В кармане кондомы, А значит, мы живы.
Гэвин очнулся в реанимации. Мысли в голове плыли сквозь белый шум неторопливо, как огромные рыбы. Он пытался попросить воды, но трубка не давала говорить; хотел дернуть за рукав халата одну из медсестер, но руки были привязаны. Разбитое сознание снова утащило в темноту. Он выныривал из забытья еще несколько раз — смазанные больничные образы двоились и кружились перед глазами. *** Гэвин разлепил веки. Стальной взгляд стал внимательнее. Рид повернул голову, смотря на RK900 из-под ресниц. — Чего, — он закашлялся: слова драли сухое горло, — и застонал от того, как сместился дренаж. — Чего уставился? Андроид молчал. Наконец, он разомкнул губы и произнес: — Двое суток вы находились в медикаментозной коме, детектив, под аппаратом искусственной вентиляции легких, — он снова умолк. А потом добавил, поясняя: — Обильное внутреннее кровотечение. Он встал, рассматривая Гэвина сверху вниз. — Практически полное переливание крови. — С какой стати тебя это волнует, консерва? Уж не девиантнулся ли ты из-за меня часом? — он с насмешкой, щедро замешанной на злости, уставился андроиду в глаза. Гэвину показалось, что в него вливают не донорскую кровь, а расплавленный свинец. Отвел взгляд. — Я хочу пить. — Пока это невозможно, — RK900 снова опустился на стул около койки. — Ты что, так и будешь тут сидеть? — взорвался Гэвин, но тут же сник. Андроид прищурился. — Да. *** Гэвина мучила жажда. Дни тянулись однообразно, наполненные белой штукатуркой и писком приборов. RK900 иногда уходил под вечер, но никогда не отсутствовал больше нескольких часов. Рид пытался расспрашивать его, куда он уходит, как обстоят дела в участке, что, в конце концов, с его делом. Андроид отмалчивался. Гэвин отворачивался и начинал разглядывать трещины на потолке, а ночью, в бреду, вызванном морфием, они превращались в чудовищ; тянули к нему когтистые лапы — и не было синего диода, чтобы разогнать тьму. В один из таких дней его начало тошнить желчью. Гэвину поставили капельницу, но он был слишком взбешен собственным состоянием и унылой «белой» действительностью и выдрал ее. Открыл глаза, когда крики медсестры неожиданно стихли. В дверях стоял RK900. — Вы ведете себя неосмотрительно, детектив, — сказал он негромко. И перестал отлучаться из операционной совсем. *** Спустя полторы недели врач принял решение снять дренаж и перевести Гэвина в палату. Рид чуть не упал, пытаясь встать с кровати, но на талию легли длинные уверенные пальцы. Гэвин зашипел, отстраняясь: «Не трогай меня, тостер!». Его прошиб холодный пот, когда он, покачнувшись, рухнул в коляску, — от боли и взгляда, которым его наградил андроид. В палате стояли три койки, две из них были заняты. Одну занимал старенький дед с открытым переломом ноги. Он лежал и ждал, когда его отправят в краевую больницу, на операцию, глядя в потолок — и только. На второй был мужчина лет сорока. Через него прошло то ли 220, то ли все 380 вольт (Гэвин не смог в точности разобрать шепотки медсестер): зацепил кабель головой, а вышло через руку, — и в первый раз увидев ожоги, Гэвин содрогнулся. Риду вернули мобильный. Он прочитал, ухмыляясь, сообщения Тины и Хэнка (с припиской от Коннора), написал ответ. Тине — смайликами, Андерсону — ругательствами. Когда врач сказал, что из больницы можно перебраться домой, Гэвин не раздумывал ни минуты. Врач ушел, и RK900 проводил его взглядом. Гэвин сглотнул. — Эрка… — Вы не сможете заботиться о себе самостоятельно, — припечатал андроид, и его голос показался Гэвину мельничными жерновами, сквозь которые его пропустили. — По крайней мере, первые пару недель. Гэвин сжал кулаки, выдыхая через нос. — Да, — он не смотрел на него. — Да, не смогу. Они помолчали. Гэвин бросил на андроида быстрый взгляд из-под отросшей челки. Тот приподнял брови — в имитации изумления, кажется, а может, насмешке. — В таком случае, полагаю, мы пришли к соглашению, детектив. *** Дома было проще и сложнее одновременно. Гэвин надеялся, что квартира поможет собрать воедино осколки, успокоить смятенные мысли; что ее запах и захламленность послужат тем клеем, благодаря которому получится все исправить. Но она встретила Рида холодом и запустением. Только Зеленый, пожалуй, стал еще раскидистее и выше. Гэвин подошел к этому островку свежести, и звук собственных шагов заставил его желудок сжаться. Он оторвал ярко-розовый стикер от лейки, стоящей на подоконнике.«Я выбросила все из холодильника. Тина»
Гэвин покачал головой, усмехаясь привычке Чэнь везде подписываться, даже если в этом не было необходимости: ни у кого, кроме нее, не было дубликатов ключей от гэвиновой квартиры, и ни с кем больше у Рида не было давней договоренности поливать Зеленого, если с самим Ридом что-то случилось. — Привет, Зеленый, — Гэвин потрепал листья растения. — Это RK900. Он махнул рукой за спину. Гэвин мог практически почувствовать, как диод RK на мгновение сбился с ритма, мигнув желтым. — Вы говорите с фикусом. — Браво, Шерлок! — он всплеснул руками и повернулся к андроиду. — Ты, между прочим, обижаешься, когда я зову тебя углепластиковым придурком. Так что это — Зеленый. — Еды нет, тириума тоже нет, — Гэвин вздохнул. — Вы останетесь дома, детектив. — Неужели? — спросил Рид, понимая, что да, останется. Боль, которую он игнорировал все утро, снова подобралась, жаля и тикая. — Ладно, — сказал Гэвин после недолгого молчания. — Ладно. *** RK900… помогал. Он готовил еду, ходил за продуктами, осматривал швы (против последнего Гэвин бастовал особенно, но RK был неумолим). И наблюдал. Андроид смотрел, как Гэвин ест, и тот обжигался; считывал поверхностное дыхание Гэвина, когда прохладные пальцы прикасались к коже его живота. К своему удивлению, Рид не чувствовал неприятия, которое всегда скользило тонкими лезвиями под кожей, когда кто-то находился у него дома. После нескольких дней RK900 воспринимался в квартире настолько естественно, что это пугало Гэвина куда сильнее. Он привык. RK900 проник в его жизнь, отравляя каждое мгновение — своим взглядом, своим вниманием. Гэвина приводила в ярость собственная растерянность — пластмасска не должна была пробиться сквозь его броню, когда он был так уязвим. Андроид видел его внутренности — во всех смыслах. И до сих пор был здесь. «Это ничего не значит, он следует программе», — думал Гэвин, пока его перемалывало при звуке ровного низкого голоса. «Андроиды ничего не чувствуют», — когда его пронзали льдистые глаза. «RK900 — не человек», — каменея от осторожных прикосновений. Но эти мысли утягивали его еще глубже в чернильную темноту. — Пойду проветрюсь, — бросил Рид, накидывая куртку, и хлопнул дверью, не дожидаясь ответа. Он ненавидел гулять по городу. Гэвин стремился занимать работой все свое время, засиживаясь в департаменте допоздна, пока Фаулер не выгонял силой, — так остальные сотрудники решили, что он безжалостно амбициозен и готов на все ради повышения. Когда капитан выставлял его из участка, Гэвин шел в ближайший бар и подцеплял там мальчика на ночь, чтобы трахаться по-животному грязно, потому что Гэвин чувствовал себя слишком человеком. Если же ему этого не удавалось, Рид шел бродить по ночным улицам. Зачарованно наблюдал, как детройтское дыхание вгрызается в темноту неоном и шумом, чувствуя, как грудь оплетают терновые тиски. Когда ноги начинали болеть, он вваливался в бар уже с иной целью. И что бы он ни пил, на языке всегда оставалась горечь омерзения, разбавленная тоской. Гэвин брел, не разбирая дороги, зная: все равно выйдет к реке. Он смотрел и не мог насмотреться. Раньше у него подобные чувства вызывал только город — с его машинами и людьми, домами, огнями, бродячими кошками и небом. Гэвин хмыкнул. Теперь было еще кое-что. Стемнело. Он запустил руку в карман, но сигарет не оказалось. Гэвин зашипел, зная, кто их достал. Шаги начали отдаваться в животе ноющей болью, и он повернул назад. Подходя к дому, Гэвин задрал голову и увидел, что в квартире не горит свет. Действительно, зачем бы он андроиду. Гэвин разделся, не глядя на RK900; тот молчал, стоя в дверях гостиной. В такой же тишине Рид прошел в спальню и укрылся одеялом с головой. Он замерз. *** Следующим утром Гэвин открыл глаза и понял, что не видит. RK900 у кровати вызвал смутное чувство дежавю. — Вы бредили во сне. — сказал он. — Сказали, что люди — изморозь на окне. И все время твердили, что вам холодно. Но каждый раз сбрасывали все одеяла, что я принес. Люди и правда похожи на изморозь, подумал Гэвин. Так мимолетно, холод, холод. — У вас озноб, — андроид тянется, чтобы укрыть его. — Не трогай! Даже мысль о соприкосновении с тканью была мучительна. Простынь натирала и липла к телу, так, что хотелось снять собственную кожу. — Но вы мерзнете. — Просто… оставь меня. Это пройдет, — Гэвин прикрыл глаза, чувствуя приближение первой волны боли. — Я не понимаю, — его голос ввинчивался в виски болезнетворной вспышкой. Во рту пересохло, Гэвин выталкивал слова сквозь зубы, и ему казалось, что они похожи на маленьких рыбешек — склизких, подпрыгивающих в луже на полу. — У меня мигрень, Эрка. Здесь мало что, — он подавил стон, — можно сделать. Гэвин продолжил говорить, потому что речь почему-то приносила облегчение. — Самое тяжелое — в самом начале. Потом все постепенно возвращается. Андроид мигнул диодом. — Что может вам помочь? — Сон, — ответил Гэвин. — Но не сейчас: боль не даст мне уснуть. — Что еще? Гэвин представил, что его мысли — колючие звезды. Он держал их в руках, и лучи распороли его ладони. — Детектив. — Тишина, — иллюзорный запах крови вызывал тошноту. — И разговоры. Он приоткрыл глаза — от черных клякс и мягкого блюра у него уже начала кружиться голова — и увидел алое сияние на виске RK900. — Красный, — брякнул Гэвин. — Детектив, пожалуйста. — Ты должен молчать, а я — говорить. — Это поможет? — Не знаю, я никогда не пробовал, — он снова закрыл глаза. — Не с кем было. Но мне так кажется. — Нет, ты прав, — он зажмурился и надавил кулаками на виски. — Не получится. Ничего не выйдет. Жалобно выдохнул: — Почему всего так много? — Чего? — спросил RK, наклоняясь над ним. — Всего! — Гэвин неопределенно взмахнул рукой. — Запахов, цветов, ощущений. Холода. RK900 выпрямился и начал расстегивать пуговицы своей рубашки. — Мы должны попробовать, раз нет альтернативы. — Что ты… — начал Гэвин, матрас прогнулся под весом андроида. Охнул, когда сильные руки обхватили его поперек груди. — Ты теплый, — Гэвин завозился, прижимаясь теснее. — И гладкий. — И совсем ничем не пахнешь, — совершенно восторженно добавил он, забираясь на RK900 целиком. Голова была пустая, но тяжелая, боль давила на виски. — Я могу усилить подогрев, если хотите. — Нет, так хорошо, — Рид потерся щекой о безволосую грудь — Теперь, детектив, вторая часть плана. Вы будете говорить, а я буду слушать. По телу Гэвина прошла болезненная дрожь, агония прижгла раскаленным железом. Он замотал головой. — Нет, Эрка, я не могу, не могу… — Ну же, Гэвин. Расскажи мне. Его имя, произнесенное андроидом, заставило Гэвина всхлипнуть, и он забормотал: — Я называю это «слепые дни». Я ничего не вижу, когда приходит мигрень и пытается вскрыть своими когтями мой череп. Не вижу следов, которые оставили птичьи крылья на небе. Эрка, представляешь, если бы только можно было перенести их на бумагу, это была бы самая прекрасная соната на свете, блядская музыка сфер бы рядом не стояла, но разве можно объять небеса?.. Я не вижу, как заря опускается на дно реки и засыпает там, а ведь я ходил к ней вчера. Я всегда выхожу к реке, когда не знаю, куда иду. Не вижу, что ей снится, хотя раньше мог писать красками ее грез на изнанке век. Сегодня там только тьма клубится, неясная, глухая. Он замолк, и RK900 поощрительно погладил его по лопаткам. Гэвин набрал в легкие воздуха и прошептал доверительно: — В слепые дни можно полагаться лишь на осязание. Я чувствую, как вздыхает дом кончиками пальцев. Улавливаю отзвук бури, которая разразится вечером, и он проходит сквозь меня, как ток. Осязание становится острым, но оно не заменит зрение, только принесет новые страдания. Гэвин почувствовал, как руки крепче сжали его. — Я не могу ступить босыми ногами по полу, потому что доски запоют песню о том, как они были соснами, как медовый солнечный свет золотил их иголки, о своих мечтах стать кораблями, и где бы они побывали тогда. И я услышу. Я не могу надеть свитер, хотя замерз, потому что он вопьется в тело хуже сотни иголок и нашепчет историю о маленьких ягнятах и бабушках. Гэвин запнулся, хихикнув. — Маленьких старушках в креслах-качалках, с очками на кончиках носов. Лица их похожи на печеные яблоки, а руки теплые и мягкие, как свежий хлеб. И я услышу. Головная боль немного отступила, однако вместо этого потянуло где-то за грудиной. — Я мерзну, мерзну, мерзну. Я ничего не вижу и не могу ничего коснуться. И на моих костях расцветают ледяные цветы. Узоры горят синим холодным пламенем, и я лишаюсь последнего, потому что уши наполняются треском костра и мороза в непроглядную ночь, а легкие — дымом. Я слеп, глух и не чувствую ничего. И тогда… Гэвин сглотнул. — Я исчезаю. Стук сердца оглушил его. Это ведь его сердце? Тириумный насос RK900 не может звучать так заполошно. — Нет, Гэвин, ты не исчезаешь. Ты здесь, — ему чудится ласковое прикосновение губ к макушке. — Спи. И Гэвин заснул.