глотку драть, а потом говорит: немца в расход. А я-то понимаю, что убивать языка, не добыв никаких сведений, по меньшей мере глупо. Так он угрожать начал, в измене родине обвинил и пристрелить собирался.
По мере того, как Ивушкин рассказывал комбат смотрел на Дёмина всё мрачнее. Кустистые брови Осипова надвигались друг на друга, пока не слились в одну изломанную линию, разделённую морщиной посредине. Выражение лица его говорило примерно следующее: сейчас ты у меня за всё получишь, активист. Когда Николай закончил, майор поднял указательный палец вверх и нравоучительно проговорил:
— Инициатива, Дёмин — дело наказуемое, а во время войны и вовсе трибуналом попахивает.
Но всё же, тон его прозвучал с ноткой шутливости. А значит политруку ничего серьёзного не угрожает. «Да, мягковат наш комбат. Надо бы этого зарвавшегося негодяя проучить», — сжимая кулаки, думал Ивушкин.
— А ты, Коленька, молодец! — поднявшись, Осипов похлопал его по плечу. — Ты с ним теперь поласковей, может и расскажет чего после такой-то встряски.
Зелёные глаза майора сверкнули хитрецой. Тут только Ивушкину пришло в голову, что весь этот спектакль был разыгран с целью припугнуть фрица. И признаться честно, подобные методы он не одобрял. «Жестоко, слишком жестоко. Мы ведь не фашисты, чтобы психологические эксперименты над людьми ставить. — С другой стороны, времени на сюсюканье тоже не осталось. — Вот пойдут завтра немцы в наступление и перебьют всех нас как мух. А я тут нянчаюсь с ним, оберегаю».
Стоило комбату с политруком покинуть избу, как Ивушкин вздумал сам провести допрос фрицу. Но Ягер стоял перед ним бледнее полотна, мелко дрожа то ли от холода, то ли от пережитого напряжения. И Коля решил подождать более благоприятного момента. «Сейчас нам обоим нужно успокоиться и, чёрт подери, позавтракать». Подойдя к немцу вплотную, он приподнял его подбородок рукой, чтобы наладить зрительный контакт.
У Клауса, обмякшего и морально выпотрошенного, уже не осталось сил, чтобы сдерживаться. Он вдруг рассмеялся, но невесело — так должно быть смеются сумасшедшие во время приступа. Николай отпустил его, с тревогой смотря в посеревшие, наполненные слезами глаза.
«Перегнули палку стратеги хреновы» — рассердился он, не зная, что теперь делать.
— Verzeih mir, (Прости меня) — едва успел сказать Ягер, прежде чем слёзы комом застряли у него в горле.
Судорожно глотая воздух, мужчина двинулся в сторону стены на негнущихся ногах. Он не хотел, чтобы Ивушкин видел его таким.
— Что с тобой? — Коля перехватил его за плечи и развернул к себе. — Alles ist gut… (Всё хорошо…)
Немец всё ещё дрожал, и мужчина не придумал ничего лучше, чем обнять его, привлекая к себе. Не в силах сопротивляться, Ягер почти повис на нём. Коля не ожидал, что фриц не станет вырываться, такая покорность растрогала его и заставила прижать тёплое тело вдвое крепче.
Утратив последние капли самообладания, Клаус неловко ткнулся в ямку между шеей и ключицей, заглушая рвущиеся наружу всхлипы. Коля почувствовал, как гимнастёрка на его плече пропитывается влагой и успокаивающе погладил мужчину по тёмным волосам на затылке. Сердце гулко застучало о грудную клетку, словно пыталось выпрыгнуть наружу. Ещё немного и разорвётся на части.
— Тише… всё будет хорошо… — приговаривал Ивушкин, напрочь забывая о том, что фриц ни слова не понимает. — Тебя больше никто не тронет. Слышишь? Я обещаю.
И спохватившись принимался повторять сказанное уже на немецком. Вкладывая в свои слова всю сдерживаемую доселе нежность, дабы смягчить отрывистый лающий слог чужой речи. Осознавая, что так быть не должно, Коля просто не мог сдержать свой душевный порыв.
Ягер сорвался не из страха смерти, он боялся, что Ивушкина убьют по его вине. Стоило ли расположение войск Панцерваффе или запланированное место их наступления человеческой жизни? Когда в Николая целились из пистолета, впервые за всё время, он ответил на этот вопрос отрицательно. Не стоили. На войне убивают каждый день, и Клаус видел смерть слишком часто. Казалось, уже привык, очерствел, но сегодня, что-то надломилось в нём, затрещала по швам закалённая сталь. Он чуть не раскололся. И если бы не комбат, рассказал бы всё к чёртовой матери, ради того паренька, который так крепко держит сейчас в своих объятиях и мелет всякую чепуху, пытаясь успокоить своего врага.
— Alles klar, (Ну всё) — сконфузился он, упираясь в грудь Коли обеими руками в попытке отстраниться. — Das reicht, Ивуш’кин (Достаточно).
Удерживать его мужчина не стал. А хотелось. До дрожи, до мурашек хотелось не отпускать. Никогда.