***
Ноябрь в этом году выдался слишком дождливым. Джефферсон сворачивает в оживлённый переулок и выдыхает, наконец встав под навес. Удачный день для свидания, ничего не скажешь. Но разве погода когда-нибудь останавливала вирджинца? Томас складывает чёрный зонтик, поправляет свой карминовый кардиган, легко проводит рукой по уложенным в идеальном беспорядке волосам и толкает дверь. У Гамильтона нет ни одного шанса. Он заходит в светлое помещение, сразу же оглядывая поле битвы. Обычное кафе: панорамные окна с маленькими столиками из тёмного дерева, белые стульчики, хрупкие официантки, порхающие между столиками в аккуратных передниках. И всё же было здесь что-то волнующее. Может дело было в революционном названии, а может в шумных группах студентов, сбивающихся стайками около барной стойки. Никого из знакомых здесь Джефферсон не заметил. Удачно. В дальнем углу, у самого окна, сидит Александр, облокотившись на столик и напряжённо вглядываясь в прохожих. Надо отдать ему должное, одет он довольно официально: хлопковая белая рубашка с чёрными джинсами смотрелась привлекательно; волосы собраны в маленькую кубышку. Почти всё выдержано в деловом стиле. Но до гуру в этом деле Мэдисона ему всё же далеко. — Добрый день, — Томас ставит промокший зонтик у стены и присаживается напротив вздрогнувшего Гамильтона. — Добрый, — иммигрант упрямо смотрит в тёмные глаза вирджинца, не отводя взгляд. Смелый ход с его стороны. К ним тут же подлетает официантка. — Здравствуйте, что будете заказывать? — Мне латте с карамельным сиропом, — Джефферсон тоже не отводит взгляд. Ну же, кто первый? — Двойной эспрессо. А он упорный. Встревоженная официантка записывает заказ и торопливо скрывается. — Так о чём ты хотел поговорить? Думаю, за прошлый год мы узнали всё, что могли об убеждениях друг друга, — Томас откидывается на спинку и довольно прищуривается. — Я хотел обсудить ваши убеждения. Вы ведь понимаете, что если пустить всё на самотёк, то от школы ничего не останется? Как долго Гамильтон сможет выдержать эту игру в дипломатов? — Если бы было, что терять, я, может, и подумал бы. Но у нас нет даже основ: никаких традиций, никакого фундамента кроме монархического. Вы хотите просто сменить фигуры на доске. — Неправда! — Александр чуть подаётся вперёд и хлопает ладонью по столу: — Мы хотим дать людям то, чего они хотят, — свободу! Да, текущий фундамент никуда не годится, но для начала нам нужна независимость и возможность самим решать, что нам необходимо! Как ты не понимаешь? Без законов нет и государства! — Мы не в политиков играем, Гамильтон. Это школа. Общественных правил достаточно для нормального её функционирования. — Но для учебных учреждений создаются специализированные документы, это особая часть… — Нет, это совсем не так. И ты, — Джефферсон тоже наклоняется к сопящему от гнева коротышке, — это прекрасно знаешь. Александр пару раз осоловело хлопает глазами и заливается краской. Попался! — Что, нечего сказать в свою защиту? Может, прекратим этот цирк? Томас наклоняется ещё ниже. — Я… Мне… — Гамильтон бегает глазами, пытаясь не смотреть в довольное лицо соперника. — М? — вирджинец почти касается своими кудрями раскрасневшегося лица и нахально улыбается. Эта битва для коротышки проиграна. — Мне нужно выйти! — Александр резко отодвигает стул и сбегает в шумную толпу. Как глупо: закрыть свой разум за высокими стенами и крепкой обороной, но оставить совершенно беззащитным сердце! Да он же как открытая книга! Джефферсон кладёт несколько купюр, поднимается и, попросив испуганную официантку оставить заказ на столике, срывается вслед за Гамильтоном. Заходит в туалет. Тяжело дышащий Александр нависает над раковиной, растерянно смотря в зеркало. Вид у врага уже не такой официальный: рубашка расстёгнута на пару пуговиц, пучок растрёпан, с выпадающих прядей капает вода. — Я знаю, Гамильтон. Вирджинец делает небольшой шаг вперёд, притворяя дверь. Иммигрант оборачивается и зло спрашивает: — Что ты вообще можешь знать, упёртый анархист? Джефферсон уже в два счёта преодолевает расстояние между ними и хватает соперника за воротник: — Знаю, зачем ты позвал меня сюда. Прекрати ломать комедию. Не сдаётся, специально испепеляет взглядом и пытается вырваться. Томас выбирает единственный действенный способ. Притягивает к себе и впивается в чужие искусанные губы. Гамильтон в его руках дёргается, но спустя пару мгновений поддаётся настойчивому поцелую и обмякает. Осторожно обвивает руками за талию и приоткрывает рот навстречу манящему теплу. Победа. Джефферсон мягко отстраняется и усмехается: — Не так быстро. Ещё не заслужил. Вряд ли Александр что-либо сейчас понимает, смотря на Томаса затуманившимися золотистыми глазами. Можно делать что угодно, можно собрать любой компромат, можно раздавить федералистскую шайку раз и навсегда… Нет, пожалуй, ещё рано. Ещё немного он поиграет. Ничего страшного не произойдёт. Вирджинец ещё раз дразняще-легко прикасается к просящим губам и шепчет: — Только никому, Гамильтон. В пятницу. У меня. В семь.***
— Он… Что?! Лоуренс вскакивает, опрокидывая стул. — П-поцеловал, — Гамильтон говорит уже чуть менее уверенно, невольно втискиваясь в маленькое кресло со стаканом сока. Тишина. Александр очень хочет провалиться под землю от жгучего стыда. Ещё на середине своего спутанного рассказа он заметил настороженный взгляд Лафайета и круглые от удивления глаза Геркулеса и Джона, но теперь, подойдя к финишной черте, совсем стушевался. В его воображении всё выглядело гораздо более романтично. А слова выходили почему-то совсем сухие, неподходящие. На этот раз они собрались в доме Лафайета, пока его родители были в отъезде, но светлая, изящная обстановка отнюдь не помогала. Как контрастировали воспоминания о пылающих чёрных глазах вирджинца и его жёстких объёмных кудрях с ослепляюще-белой мебелью и льющимся сквозь огромные окна солнечным светом! Будто издевательски со стен на него смотрели портреты родственников француза, всем своим надменным царственным видом говоря, что Гамильтон — идиот. Влюблённый идиот. Ну почему все они молчат? Хоть осудили бы вслух! — Ребят, не молчите. Пожалуйста. Все будто отмирают; Лоуренс с Маллиганом тут же бросаются к смущённому другу c объятиями: — А-А-Алекс! Ну ты даёшь, окрутил с первого свидания! — Поздравляю! — Геркулес ласково треплет его по голове и восторженно улыбается. Жильбер лишь умиляется этой тёплой сцене, не торопясь присоединяться. Джон слегка отстраняется и удивлённо хмурится: — Лаф, а ты чего? — Не нравится мне всё это, — он встаёт около окна вполоборота к собеседникам, — не верю его искренности, прости, Алекс, не в обиду тебе. — О! — Лоуренс хихикает: — Ты просто не хочешь признавать нашу правоту, Ла-а-аф. Ну же, это случилось, какие доказательства тебе ещё нужны? — Мне не нужны доказательства, mon ami, я вполне в состоянии рассуждать трезво. Такой человек, как Джефферсон, ни за что бы не стал так себя вести по зову своего сердца. У него его просто нет, либо заперто за семью замками, — француз щурится и вглядывается в чаинки на дне своей чашки, постепенно оседающие в медленном танце. Мрачный Гамильтон отходит к столику, ставя стакан и отмахиваясь от растерянных друзей. — Этот человек не отступится ни перед чем, ему плевать на чувства других, как вы не видите? Он поиграет и бросит. Или ещё хуже — воспользуется. Лафайет поднимает глаза, тут же натыкаясь на осуждающие взгляды. — Жильбер, ты перегибаешь палку. — Нет, Джон, он… — Александр не успевает закончить, прерванный внезапно взорвавшимся Маллиганом. — Почему ты просто не можешь поверить, что кто-то может отступиться от своих политических ссор ради любви? Алекс уже сделал это! Лаф, знаешь ли ты, насколько далеко люди готовы зайти ради любимых? Пожалуйста, дай ему возможность любить, если он хочет! У него есть на это право, есть возможность, чёрт возьми! — он почти задыхается, яростно глядя на потерянного француза. Редко можно было увидеть вечно спокойного Лафайета в таком замешательстве. Тяжёлую тишину прерывает лишь сдавленный всхлип. — Алекс, ты что? — Лоуренс разворачивает к себе красного от еле сдерживаемых эмоций Гамильтона и прижимает к себе. — Ну-ну, ты же знаешь Жильбера, бывает с ним, он совсем не это имел в виду. Он просто боится за тебя и очень переживает, — успокаивает, словно маленького ребёнка. Геркулес резко выдыхает и кладёт руку на плечо Александра в знак поддержки. Француз подходит к друзьям, осторожно обнимая: — Да, mon ami, не слушай параноика. Я совсем старый, наверное, стал, — усмехается. — Всем надо давать шанс, как говорит моя мама. Маллиган робко смотрит на Лафайета, обнимая в ответ. — А он хорошо целуется, м? — Джон! — Гамильтон вырывается из объятий, уже истерически хихикая. — Ну чего, поинтересоваться нельзя? Алекс, ты то плачешь, то смеёшься, определись уже. Вот же американские горки у тебя, — Лоуренс тоже заливается смехом, щекоча не успевшего даже перевести дыхание друга. — Отстань, Джон! Хватит! — Александр пытается сбежать. Безуспешно. — А вы чего ржёте? Предатели! — пытается сделать грозный вид, глядя на почти что валяющихся на полу от абсурдности ситуации Жильбера и Геркулеса, но не преуспевает и в этом. Внезапно раздаётся заливистая птичья трель. Вся компания замирает в недоумении. Лицо Лафайета вдруг озаряется догадкой: — Mon Dieu, как я мог забыть! Я ведь пригласил ещё кое-кого для обсуждения следующего шага! — он ловко поднимается на ноги, тут же поправляя блузу, и скрывается в холле. Оставшиеся в столовой друзья озадаченно переглянулись. — Ты знаешь, кого он мог позвать? — Джон поворачивается к хмурому Гамильтону, но тот отрицательно мотает головой: — Понятия не имею. — Кто бы то ни был, думаю, Лаф знает, о чём говорит, и этот человек нам действительно пригодится, — Маллиган растерянно улыбается и пожимает плечами. — В этом деле он мастер. — Этого у него не отнимешь, — Лоуренс закидывает на плечо оставленную на стуле кожанку, направляясь к выходу, и заново собирает в хвост растрёпанную копну волос. — А мне пора. Здесь уже я вам не советчик. — Джон, ну останься, можем у Лафа наверху в комнате запереться и посмотреть «Офис», Герк скачал новые серии, — Александр резко встаёт, чуть не смахнув со стола безобидный чайник. — А ты не останешься для обсуждения? Ты ведь лидер, как никак, — остановившись в проходе, Лоуренс хмурится. — Что-то не так? — Всё… В порядке. Просто после сегодняшней встречи не в силах больше говорить о политике, честно, — Гамильтон прячет взгляд. — И ещё. Не рассказывайте об этом никому. Пожалуйста. Особенно Анжелике. — Мы — могила, Алекс, — Геркулес серьёзно кивает и приставляет палец к губам. Джон повторяет его жест, легко улыбаясь: — Особенно Анжелике, учитывая… — Учитывая что? — возле дверей раздаётся звонкий девичий голос. — Ох, Джон, ты уходишь? — наконец, показывается весёлое лицо старшей сестры Скайлер. Следом появляется Лафайет: — Господа, а вот и наша неотразимая воительница! Mon ami, ты куда? — Уже никуда, — Лоуренс усмехается и кидает куртку на софу. — Пойдём, Алекс. Предупреждая ваше возмущение, — он выставляет ладонь перед уже готовыми осыпать вопросами Жильбером и Анжеликой, — Алекс устал сегодня и хочет просто расслабиться под сериал с лучшим другом, — Джон хватает за руку Гамильтона и утягивает из комнаты, попутно закрывая дверь. Из-за двери слышатся встревоженные возгласы. — Джон, ты лучший, — Александр смотрит на него такими благодарным глазами, что у Лоуренса перехватывает дух. Ради такого стоит сражаться каждый день. Даже с самим собой. — Я знаю, — хитро улыбается. — Ну, раз обещал «Офис», давая оторвёмся по полной!