Солнечный круг Воспылает огнём — Всем нам погибель Шторм принесёт. Праздника пляс Омрачится бедой, Страх и огонь Заменят покой. Беги — не беги, Стони под плетьми — Рок всё равно Всем воздаст за долги.
***
Всеслава еле заметно вздрогнула, а у меня по коже прошёл ледяной холодок. Свыкнувшись с этой новостью, я еле слышно проговорила: — Так, как же?.. Неужели никто не помог? — А кто бы стал помогать? — хмыкнула Василиса. — И не удивительно, что судьба у неё такая сложилась. — Ты что говоришь? — прошипела Всеслава, бросив на девицу грозный взгляд. — А что такого я говорю? — повысила голос та. — Я только сказала то, что у всех на уме. Это же надо было додуматься носить имя Владычицы тьмы, холода и смерти!.. — Василиса… — прорычала Всеслава, угрожающе делая шаг к ней. — Я бы даже за все шелка мира не приютила ту, что отдалась… варягу! Завоевателю! И тут Всеслава подлетела к девушке быстрее снежного барса, хватая её за горловину шубы. — Да как ты смеешь судить её! — взревела она, встряхивая Василису, и воздух заискрился от её гнева. Я хотела сделать шаг к подругам, чтобы предостеречь ругань, но отец предупредительно загородил меня рукой. — О мёртвой говоришь, где уважение твое? Какая разница, какие проступки совершала?.. Человеком она была, матерью… Матерью… На глаза молодой женщины навернулись жемчужинки-слёзы, а Василиса гордо поджала подбородок. Я метнула взгляд на Мушку, чувствуя, как в груди закипает страх перед неизвестным. — А ну, расскажи, как всё было, — собственный голос показался мне тогда холодным и непроницаемым. Отрок со страхом в глазах посмотрел на меня, и я покровительственно кивнула ему. Все знали, что становится с посыльными, что приносят худые вести. — Ну… — несмело начал он, и Всеслава злобно выдохнула. Мушка тут же пустился в рассказ, на чём свет стоит: — Всё было так. Иду я значит по поручению барышни нашей в кудесную дома Каплиевых за бархатом эллинским, что барышня ещё две луны назад заказывала. Шёл я чрез их улицу, да смотрю, у дома-то одного народ толпится, да причитают все: «Как же так! Молодая какая была!» или «Ну и поделом, слабая значит. Дитяти оставила своего, окаянная. Не ходить по земле таким». Подошёл поближе, чую — неладное что-то. А там из проруби вытаскивают тело белое в саване. Сначала не понял, кто это, а потом дядька мой, Горислав, подходит ко мне да и говорит: «Что думаешь, крестник?», я спрашиваю: «А что думать-то? Токмо пришёл я, да не знаю, что за беда». Дядька мой наклонился поближе, да и говорит: «Марена это. Дочка Миклуха Седобородого. Вчера все пороги обходила с ребёнком на руках — муж-то выгнал. Никто ей двери не открывал, и вот только старая Гретха согласилась приютить, да и то только потому, что сама таковая по молодости осталась. Марена поблагодарила спасительницу, да сказала, что вещички кой-какие пойдёт прикупит ребёнку и вернётся, Гретха её отпустила, да токмо заметила, что мать как-то больно странно на дитя своё посмотрела, как старуха сейчас уже рассказывает, а как только двери она за женщиной закрыла, то сразу чувство у неё неладное появилось. Уже полночь била, а матери всё не было. Гретха девочку спать уложила, да по домам пошла искать мать её. Вот только на рассвете мужики и нашли её здесь. Течением прибило, льдами отколовшимися задавило всю, еле вытащили». Похороны после праздника, говорят, устроят. Мушка нервно засеменил на месте, и я кивнула ему идти в дом: мало ли чего от горя Всеславы можно ожидать. Та держалась стойко и не показывала своих истинных чувств. Василиса кусала губы, а мы молчали, не зная, что делать дальше. Пробуждение Медведя — символ возрождения, оживления природы и мира от хладного дыхания зимы. Смерть в ночь на этот великий праздник — жуткое предзнаменование. — Не плачь по умершим, — сказала моя мать, кладя руку на плечо Всеславы, — плачь по живым, ибо они ещё не нашли покоя на своём пути и не знают, какие горести им уготованы. До поры стоявшая, подобно ледяному изваянию, бесстрастная Всеслава после слов моей матери порывисто вздохнула и провела рукой по лицу, смахивая ледянящую душу печаль. — Правы Вы, матушка. У Милославы сватовство на носу, а я об мёртвой печалюсь. Сегодня праздник жизни, так идёмте жить этою жизнью! Мы все улыбнулись. Всеслава всегда была воплощением силы, в любые времена. — Милая, ты уж прости меня… что я так… — пролепетала Василиса, поднимая глаза на Всеславу. — Забылась я… — Брось. Правду ты сказала: недобрая у Марены слава была, — ответила ей молодая женщина и повела плечом, желая смахнуть тяжелеющий груз с плеч. — Да даже если и так, всё равно подруга она твоя была. — Ну полно, девушки, — твёрдо сказала моя матушка и взяла руки двух девиц в свои, складывая их друг на друга. — Примириться — это как глоток воды родниковой сделать — одна польза, а кто старое помянет, тому глаз вон. Девушки бойко встрепенулись и, улыбнувшись, направились за ворота, а я пошла за ними. Матушка с отцом о чём-то перешепнулись у выхода, и я, делая вид, что слушаю разговор подруг, подслушала последние фразы, сказанные родителями: — Следи за ней. За ними всеми. Меня не будет — новый заказ из Киева на шубы. Родичи должны будут их забрать до конца месяца. Ты говорила, Всеслава поручилась за дочь нашу в сватовстве? Вот и будьте на чеку. Fyra ögon ser bättre, än två*. — Бальдр, мне не спокойно… — пробормотала мать, утыкаясь в плечо отца, и обхватывая его руку. — Может ты всё-таки придёшь? Хоть под конец. — Посмотрим. Отчего тебе неспокойно, Лада? — Милослава молода и красива, а у тебя здесь много земляков. Что, если один из них захочет стать её женихом? А если принять то, что они сейчас как море неспокойны… — Душа моя, — отец взял лицо жены в руки, — я не отдам нашу дочь за того, кто будет хоть в чём-то уступать мне, а среди здешних викингов таких раз два — и обчёлся. Хоть они и недовольны сейчас из-за Рогволода, но праздник нарушать не будут: всё-таки встреча весны, и у нас тоже есть подобный праздник. Иди и не бойся ничего. Гой, ты, песня моя белозвучна! Ты лети над простором полей, Зовом сокола-остроклюва, Созови на наш праздник друзей! Стар и млад, Из-под пыльного полога Поднимайся на клич наш лихой. Убегает лентою золота В свете солнечном лёд речной. Мы наполним дарами лес, Примем вдох его долгожданный, Чтобы свет раззадорить с небес — Так услышь же нас, косолапый! Пёстрые платья в пол смело выглядывали из-под ещё по-зимнему тёплых тулупов половецких красавиц. Девушки пели и радовались погожему солнечному дню, чувствуя первое дыхание весны. Разноцветные ленты всех оттенков и тканей струились с аккуратных причёсок и расшитых камнями венцов. Юноши были одеты более смело: многие были в свитах и рубахах, подпоясанных пёстрыми узорными кушаками. Пока мы не отставая следовали за толпой, устремившейся вдоль улиц к главному мосту, я заливисто смеялась, слушая то, как подруги обсуждали внешний вид наших знакомых. — Нет, вы посмотрите на неё, это же надо! — не стесняясь косила взгляд в бок Василиса, шедшая со мной об руку. — Вот и я о чём! Может она думает, что парни — вороны, и они так и насядут на неё из-за побрякушек? — не отставала я от подруги, чувствуя, как лицо заливает краска. — Да даже если и вороны, только с таким лицом, что у неё, ни один венец не поможет! Мы обернулись на шедшую поодаль от нас землячку. Та шла гордо выпячивая грудь и едва удерживая голову прямо из-за тяжёлого головного убора: камни на нём ярко блестели, перемигиваясь с лентами и сделанными точь-в-точь как живыми янтарными гроздьями рябины. Всё это громоздкое соцветие, опоясывающее голову, удивительно не сочеталось с огромным носом девушки, высоченным лбом и её еле передвигающейся чересчур пышной фигурой. По сравнению с ней мы были одеты куда более скромнее. Это повторялось из года в год: я и мои подруги тщательно выбирали свои наряды на праздники, но никогда не доходили до такого смешного положения, когда украшения не красили, а наоборот переманивали всё внимание на себя так, чтобы их обладательница показалась блеклой на их фоне. Бажена, дочь золотых дел мастера Болеслава считала иначе. — Почто на зеркало пенять, коли рожа крива? — на всю улицу прокричала Василиса, и мы в голос рассмеялись, привлекая внимание людей вокруг. Бажена вылупила глаза, резко остановившись, а затем фыркнула и, развернувшись, так же гордо пошла в сторону другой улицы. Тут уже со всех сторон ей слышалось улюлюканье, и юноши с девушками подбадривали нас с Василисой, мол: «Да, так и надобно!», «Правду красавицы говорят», «Ярким камнем красоты уродству не добавишь». Я посмотрела вперёд и увидела, что череда крепких домов улицы заканчивается, и на расстоянии полуверсты от нас уже виден высокий бревенчатый мост, через который толпами переходил народ. С самого основания жити на здешних землях праздник Встречи Медведя проводился у нас до полудня на другом берегу града — Заполоте. Там находилась широкая снежная площадь, на которую натаскивали снега со всех краёв левобережья и укатывали горки для детей. По средине площади ставили огромное соломенное чучело Марены — богини зимнего холода и смерти. Каждый житель града считал себя обязанным принести что-нибудь чучелу в подношение: яичную скорлупу, ленту, украшение — что угодно, ибо если такового не сделать, то старики верили, что такого человека непременно настигнет смерть, или одного из его родственников. Поэтому украшать, сжигать, выносить чучело из града стремились все. — Девоньки! Девоньки! Мы с Василисой обернулись на крик позади нас. Приподняв пёструю юбку, к нам бежала Майя, дочь главного конюха Полотеска. Гармир держал лошадиный двор и предоставлял своих лошадей приезжим гостям, а те в свою очередь оставляли на замену своих уставших ездовых. Лошадиному двору покровительствовал сам князь, поэтому Майя уже как год была замужем за уважаемым воеводой Харальдом — правой рукой князя. — Княжна сегодня на празднике будет! — Да ну! — ахнули мы с Василисой. — Сама слышала от рабынь её. Говорит, хочет посмотреть на гуляния. — Я уж думала, что никогда более княжну нашу не увижу! Видала её всего-то один раз в жизни, когда та промелькнула по балкону их терема, — понизив голос сказала я, не отнимая взгляда от тёкшей мимо толпы, словно ища кого-то взглядом. — Ой, не говорите. Рогволод так дочь свою единственную бережёт, что у той и подруг-то из знати нет — одни только рабыни! Как ей там грустно-то, наверное, — Майя покачала головой, смотря прямо на высокий теремной дворец по ту сторону реки, который было видно из любой стороны града. — Княжну-то киевскому князю в жёны прочат, говорят? — поинтересовалась Василиса, теребя русую косу. — Да неизвестно покамест ничего, — отмахнулась Майя. В глазах её промелькнул боязливый огонёк, но она всё же продолжила: — Прочат-то её Ярополку Святославичу, а в гостях Путяту потчуют! — Как?.. Воеводу Владимира? — не поверила своим ушам Василиса. — Точно, тысяцкого князя Владимира, — подтвердила Майя. — Ох, странно это всё как-то. Как же можно сватать дочь свою одному князю, а в гости принимать посыльных брата его? — я недоумённо нахмурилась. — Да кто этих князей разберёт, что у них там на уме! Не надобно мне много болтать об этом, да и вам тоже, — предостерегающим тоном прошептала Майя, подталкивая нас навстречу мосту. Мы с Василисой сделали жест, мол, — рот на замке, и все втроём рассмеялись, настраиваясь на праздник. Когда до подножья моста было рукой подать, я различила у него маму и Всеславу. Они напряжённо вглядывались в шедшую им навстречу толпу и переговаривались между собой. Как только мама завидела нас с Василисой, то расслабилась и расплылась в спокойной улыбке. Василиса о чём-то весело болтала, обсуждая то ли то, что будет на нынешней ярмарке, то ли то, какой хорошей подругой она могла бы быть княжне Рогнеде, будь та хоть чуть-чуть заинтересована в общении, но я её не слушала. Всё моё внимание привлекли недвусмысленные намёки матери, которая бурно кивала головой, призывая меня обернуться. Я перевела взгляд на Всеславу, и та лукаво улыбнулась, утвердительно мне кивая. Я быстро развернула голову через плечо, мгновенно ловя встречный взгляд юноши, что шёл среди шумной компании позади нас. Глаза наши встретились, и я почувствовала, как собственное дыхание перехватывает. Микола чуть задрал голову вверх, отмахиваясь от беснующихся друзей, и еле заметно подмигнул мне. Я тут же отвернулась в ужасе смотря на маму. Та звонко рассмеялась и мягко покачала головой. И тогда я вздохнула и замедлила шаг. — Эге, ты чего? — Василиса непонимающе выгнула бровь. Не найдя подходящих слов, я лишь пожала плечами. Девушка тут же бросила взгляд мне за спину и понимающе подняла брови, безмолвно раскрывая рот в звуке «А-а». Затем подруга ехидно сощурила глаза, заставляя меня желать провалиться под землю, и громко произнесла, словно невзначай: — Ну я пойду поищу Алму, добро? А затем быстрым шагом направилась к мосту. Я пошла медленным, размеренным шагом и попыталась отвлечься, рассматривая наличники аккуратных изб, и судорожно соображала. Как себя вести? Что говорить? Какой красивый резной конёк на доме… А на воротах этой избы прекрасно сработанный кружевной узор… — Здрава будь, Милослава. Микола поравнялся со мной, держась чуть левее. Я бросила на него заинтересованный взгляд, однако, тут же стушевалась и, даря юноше неловкую улыбку, продолжила рассматривать окрестности. Здоровенная снежная баба сидел в аккурат перед двумя заснеженными яблонями. Красиво, нужно на следующий год тоже такой сделать. — Говорят, праздник нынче будет не в пример остальным зимам. Гости со всеокраин будут чествовать приход Лели в мир вместе с нами, а сам князь Рогволод разрешил устроить пир прямо пред его теремом, чтобы участвовать в гуляниях. Юноша не отрывал от меня взгляд, а я всё не могла найти в себе силы посмотреть на него. Тогда он коротко усмехнулся и обошёл меня спереди, останавливая на пути. Золотые кудри обрамляли широкие скулы, и несмотря на то, что Микола был мне ровня, у него уже виднелась щетина, отпущенная им в молодецкую бороду. Рукава яркого красного кафтана протянулись ко мне, и тут же мои руки оказались сжатыми в прохладных грубоватых ладонях. Я коротко ахнула и замерла, не смея пошевелиться. Взгляд упал на расшитую горловину, скрывающую выбеленную за зиму от загара кожу мощной шеи. Микола соединил мои руки в одну свою ладонь, а другой приподнял мой подбородок, заставляя посмотреть в глаза. — Я всегда поражался тому, какие дивные у тебя глаза. В граде нашем ни у одной женщины нет таких глаз. Юноша склонил голову к плечу, внимательно рассматривая моё лицо. Через прикосновение я чувствовала в своих руках его биение сердца. Он зашкаливал, в отличие от моего. Я чуть отодвинулась, мягко отстраняя руки из сильных ладоней, а затем неловко убрала за ухо выбившуюся из кос прядь волос. — Плохо глядел ты, ибо у матушки моей такие же глаза… — неуверенно проговорила я. — В роду её есть южная кровь земель Днестровских. Оттого и глаза чёрные. Издалека громовым призывом послышался звук рога. Людей созывали на площадь. После того, как младой ученик-скоморох трубил в рог обычно площадь наполнялась музыкой, десятками голосов гуслей и флейт. Улица успела опустеть, и мы с Миколой стояли посреди неё, подобно двум потерявшимся путникам. Юноша понимающе улыбнулся. — Позволь хотя бы проводить тебя, красавица. Он опустил взгляд на мои губы, однако, тут же встрепенулся, словно отмахивая непрошенные мысли, и бодро подставил свой локоть. Я вгляделась в глаза юноши и увидела в них бесконечную доброту. Через мост мы переходили под руку, и чувство болезненного волнения не покидало меня. Микола пытался развлечь меня разговором, но я его не слушала, стараясь прислушаться к своим ощущениям. Мама рассказывала, что когда впервые встретила моего отца, то почувствовала себя настолько странно, как никогда раньше не чувствовала. По её словам, тогда она захотела, чтобы отец взял её в объятия и никогда больше не отпускал. Она впервые увидела его в заливе далёкого южного моря, о котором нам рассказывали редкие путники, странники далёких земель, находившие кров у кого-то из полочан. Тамошние наши братья славяне вели торговлю с варягами, и мать моя росла в семье торговца винами. В то лето ей было не больше шестнадцати лет, и отец её давно уже хотел искать своей дочери мужа. На вечно колышащемся и не дающемся льдам море прошёл шторм. Небо было затянуто серыми тучами, а рано по утру ветер чудовищно бил по лицу. Мама вышла вместе со своей семьёй к заливу. Никто не верил, что после такой бури, что разразилась по ночи, возможно было выжить хоть одному кораблю, да и не знали точно, когда придут эти загадочные торговцы с севера, появлявшиеся по первому месяцу весны. Люди вышли на берег моря, и в тот момент далеко за дымкой пенных брызг и потоков ветра самые зоркие из них различили у горизонта три одинокие точки. Через пару часов к берегу пристали три громадных кнорра из потемневшего от морской воды дерева. На пристани грузно стали разгружать привезённые товары: меха, приспособления для возделывания земли, ткани, корзины, столовую утварь, а также рабынь. Мама говорила, что увидела моего отца сразу же, как тот взошёл на палубу. Он был широкоплеч и высок, не в пример её южным родичам. Пот градом катился с лица вдоль к шее, несмотря на холодный пронизывающий ветер. Тогда их глаза впервые встретились. Она показалась ему такой чудовищно худой и маленькой, что казалось, вот-вот и очередной ветряной хлыст опрокинет её в волны моря. В ту зиму их народ отчаянно голодал. Из пропитания остались только засахаренные летние фрукты и ягоды, да рыба в море. Вся дичь перекочевала в южные степи, где было на порядок жарче. Разговор вышел не долгий. Вечером после того, как торговцев потчевали всем, что можно было найти в городе, отец пришёл в дом семьи матери. Не известно, как он нашёл их, да только не смотря на все протесты и ругательства Драгоша, отца матери, викинг поставил вопрос ребром: либо они отдают девочку ему в жёны и он увозит её, либо от десяти других детей в их семье и самих родителей останутся лишь хладные трупы. Со смехом и слезами на глазах мама вспоминала этот разговор, а отец хитро приглаживал бороду. Конечно, ничего такого отец делать не собирался, но, чтобы добиться своей цели, припугнуть было необходимо. Родители матери страшно испугались за свою дочь, смотря на этого огромного дикаря, что хотел забрать её в холодные, не ведомые никому из их народа широты. В то же время они с отчаянием оглядели своё жилище — низкая глиняная хибарка едва протапливалась печью, детей нужно было кормить, а на одной продаже виноградного вина зимой вывезти одиннадцать из них было практически невозможно. Так и сговорились. На любые вопросы родителей о том, зачем варягу нужна их дочь, он отвечал лишь одно: «Будет сыта и здорова. Nu-ti face griji**». «Помню, — рассказывала мама, — как сильно меня тянуло к твоему отцу. Сердце холодело и в жар бросало от его взгляда пристального. Мне даже страшно не было, когда весь корабль качало так и эдак — я просто знала, что он счастья мне желает. Вот и я полюбила его. Я ведь тогда в первый и последний раз в море была. Отец твой рассказывал мне про свою родину, но туда мы не поехали. Он сразу привёз меня сюда, в Полотеск. Дом нам построил, да и зажили мы спокойно». Из раздумий меня вывел резкий порыв ветра. Я огляделась. Стоя на середине деревянного моста, переброшенного чрез Полоту, взор убегал к северу и востоку. Там, вверх по течению реки, за покатыми крышами изб и теремов виднелись заснеженные приречные луга. Заходняя Дзвина широко несла отколовшийся лёд дальше, на встречу восходу солнца, а за ней возвышался тысячелетний лес. Кого только в нём не видели по рассказам волхвов. Диковинные волшебные травы, воплощения духов и богов. Кого-то эти леса водили годами, заставляя плутать и сходить с ума, а кого-то выводили безропотно к рогозовым бережкам реки. «Кто с добром в лес придёт, тот по доброму и уйдёт», — говорили великомудрые старцы, предостерегая охотников и собирателей трав, грибов и ягод перед излишней жадностью. Обшаривая глазами заснеженные сосновые пики далеко на севере, мне показалось, что верхушки деревьев слегка трясутся. Приглядевшись, я заметила, что они одна за другой покачиваются, словно бы по ним скакал какой чудной зверь, да только видно никого не было. «Что за диво», — пронеслось у меня в голове. Снег так и сыпался с высоких крон, лавиной спадая вниз к подлеску, как вдруг всё затихло, и я уже хотела было отвести взгляд, да только эхо леса донесло одинокий зловещий смешок. Гулко эхо перекатывалось всё ближе, сотрясая деревья, пока оно не превратилось в зловещий женский хохот. Он раскатами в небе и журчании льдистой реки давил на уши; визгливый и злобный, настолько чужеродный, что мороз пошёл по коже. Уши стало закладывать, и казалось, что хохот приближается, разрывая голову на части. Я закрыла уши руками и, взвизгнув, наклонилась вперёд, лишь бы укрыться от него. — Милослава? Вокруг стояла звенящая тишина. Хотя, вполне возможно, звенело это у меня в ушах. Я медленно подняла голову. Микола обеспокоенно смотрел на меня, порываясь поддержать, чтобы не повалилась наземь, но я жестом остановила его. Отдышавшись, я спросила: — Ты… не слышал ничего… странного? — Странного? Что ты имеешь ввиду? Я фыркнула и отмахнулась. Раз задаёт такие вопросы, значит ничего такого не слышал. Когда мы перешли мост, я всё же бросила ещё один взгляд на северный лес. Снега на кронах не было. Скоморохи со всех концов княжества отплясывали так, что земля дрожала. Приветственные Хорсу песнопения как раз заканчивались, когда я помахала рукой Миколе и быстро скрылась в толпе, ища глазами кого-то из знакомых. Прямо у входа на площадь высились два необхватных сосновых столба. Между ними были натянуты в три ряда три разноцветные ленты, завязанные посередине: сверху белая, посерёдке зелёная, а снизу алая. У ограждения приплясывал шут, пришедший из ниоткуда со скоморохами. Он делал резкие выпады к желающим пройти на площадь людям и заставлял их сказать пару строк самочинной песни, да так, чтобы ему непременно захотелось пустить полочанина на гуляния. Песенную заставу было не миновать ни старому, ни глухому, ни знатному, ни бедному. Когда дошла моя очередь, глаза шута загорелись, а съехавшая набекрень золотая пластина, наподобие венценосной княжеской, едва не свалилась с копны его рыжих кудрявых волос. — Ай, да солнце! Ай, да пир! Погляди, честной весь мир! Что, девица, зарделась? На гулянья собралась? — шут кружил вокруг меня, и за моей спиной послышались добрые усмешки других жителей. — Ты, шут, меня не дури! Открывай свои врата, не видишь, пройти желаю. — Гой, красавица, не сердись на старого дурака — такая у меня природа! Не могу пустить такую барыню на пир просто так! — Ну хорошо, говори, что делать, — я со всем справлюсь. Да и не старый ты вовсе: на вид, так меня едва ли на пять лет старше! — Глазанькам, конечно, верь — да проверить всё ж умей. Не всю умудрённость глазами можно увидеть, красавица, но за похвалу спасибо тебе! Да только сладкими твоими речами меня не возьмешь! Говоришь, всё сделаешь? Хо! Знаешь, красавица, был бы на моём месте сейчас менее бравый, честный и статный молодец, он бы тебя такое попросил сделать! Эге!.. Шут плутовски сощурился, а затем смачно хлопнул меня по ягодицам, за что мгновенно получил от меня оплеуху, а потом мы посмотрели друг на друга — и звонко рассмеялись. — А ты мне нравишься, красавица! Хорошо, вот какое для тебя будет задание: коли хочешь пройти на праздник веселья и жизни, то сочини-ка мне праздничный зачин. Да непростой зачин, а вот на какую идею. Знаешь ли ты, о чём говорят цвета ленты-перевязи? — шут указал на тройной ленточный засов. — Не знаю, — сощурила глаза я. — Тогда открою вот тебе какую тайну: первый цвет ты отвязываешь белый, он говорит о том, что на праздник ты идешь с миром и добрыми делами; затем ты развязываешь зелёный, как лужайка изумрудная, он говорит о том, что приходишь ты не просто так, а с живительным дарами, и непременно будешь делать подношения Леле и Бурому; ну, а алый цвет и то ясно — что в сердце у тебя огонь любви горит, и что от ног твоих в танце горячем искры будут лететь, чтоб снег быстрее разлетался, солнце пригревало и Мать-Земля просыпалась. Так вот — сочини мне песню в честь весеннего пробуждения! Коли сможешь через эти три засова пройти, так и быть, — поцелую твою барскую ручку. Таково моё условие. — Что, думаешь не смогу я, а? — подбоченясь подошла к шуту я. Тот, довольный своим заданием, поглаживал жиденькую бородку, хитро на меня поглядывая. Недолго думая, я огляделась вокруг: вот же все слова, что в песню сложить можно! Белы снег я отстучу Красными сапожками, Бела лента упадёт Перед скоморохами! Изумрудная лоза Под ногами стелется, Ай, не лента зелена ли У весны-кудесницы? Сердце пашет во груди, Ты, любовь-проказница, Проучи хитро́ шута — Третья пусть развяжется! Я весело притопнула каблучком, и люди позади разразились хохотом, прихлопывая в ладоши. — Ну, тут нечего и спорить! Шире ты держи карман, коли в песнях не болван! Заслужила ты свой проход в царство песен и плясок. Да ежели надумаешь пойти в скоморохи когда-нибудь, то выйди на опушку леса и крикни: «Шут гороховый! Глас скомороховый!». Тебя там услышат и мне передатут, — меня там все шишки знают! Я звонко рассмеялась, отвешивая поклон шуту. Он же, не отрывая взгляд от моих очей, приблизился, аккуратно взял в свои руки мою ладонь и прикоснулся к ней губами. Ладони у него оказались на удивление нежными. — Печаль движется к тебе неумолимо. Огонь обернётся пеплом. Но слушай Северный ветер, и он укажет тебе дорогу. Глаза шута полыхнули золотыми угольками, и он улыбнулся. Внезапно он стал передо мной таким, какой есть на самом деле. Многие люди говорили, что шутовской народ — самый загадочный из существующих. Они приходят вместе со скоморохами, живут пару дней подле князей и их семей, развлекают их беседами, игрой и плясками, а потом снова уходят дальше в путь. Внешне они кажутся незатейливыми, и сами называют себя старыми дураками, однако, часто бывает и так, что люди слышат от них мудрость прожитых поколений. Честной народ всё же побаивался их. Некоторые рассказывали, что злой шут может напугать маленького ребёнка или даже проклясть неверным взглядом. Нередко шуты предсказывали будущее. Я моргнула и передо мной снова был этот сумасшедший рыжебородый шут, который бросился к лентам и развязал каждую по отдельности, пропуская меня. Я обернулась и увидела, как он стал приплясывать уже у другого человека. Вся площадь гудела, подобно пчелиному улею. Народ сновал повсюду: были слышны возгласы удивления и радости, торговцы с разных концов света обсуждали свой товар между собой, встречались старые и новые друзья; дети кричали и радовались празднику, а в середине площади, прямо перед соломенным чучелом закипала какая-то заварушка. Проталкиваясь сквозь толпу, через шубы на все лады и покрои, я всё же смогла протиснуться в первый ряд. Да, чутьё меня не подвело. Я во все глаза уставилась на молодецкую кучу юношей, которую кругом обступили зеваки. Молодые парни разминали тело, готовясь к чему-то грандиозному. Многие из них поднимали сжатые в кулаки руки вверх, прося поддержки у зрителей; они подначивали друг друга и спорили, кто дольше продержится и кто останется в игре последним. Вдруг послышался звонкий девичий визг и смех: снаружи столпившихся зрителей кольцо прорвала ещё дюжина новоприбывших юношей, которые успели дурачась поприставать к компашке девушек. Когда последний, слишком уж приставучий, был со смехом вытолкнут в центр площадки, откуда ни возьмись появился парубок князя. Он встал на самый центр и жестом призвал всех к тишине. — Дражайшие полочане! Вы пришли сегодня сюда для того, чтобы воздать хвалу богине Леле и прогнать зиму с наших суровых северных краёв. Чтобы от души повеселиться и истончить плясками толстый снег! Так начнём же гуляния народные с игрищ кулачных! Толпа взревела. Тут и там стали слышны сколья кружек с горячим хмельным мёдом десятилетней выдержки. Я ахнула, когда передо мной оказалась такая кружка, однако, без колебаний её приняла. — Сейчас невест выбирать будут, — шепнула мне Всеслава, складывая на груди руки. Мама обошла меня с другой стороны, а за ней встали Василиса и Алма, о чём-то возбуждённо переговаривающиеся. — Что?.. Не успела я вымолвить вопрос, как Всеслава меня резко притормозила. — Потом всё поймешь. А теперь слушай, — молодая женщина дернула меня за волосы, заставляя наклониться к ней ближе, на что я шикнула. — Смотри внимательно. Видишь того, без рубахи? — Они все без рубахи! — начиная краснеть, перекричала толпу я. И действительно, все участники боёв поснимали свои свиты, полушубки и рубахи, оставаясь с голым верхом. — Зри в корень! — строго сказала подруга, сдерживая смех. — Думай не этим, — она ткнула меня в лоб, — а вот этим, — рука девушки медленно стала спускаться по низу живота всё ниже. Я завизжала и отпрыгнула от Всеславы, ударяясь в спину какого-то мужчины. Тот медленно развернулся и окинул меня взглядом из-под густых кустистых бровей. Затем незнакомец хмыкнул и вновь отвернулся. Чувствуя, как щёки наливаются кровью, я недоумённо глянула на довольную своей выходкой Всеславу, и мы вместе рассмеялись. — Даже если я буду думать этим, я всё равно не пойму, о ком ты говоришь. — Тело само должно помочь тебе в выборе, — Всеслава прищурилась, смотря на площадь. — Если тебя ничего не привлекает, не заставляет задержать дыхание, если нет желания сдвинуть поближе ноги и сердце не ухает у самого горла — то это не он. Так вот, видишь того, что без рубахи и с красной повязкой на голове? Я промычала что-то невнятное, быстро найдя взглядом того, о ком говорила подруга. Такого парня было невозможно не заметить. Он вне сомнения был князем этой толпы. Гордый, не знающий стеснения, юноша обходил и раззадоривал толпу, в ожидании начала поединков. Мускулистое тело было по летнему загорелым, улыбка широка и добродушна, однако, от внимательного зрителя не мог скрыться этот опасный огонёк предвкушения боя, что юноша не скрывал. — Это — Влад Моравски. Переехал с отцом и матерью в Полотеск по морю в то же время, как сюда прибыла твоя мать. Он и она — земляки, — я внимательнее стала слушать голос подруги, хотя это и было нелегко в таком шуме вокруг, и не отводила взгляда от князя кулачной толпы. — С собой привезли с Днестра пчелиное дело и продолжили здесь. Весной, летом и осенью равных по пасекам им здесь нет. Торговцы с Северных морей с руками их мёд отрывают. Зимой варят хмельные и варёные меда из своих запасов. А ещё поговаривают, что у него в погребах стоит ставленный мёд, вываренный ещё дедом его отца! Такой вкус у него наверное, эх! — девушка тоскливо вздохнула. — Чего ж сама за него не пошла? — усмехнулась я, пригубив хмельного напитка. — Как чего? Окольцевал меня мой суженый… — мечтательно протянула Всеслава, и она вновь стала той самой непоседливой девушкой, какой была до замужества. — Но не время для мечт! Следующий в твоём свитке, тот, что наблюдает за этой толпой по ту сторону площади. — Их там много, — надула губы я. — Не заставляй меня снова объяснять тебе свой верный способ, — Всеслава недовольно сощурила глаза. — Добро-добро! — я поражённо подняла ладони вверх и стала осматривать супротивную сторону кольца толпы. Внимание привлёк статный мужчина: весь в мехах и с увесистым позолоченным посохом он наблюдал за парнями с видом хозяина псарни, забавляющимся неумелой игрой своих любимых щенков. Довольная ухмылка украшала его губы, а синие, точно закатное небо, глаза так и сверкали, переливаясь с бликами красного солнца в голубом небе. Как только смелые глаза его поднялись на меня, я мгновенно перевела взор на Всеславу. — А ты не безнадёжна. Да, я о нём. — Да он же старый, Всеслава! В мгновение ока мне по лбу прилетел звонкий шлепок. — Вот дура! На десять лет он тебя старше всего! В его годы некоторые всё ещё за юбку мамкину держатся, а он в свои двадцать шесть уже держит собственный двор по выделке шкур. — Ах, вот оно что! — нахмурилась я. — С нашим противником хочешь меня посватать? Теперь я поняла, кого ты мне показываешь: это ведь Санду, сын Юрие? Не знала, что сынок теперь в собственное плавание отправился, — едко процедила я. — Противник здесь — только ты сама для себя. Санду хороший парень. К подмастерьям своим ласков, но строг, — их здесь, кстати, тьма-тьмущая: вишь, как беснуются, готовятся к бою кулачному! Хозяйство он держит не хуже своего отца. Вы торг ведёте с северянами, а он поставляет свои шкуры только до Киева. С ним ты сможешь с матерью на свою малую родину съездить, понимаешь? — Всеслава тряханула меня за плечи. — Он себе невесту искал ещё восемь лет назад, да только не было тут тогда той, что понравилась ему, вот он в работу и ушёл с головой. Думал, что наладит дела свои, выйдет на торговлю по жилам большим, и потом уже будет себе невесту достойную искать. Вы своё ремесло объединить можете, — молодая женщина перешла на возбуждённый шёпот, как будто это её судьба сейчас решалась. — Поэтому думай скорее, время на исходе. — Что? Но почему?.. Я не успела договорить, как обходивший по кругу заводила князя, который выдёргивал из толпы хохочущих девушек, схватил меня за руку, и я последовала примеру остальных. Недоумённо хлопая глазами, я оглядела девушек: они вдруг стали прихорашиваться, приглаживать локоны и перекладывать косы, расправлять юбки и платья, ровнять мех. Наконец, выхватив из толпы зевак ещё пару девиц, парубок громко объяснил: — Как все вы знаете, призом кулачного боя во все века являлась ратующая за своего бойца дева. А, ну теперь всё стало понятно. Пока парни на другом конце площади радостно улюлюкали и присвистывали, подмигивая понравившимся девицам (среди которых у некоторых юношей были их невесты и любимые), я прыснула от смеха. Вот глупая! Как я могла не понять, для чего этот парубок вытолкнул нас! — В честь богини весеннего пробуждения, да прольётся кровь молодцев и окропит снег, дабы тот поскорее сошёл и первая жертва дня Встречи Медведя поскорее дошла до Матери-Земли! По звуку рога — да начнётся битва! Толпа взорвалась криками и звоном кружек. Парубок расставил нас перед чучелом Марены в одну линию, на расстоянии примерно двух саженей друг между дружкой: всего девушек, вместе со мной, оказалось двадцать одна. Пока девушки строили глазки бойцам по ту сторону площадки, я весело их оглядела: один другого краше, статные и задорные они разогревали друг друга, сбиваясь в небольшие компашки. Затем, переговорясь с парубком, каждый желающий юноша стал подходить к одной из девушек, что-то шептал ей, и если та, краснея, кивала доброжелательно — отдавал девушке свой пояс, которым была перевязана рубаха. Ко мне подошёл высокий черноволосый юноша, имя которого я не знала, и взял меня за руку. — Милослава, краса моя, ты сохранишь его? — спросил он, глядя с нежностью и надеждой мне в глаза. Было неловко осознавать, что я даже имени парня не знаю, однако, я приняла его пояс, и он самолично повязал его мне вокруг талии, чувственно прижимая к себе. Юноша был настолько высоким по сравнению со мной, что подбородок его легко лёг на мою макушку. — Имя моё Светозар, — ухмыльнулся юноша, ощущая мой трепет, а затем отстранился и, подмигнув, пошёл обратно к бойцам. Я шумно выдохнула. Ухаживания становились всё смелее и неожиданнее. За пару минут ко мне подошёл десятерик парней разных родов; поясов я приняла семеро. К остальным девушкам подходило не более пяти бойцов, считая то, что среди многих были их женихи. Такова уж была традиция: даже замужняя или помолвленная дева должна была принять хотя бы пару поясов, ибо это издревле было символом надежды девушки на победу своего суженного (или просто симпатичного ей парня), ему же это давало сил и вырисовывало цель, за которую он боролся. Исключение составляли случаи, когда девушке не нравился обладатель кушака — тогда она имела право не принимать надежд юноши. Вдруг все звуки на поле затихли. Я повернула голову и увидела, что огромный резной балкон теремного дворца, что стоял ровно перед площадью, наполнился людьми. Тут из глубины залов на него вышел князь Рогволод, а за ним, подобно тени, прошла и княжна. Широкое лоснящееся лицо Рогволода, обрамлённое густой русой бородой и волосами до плеч, источало серьёзность и почти что суровость. Он остро зыркнул на княжну Рогнеду, и та покорно уселась подле него — бледная и хмурая — в глубокое обитое овчиной кресло. Толпа вокруг возбуждённо зашепталась, пускаясь в пересуды, однако, как только князь хитро ухмыльнулся и еле заметно кивнул головой, парубок, устраивающий кулачный бой, пронзительно крикнул, и один из скоморохов, совсем ещё юный мальчик, огласил площадь утробным зовом рога. И тут мои уши пронзил оглушающий гул сотен голосов. Две стороны разгорячённых, словно два стада беснующихся туров, бойцов яростно схлестнулись между собой. Снег разлетался из-под ног, словно крошащиеся искры огня. Некоторые девушки даже в страхе взвизгнули, насколько оглушительным оказался бой. Юноши били друг друга, кто-то порой вылетал из огромного клубка пота и криков — таких считали проигравшими. Те, кого повалили наземь на лопатки, тоже считались выбывшими. Со всех сторон от линии девушек и толпы зрителей слышались выкрикиваемые имена, за кого те болели, а я стояла, заворожённая красотой боя, что развернулся едва ли не у моих ног, и всё не могла решить: а чьё имя выкрикивать мне? За кого болеть? И есть ли среди этих принятых мною кушаков тот самый, которым я хотела бы саморучно опоясывать любимый стан своего единственного по утрам? Вдруг, среди месива яростного боя мелькнул зоркий серебристый взгляд. Губа Светозара нещадно кровила, бровь была рассечена, но в глазах горел огонь жажды победы. Взгляд мой не мог оторваться от его глаз, и я жадно дышала через чуть приоткрытые губы, словно сама была в жаре боя. Юноша хищно улыбнулся, прищурив глаза, и тогда я робко улыбнулась ему в ответ, аккуратно положив на тонкий чистый снег охапку расшитых поясов. И остался один лишь его пояс, сжимаемый в моей белой, трясущейся ладони. Глаза юноши распахнулись, и он вдруг звонко рассмеялся грудным басом, задрав голову вверх, а после с новыми силами, ревя, бросился в самую гущу боя. Я почувствовала, как ком подходит к горлу. Почему-то сейчас отчаянно захотелось, чтобы он вышел из него целым и невредимым. Целым и невредимым для меня. Я обернулась и посмотрела в толпу, ища глазами мать. Та смотрела на меня со слезами на глазах, а Всеслава крепко держала её за руку, призывая держать себя в руках. На мои ресницы выступили слёзы, но я сама не поняла, почему. Тем временем, на площади осталась лишь одна пара. Светозар и ещё один юноша, — Кирилл пахарь, кажется, — ходили по кругу, выжидая атаки друг от друга. Вдруг Кирилл с гулким рёвом, который тут же повторила толпа, бросился на Светозара. Тот юрко увернулся и, пропустив юношу мимо, молниеносно всадил противнику локтём в поясницу. С гулким вздохом Кирилл упал лицом в снег, а Светозар тут же осел на него, перевернул и стал наносить удары, подобные наковальне в кузнях. Оглушив противника тремя ударами в обе скулы, он тут же встал, стараясь отдышаться. Я почувствовала, как у меня подгибаются колени, и изо всех сил пыталась не рухнуть. Смотреть на это игрище стало выше моих сил, и я ощутила расслабление, на грани истерики, когда победитель, смывая кровь с подбородка, обернулся ко мне. Только сейчас я заметила, как сильно сжимаю в обеих руках его пояс, и как у меня, оказывается, дрожит тело, хотя эта горностаевая шуба была моей любимой и самой тёплой из всех. Под беснующиеся радостные поздравления зрителей, юноша, не отводя от меня сосредоточенного взора, направился ко мне. В дюжину шагов он преодолел всё расстояние между нами и прижавшись вплотную, заглянул мне в глаза, хватая моё лицо в свои руки. Сколько чувств было в этом взгляде! Он словно искал у меня молчаливые ответы, его же блеск глаз выдавал волнение и ожидание, радость победы и сосредоточенность взрослого мужа. Я почувствовала, как обмякаю в его руках — от молодого мужчины исходила такая сила и энергия, что голова шла кругом. Я заставила себя открыть глаза, и в этот момент Светозар заметил слёзы в уголках моих глаз. А затем, шумно выдохнув, парень несдержанно впился в мои губы. Вкус чужой крови и чувственного напряжения опьянили меня. Мягкие губы юноши страстно сминали мои, и я наконец почувствовала себя в своём теле. Руки мои распахнулись и, всё ещё сжимая в одной ладони пояс Светозара, я обхватила его широкую молодецкую спину. Собственная талия, казалось, вот-вот переломится от того, как крепко прижимал к себе юноша. Кровь хлынула к щекам, а губы победителя любовно лобзали мои, совсем неумелые. Победителя. Моего победителя. Почувствовав влагу на своих губах, Светозар нехотя оторвался от меня, вопросительно глядя в мои глаза затуманенным взором. Слёзы катились по моим щекам, а ноги уже не держали, и если бы не сильные руки мужчины, то я бы без сил рухнула наземь. Улыбаясь, парень большим пальцем смазал дорожки от слёз, и мы с ним тихо рассмеялись, прикасаясь лбами друг к другу. В тот момент всё изменилось. Позже мама выхватила меня из объятий Светозара и потащила за собой. Я провожала опешившего парня мягкой улыбкой, после чего обратила всё внимание на движение толпы. Все полочане двигались за околицу к северному лесу. Скоморохи и шуты возглавляли шествие по крутым холмистым лугам приречья, заснеженных последним снегом этой весны. Солнце скрылось за облаками, окрашивая всё пространство в серые цвета загадочности и мрака. Мама без слов тащила меня вперёд, и я решила оставить все вопросы и разговоры на потом. Наступало время главной жертвы. В лес все без исключения зашли в молчании. Высокий снег достигал бы колена, если бы не мужчины, что перед приходом жителей расчистили дорогу к алтарю. Жертвенник находился глубоко в лесной чаще, и дорогу нашу по обе стороны украшали широкие голубые ели, сосны и пихты. Наконец, лесная дорога расступилась, и мы оказались на огромной поляне в глубине которой находился небольшой храм. По кругу поляны были расставлены молчаливые идолы, высотой повторявшие высь древних деревьев. Они были здесь задолго до того, как был поставлен град Полотеск, и были завещаны нам нашими древними предками, чтившими природу встречи весны, так же, как и мы. Мужские и женские лики грозно смотрели на центральный идол. Идол вечно юной и живой богини Лели воздел руки к небу, прося у своего мужа, весеннего Ярилы, благодати на окаменевшую за долгую зиму землю. От неё к другим идолам вокруг были прорублены в снегу глубокие каналы, а перед ней была расчищена широкая площадка. Все люди с замиранием сердца ждали их. Посланники Богов, глас Всевышних. Волхвы вышли из далёкого храма. Молчаливые столбы перед ним резами указывали слова, которые надобно возносить к Богам при вхождении в храм для создания и напоения силами жертвенной плоти, и при сотворении обряда. За тремя волхвами, одетых в белоснежные одежды, прошли их ученики, ведущие между собой тура. Толпа ахнула, смотря на это диво. Дикое животное безропотно шагало между учениками, ведомое толстым канатом, обмотанным вокруг шеи. Волхвы встали перед идолом Лели и воздели руки вверх, — высокие и могучие, мудрые и бескорыстные, — а затем проговорили: — Холод обернётся теплом, смерть обернётся в жизнь, дабы свершилось это, пусть же тепло тела покинет хозяина, обрекая его на холод, а жизнь отойдёт в руки смерти. Из хижины вышла девушка. Я не знала её. Никто не знал. Возможно она жила среди Отрёкшихся в северных лесах, но никто не знал, кто она. С закрытыми глазами девушка прошла к алтарю и безропотно оголила себя, бросив платье в снег. Чёрная блестящая шерсть тура ярко выделяла белоснежную кожу юной девушки, что подошла к животному, обнимая его за шею. В этот момент тур тоже закрыл глаза, вместе с девушкой погружаясь в жертвенный транс. Она сама выбрала себя. Жертву могла принести только желающая. — Пусть нерождённая жизнь уйдёт к Земле и напитает её соками плодородия, — промолвили волхвы, и белки глаз их закатились, отдавая весь свой взор куда-то глубоко внутрь, за пределы того, что способны понять люди. Девушка ласково потёрлась головой о шею животного, и тур ухнул, выпустив облако ледяного пара из ноздрей. Жертва оседлала широкий круп зверя, припадая телом к его спине и шее, а затем стала горячо тереться промежностью о выступающие позвонки животного. Испарина выступила на её лбу, и глаза обоих животных были по прежнему закрыты. Тур стоял недвижно, и лишь густые облака пара выдавали его готовность к совершению продолжения потомства. — Так прольётся же кровь! Прими дар наш земной, богиня-роженица! — громогласно объявили волхвы. Ученики Всеведущих прошли к жертвенному пласту. Девушка выпрямилась и улыбка украсила её бледные, замерзающие губы. В это мгновение рука юноши скользнула по её шее и кровь водопадом поструилась на тура, а тело её обмякло, дергаясь в последних припадках угасающей жизни. Другой ученик вонзил нож по самую рукоять в шею тура, и тот, громко заревев, дёрнулся, а потом клинок сделал оборот полукруга, прорезая глотку. Тур и седлавшая его пару секунд назад дева с грохотом упали на деревянный жертвенник, образуя холм жертвы. Кровь с их тел быстро заструилась по каналам мимо нас и все жители зачерпывали в ладонь жизненную влагу, то испивая её, то вырисовывая на своём лице символы плодородия и любви. Я обмакнула два пальца обеих рук в жертвенном канале, и вязкая кровь украсила мои щёки двумя ровными полосками. Я глубоко вдохнула морозный воздух в лёгкие. Вторая жертва была принесена. Гуляния продолжались до захода солнца. Люди пели и танцевали. Огромное чучело Марены весело горело в спускающихся сумерках, а народ выплясывал вокруг неё хороводы. Искры пламени от неё и других дюжин костров протапливали тонкий снег, прорываясь к земле. Хохочущая, хмельная Василиса налетела на меня, сразу же обнимая. — Ах, Милослава!.. — протянула она. — Как я за тебя рада! А что за диво было на кулачных боях!.. Да все об этом только и говорят. Никогда ничего более красивого не видела. Так вы что же теперь, жених и невеста? — Не им такое решать, — улыбаясь сказала Всеслава. — Мама её правильно сделала, что увела оттуда. Ещё ничего не решено, хотя они с отцом, конечно, рады, что поиски увенчались счастьем. — Правильно, правивильно… — недовольно лепетала девушка, качаясь. — А я вот не хочу быть правильной! Мы — свободный народ! Разве не этому нас учит Ярило? — Этому, но надо же знать приличие, — недоумевала Всеслава. — Да зачем это вообще! — смеясь, влилась в нашу компанию Алма с кружкой хмельного мёда в руках. — Легче нужно быть, Всеслава. Не все женихи за нетроганными ходят! Ярило, бог любовных дел, как нам говорит? «Что б на Купала каждому парню была своя девица. Поле радости ваши сохранит и мне донесёт». — Но сейчас же не Купала… — всё пыталась оправдаться Всеслава, чувствуя, что битва её заведомо проиграна. — Ну и гори оно огнём! — закричали девушки, и посмотрев друг на друга, жарко прильнули друг к другу. Я ахнула, как заворожённая смотря на подруг. Сполохи ночи и костра разгорячили их лица и целующиеся губы. Звонко разъединив губы друг от друга, они взяли под руки подошедших к ним юношей. Всеслава смотрела на них с материнской укоризной. — Мы в хату, — игриво произнесла Василиса, щёлкая по носу парня, обнимавшего её за талию. — Василиса, ошибку совершаешь, — вздохнула Всеслава. — Да? А ты с богами поспорь, — лишь ответствовала та и, развернувшись, их компания направилась к лесным избам в обратную дорогу. Я чувствовала что-то неведомое мне до сих пор. Огонь внизу живота разгорался, подобно соломенному кострищу в центре площади. Мне жутко захотелось пойти за Василисой и Алмой, однако, в мыслях подле меня был только Светозар. Повинуясь дикому желанию, на грани безумия, я стала рыскать по полной людей площади. Запахи огня, еды, жареного мяса и пота смешались у меня в голове, и в мыслях было только одно: «Светозар, Светозар… Ты мне нужен. Однако взор поймала лишь Всеслава, встряхнувшая меня за плечи. — Даже не думай! — перекричала гомон голосов она. — Тебя я уж сохраню. Ещё успеешь намиловаться с ним… Кажется, она хотела сказать что-то ещё, но вдруг ошеломлённо замерла. Молодая женщина смотрела на что-то позади меня, и вдруг от лица её отхлынула кровь. Хмель, ударивший в голову, заставил меня пару секунд поразмышлять над этим, а затем я обернулась по направлению её взгляда. На горящем чучеле высотой выше княжеского терема проявился силуэт. Неясные белесые очертания на фоне чёрного звездного неба собрались в белое полотно, в которое была одета женщина. Чернявые волосы её уродливо свисали мокрыми прядями, а на животе краснело алое пятно, капающее на горящее чучело кровяными соками. На месте падения капель солома вспыхивала сполохами, раззадоривая горение. Женщина выпрямилась и уставилась пустыми глазницами на нас с Всеславой. Меня как громом поразило: с высоты чучела на нас смотрела Марена, варяжская жена. Кровь в жилах заледенела, и я яростно протёрла хмельной взор запястьями. Открыв глаза, я едва не вскрикнула, и волосы встали дыбом: Марена стояла передо мной, и ледяное дыхание её ощущалось на моём лице. — Празднуете? — спросила она, открывая гнилистый рот. Я услышала, как Всеслава подле меня глухо простонала. — Не долго вам осталось пировать. Вы забыли обо мне, так я напомню. Воздам вам за всё, что вы сделали со мной! За то, как никто не помог, и даже после смерти просто отдали волкам на съедение. Это — моя месть, и это — ваш рок. Леденящее видение исчезло и в следующее мгновение Всеслава во всю тащила меня сквозь толпу. Я оцепенела настолько, что не могла даже размышлять, куда она меня ведёт. Издалека послышались яростные крики и топот ног, а толпа на площади, растерявшись, заволновалась. Кто-то толкнул меня, и я влетела в спину какого-то мужчины. Вдруг, отойдя от него подальше, он падает наземь замертво; из его груди торчит оперение стрелы. Громкие крики оглушили меня со всех сторон. Отовсюду полилась кровь: неизвестные люди с топорами и мечами кидались на полочан, отрубая им головы и перерезая пополам. Истошно рыдая, я понеслась, куда глаза глядят. Мимо ушей свистели стрелы, тут и там к ногам падали разрубленные тела моих родичей и земляков. Вдруг я слышу знакомый возглас и поднимаю глаза. В десяти шагах от меня стоит мама. Я порываюсь подбежать к ней, как вдруг замечаю расползающееся пятно на её белоснежном наряде. Третья, последняя жертва была принесена. Собственный крик оглушает мои уши. Сердце, не выдерживая осознания, надломляется, а мама, последний раз смотря на меня, со стоном падает ниц. Я судорожно протягиваю к ней руки, крича о помощи, и в этот момент что-то ужасно тяжёлое ударяет меня по темени. Я погружаюсь в боль.