Туманное поле экспериментов

Отец лучшего друга Эвана работал начальником их металлургического завода, фактически же являясь вторым человеком после Макмиллана-старшего. А значит, Арчи уважал его. Уважал за его преданность и надёжность — и такая честь выпадала немногим. И потому как Эвану запрещено было общаться с детьми «червяков-рабочих», он волей-неволей сблизился с Томом, младшим сыном начальника. Эван знал Тома всю свою сознательную жизнь, и они буквально выросли вместе, хотя Том и был старше его на год. Том поддерживал его во всём и всегда был рядом в трудную минуту. В тринадцать Эван увлёкся социалистическими учениями, в четырнадцать он пытался посодействовать созданию профсоюза рабочих, но в конце концов отец выбил из него всю эту дурь, и он оставил попытки перечить ему. Кроме одной. Он не мог перестать рисовать. Том же увлекался фотографией и зачастую звал Эвана с собой на поиски живописных мест. Они могли часами бродить по лугам и оврагам, выжидать момента, чтобы запечатлеть скачущую лошадь или пролетавшую стаю диких уток, засыпали бок о бок с первыми лучами солнца после того, как Тому удавалось поймать «тот самый оттенок предрассветного неба». И это не могло не вдохновлять Эвана. Зачастую он лишь срисовывал фотографии Тома, добавляя в них больше красок, которые не могла передать несовершенная плёнка, но которые сияли так живо в воспоминаниях Эвана. А потом началась война. Эван вынужден был много помогать отцу, чтобы перепрофилировать производство на военные рельсы — так их завод начал выпускать детали будущих бомбардировщиков, призванных избавить мир от нацизма. Эвану нравилась идея помогать людям, но его отец, казалось, делал это только ради прибыли. Старший брат Тома ушёл на фронт, и Эван боялся, что через год вслед за ним уйдёт и Том. Эвану было шестнадцать, когда одним холодным декабрьским утром 1940-го Том позвал его на очередную вылазку для фотосъёмки, и Макмиллан не мог отказаться. Ночью были заморозки, но снег так и не выпал, а потому сырой морозный воздух неприятно сдавливал лёгкие. Они выдвинулись, как только рассвело, и долго поднимались по некрутой сопке, пока наконец не вышли на плато, разрезанное мелкой речкой. Эван молчал почти всю дорогу, погружённый в собственные беспокойные мысли. — Ты как? — голос Тома выдернул его из размышлений. — Тебя призовут в армию в следующем году, — не стал скрывать своих тревог Эван. — Не призовут, — спокойно улыбнулся Том. — Я хочу уехать из страны. — Уехать? Куда ты сейчас уедешь? — тут же в недоумении всполошился Макмиллан. — Думаю, война скоро кончится. Улечу в Париж, открою собственную фотовыставку, — мечтательным тоном произнёс Том. — Поехали со мной. Эван уставился на друга в неверии. Неужто тот бредил, что за безумные мысли заполонили его голову? — Ты в своём уме? Нам нужно помогать отцам! Они пашут не покладая рук! — моментально разгневался Эван. — Брось эти глупости, Томми! — Глупость — оставаться здесь и всю жизнь горбатиться на заводе твоего полоумного папаши! — выплюнул Том. В следующее же мгновение Эван набросился на него с кулаками, словно что-то в его голове щёлкнуло. Он должен быть верен семье. Иначе никак. Так что слепая ярость охватила его, он повалил Тома на землю, вихрем налетая сверху, и занёс крепко сжатый кулак над его лицом. Над его прекрасным лицом. Воспользовавшись секундным замешательством оппонента, Том вмиг перехватил руки Эвана и умудрился опрокинуть его на спину, потому как был выше и сильнее его, а после уселся сверху сам. Однако удара так же не последовало. Вместо этого он наклонился к самому лицу Макмиллана и принялся всматриваться в его зелёные глаза. Эван замер, вглядываясь в ответ, его дыхание сбилось из-за приступа гнева и нелепой попытки подраться. И вдруг Том робко, почти невесомо, прижался к его губам. Эван закрыл глаза, ощущая, как его тело полыхало от переполнявших его неизведанных чувств. С неба посыпались первые в этом году редкие снежинки, со временем превращаясь в настоящий снегопад. Через несколько месяцев Том действительно бросил всё и уехал в неизвестном направлении. Эван остался с отцом — он не мог позволить себе предать его. Предать семью. Никогда. И всё же вечерами Эван подолгу рисовал, сидя в своей комнате и вспоминая мгновения запретных прикосновений, что обжигали его кожу, точно пламенем, и нежные поцелуи, что сводили с ума. Он скучал по Тому. Но воспоминания о нём таяли с каждым днём всё пуще: хрупкие, словно первый снег. Пока наконец не растворились в пучине рутинных забот и нравоучений отца, пока не стали казаться сном или выдумкой. Через несколько лет Макмиллан получил письмо полностью на французском языке от незнакомого ему мужчины, сообщавшее, что Том умер от столбняка. И в тот момент Эван осознал, что совершил, возможно, самую большую ошибку в своей жизни.