cypher 8

Юнги держит дрожащее в припадке тело, будто полегчавшее в несколько раз сейчас, боль точно притупляет оставшиеся ощущения, не относящиеся к ней. Чонгук открывает дверь переднего сидения форда вибрирующими от испуга руками, пытается перехватить Чимина, помочь первому, но тот лишь рычит на него, не позволяя прикоснутся к своему. — Первый, напиши потом, как он, — поджимает губы парень, наблюдающий за тем, как Юнги осторожно укладывает Пака и захлопывает дверь. — Обойдешься. Мин вдавливает педаль газа в пол так, что кажется, он сейчас проломится под натиском, пока они едут к дому Чимина, адрес которого бросил Тэхен. Вынимая всю силу из форда, первый не может сосредоточить свои мысли на чем-то одном. Он злится на шестого почему-то, бросает взгляды на содрогающегося в рыданиях Чимина, нервно кусает кровавые и без того губы и стискивает в своей шершавой и горячей влажную ладонь парня, старается передать ему как можно больше без слов. Но Юнги понимает: Сконцентрировать мысли ему нужно на одном. Чимине. Чимине, сжавшимся от боли, подкинутой судьбой, которой смотрится так сломано. Чимине, которым забита вся и без того болящая голова в последнее время. Чимина, к которому он проникся чем-то невозможным. Шуга никогда и подумать не мог о том, что сможет чувствовать. Вся его жизнь состояла из бесконечных тусовок, бэдтрипов, скручивания косяков и ветра, вечно гуляющего в голове. Но с появлением Чимина в его никчемном существовании, кто-то будто повернул рычажок с off на on. Юнги стал познавать новую, еще не открытую для него вселенную эмоций. Пак явно что-то перевернул в нем, испытывая лишь негатив по отношению к сайферу. Юнги подхватывает хрупко-мускулистое тело с невообразимой легкостью, чувствует уже мокрый ворот своей футболки и пытается открыть поцарапанную дверь ногой. Парень в его руках все еще дрожит. — Чимин-а, ключи, — шепелявит Мин, стараясь не испугать децибелами уязвимый сейчас слух парня. В ответ он получает лишь неразборчивое бормотание, похожее на «она не заперта» с всхлипом через каждое слово. Мышечный орган, называемый сердцем, делает болезненный кульбит. Он проходит в темное пространство, где витает лишь запах алкоголя, табака и сырости. Чем-то это напоминает ему свою квартиру, только вот кислого запаха травы не хватает, от мысли которого сейчас почему-то блевать клонит. Юнги ставит парня на ослабшие ноги, которые, подгибаясь, лишают рыжеволосого равновесия, но Шуга быстро соображает: удерживает тело, вновь прижимая к себе, и защелкивает дверь на замок. — Юнги, пожалуйста, давай уедем отсюда, — тишину квартиры разбавляет хриплый гнусавый голос, — Я не могу здесь. Мне сложно тут находиться. Я, здесь, — всхлип, — Тут, до сих пор, — громкий плач, затопивший весь организм Шуги. — Малыш, пожалуйста, успокойся, давай просто полежим немного? — Юнги поднимает парня за бедра, вжимая в свою грудь его лицо, чтобы он почувствовал стук сердца, так пиздец бешено бьющегося сейчас, — Ты устал, надо поспать, хорошо? Первый опускает Чимина на не заправленную кровать, постель которой не меняли, скорее всего, очень давно. Повсюду крошки, куски грязи с ботинок, смятые плакаты, бычки скуренных до фильтра сигарет. Оказывается, в чем-то они похожи. Комната, слившись с душой, передает состояние ее хозяина. Всхлипы вдруг прекращаются, оставив пространство в оглушающей тишине. Юнги уловил эту резкую перемену и сразу же посмотрел на застывшего парня. — Юнги, — Чимин поднимает опухшие, с воспаленными капиллярами глаза, смотрит взглядом, полнейшим ужасающего испуга. — Чимин? Что случилось? — Юнги, пожалуйста, — из глазных яблок снова брызгают искры холодных слез, — Юнги, не оставляй меня, прошу. — Чимин, — Шуга наполняет легкие горьким воздухом до упора, — Я останусь с тобой на всю ебанную бесконечность, что вижу в твоих глазах. Взгляд рыжеволосого меняется на полный неверия, брови вновь заламываются, что Юнги тянет шершавую жилистую ладонь к холодной мокрой щеке. Чимин тут же перехватывает ее, начинает лихорадочно целовать, прислоняется своим носом к ней, перебирает каждый палец, словно важнее этой руки в жизни сейчас ничего нет. Хотя, кто сказал, что это не так? — Чимин-ни, тише, хватит плакать, — Юнги кладет обе руки на лицо Пака и целует с осторожностью, лишь слегка покусывает разъебанные от слез и нервов губы, проталкивает воздух в рот парня, дабы хоть немного выровнять бушующие дыхание, — Спи, малышка, — Первый касается теплого от лихорадки лба губами и устраивается за спиной Чимина, обхватив грудную клетку того со всей силы. И все-таки слеза срывается со слипшихся ресниц.

***

Юнги открывает глаза, кажется, не спав и секунды из отведенного. Он не может определить точное время суток, но лучи слабого солнца гуляют по стене, увешенной изодранными, висящими кусками, обрывками, плакатами с неровными бумажными кроями. Секунды уходят на рассмотрение старых, рассыпанные по полу пустые и смятые пачки сигарет, вещи, комом закинутые в незакрытый шкаф, а потом первый отвлекается, слыша тихое дыхание сбоку, щекочущее его кожу сквозь тонкую ткань застиранной футболки. Чимин. Голова спящего Чимина покоится на плече Юнги, рыжие грязные волосы, которые отрасли безумно и теперь демонстрируют черные корни особенно ярко, спутаны и липнут к высохшим соленым дорожкам слез на впалых, серых от горя щеках. Лицо парня, пусть и погруженного в мир грез, изображает печальные эмоции, судя по заломленным к переносице бровям, пушистым темным ресницам, что трепещут, бросая тени на кожу, и по зрачкам, бегающим под закрытыми веками. Юнги нестерпимо видеть боль человека, которого он уже любит, неожиданно, но слишком сильно. Первый всегда все делает полностью, нет никакой середины. Сигареты курятся до фильтра и до горького кома в горле, трава — до цветных кругов перед глазами и воздуха потяжелевшего, пока руки дрожать не начнут, пиво — до речи не связной и ног подкашивающихся, до дна пустой жестянки. Чимина Юнги тоже хочет до конца. До конца любить, целовать, наслаждаться худым, но сильным телом, заботиться, пока не сдохнет в грязной подворотне, обкуренный и пьяный, но с ним. И первый поднимается тихо, чтобы не потревожить и без того беспокойный сон, поправляет пряди, сбившиеся к глазам, как-то нежно и от этого особенно непривычно, выходит в маленький темный коридор, тихо прикрывая хлипкую деревянную дверь. В воздухе пахнет дешевым вином и горящим недавно табаком пропитавшими своими ароматами все крохотное пространство убогой в своем одиночестве квартиры. Единственно окно на кухне распахнуто, будто Чимин не боится ничего и пускает к себе холодный осенний ветер смело, бесстрашно. Стихия колышет тонкий уже серый от времен и отсутствия стирки тюль. Юнги крадет себе время на подумать и покурить, чтобы успокоить мысли и себя, подготовиться к волне чиминовой боли и своему нахождению непременно рядом. Сигарета горит медленно в тонких разбитых в кровь пальцах. Юнги затягивается и его тошнит от никотина впервые в жизни, но он не останавливается, затягивается и затягивается, смакует вкус дыма на языке под тихие завывания ветра и шуршание ткани, прикрывавшей грязной вуалью оконные створки. — Привет, — хрипит голос сзади, а Юнги все еще вглядывается в серую улицу за стеклом, но на голос оборачивается почти мгновенно, чувствуя головокружения, видя только глаза с красными белками вокруг карей радужки. — Как ты? — спрашивает первый и тушит окурок прямо о подоконник, ради того, чтобы потом зацепить пальцами тонкое запястье с переплетением десятков нитей и металлических цепей. — Кажется, я вчера умер, — Чимин хрипит в его широкое плечо, а Юнги дышит лишь запахом пота и почти выветрившегося одеколона парня, пока тот держит накатившие вновь слезы, первый чувствует это по дрожи вмиг ставшего маленьким в объятиях тела, — но ты теплый, поэтому, думаю, что это, блять, не так. Ладонь первого зарывается в жесткие волосы на затылке, гладит нежную кожу головы, пока он сам целует обнажившееся ухо, губами ласкает раковину, вкладывая любовь и больше, Чимин всхлипывает тихо, но пронзительно, прорезая болью барабанные перепонки. Юнги прижимает его сильнее, надежнее, крепче, стремясь впитать то, что накопилось в душе этого незаслуживающей. — Ты живой, и я рядом, — первый отстраняется на ничтожные миллиметры, только чтобы заглянуть в наполненные кристаллами слез глаза, — смотри, я с тобой. — Всегда был, — Чимин улыбается слабо и ладонь холодную на щеку колючую укладывает, — ебанный первый из чертового сайфера. — Всегда буду, Чимин, — выдыхает первый в умытое солью слез лицо, а потом прижимается своими кровавыми губами к чужим, искусанным, целует медленно, тягуче, пробуя на вкус всего Чимина, его слабую болезненную горечь и становящуюся любимой с каждой секундой сладость.