***
Макмиллан открыл глаза и вдохнул полной грудью. Он опустил взгляд и ощупал своё тело — как новенькое. Эван помнил, как его рёбра были разломаны, а в грудной клетке отчаянно стучало сердце, пока чёрный коготь не пронзил его. И вот он снова очнулся здесь, в своём поместье, словно ничего этого и не было. Быть может, Сущность истязала его лишь в его воображении? Создавала кошмарные сны, в которых он умирал раз за разом? Эван не мог понять, что в этом мире было реально, а что нет. В его разуме всё ещё мерцали, словно вспышки, воспоминания о недавнем прошлом: Эван неважно чувствовал себя в тот день, однако никакая его болезнь не была достаточным основанием для бездельничества. В конце смены он должен был взорвать тоннель по поручению отца, похоронив под землёй сотню рабочих, что создавали слишком много проблем, что пытались идти против Макмиллана-старшего. Впервые за долгие годы Эван действительно засомневался в правильности решения отца, и в какой-то момент его даже посетила мысль о том, чтобы уйти от исполнения. Но пути назад уже не было. Будто ведомый неизвестными тёмными силами, Эван не ощущал ничего, кроме всепоглощающей пустоты, в момент, когда он нажал на кнопку. Он не слышал оглушительного взрыва и криков сотни людей. Он не видел столба пыли, взмывшего в воздух. Он не чувствовал чешуйчатой лапы, что сжимала его плечо, направляя. Чёрный, словно ядовитый дым, туман заволок поместье. Эвану думалось, что всё это какой-то бредовый сон или безумное виденье. Когда огромные угольные лапы с хрустом раздавили ноги его отца, Эван опомнился. Он слышал его вопль. Он видел, как чудовище пронзало грудь старика насквозь. Он чувствовал неподдельный первобытный ужас, когда когтистые лапы потянулись к нему. В то мгновение он был готов умереть. Но Она подарила ему вечную жизнь.***
Лязг металлических цепей эхом разносится по пустому каменному подвалу, в котором пахнет сыростью, плесенью и кровью. Эван жмурится под очередным ударом розог, непроизвольно подаваясь вперёд, пытаясь увернуться от них, но он накрепко скован цепями. На его спине уже нет живого места: где-то свисает кожа, как у освежёванного животного, где-то алеют гематомы, готовые разорваться от следующего удара и обнажить мышцы. Сотни тончайших порезов исполосовывают его спину, образуя причудливый узор. Свежие раны кровоточат сильнее, когда на них обрушивается новый удар. Кажется, что это никогда не закончится.***
Вновь проснувшись в поместье, Эван больше не сомневался, что пытки были реальными. Его спина всё ещё горела от боли, а в голове слышался шёпот, что приказывал ему подчиниться. Этот шёпот становился то громче, то тише, распадался на десятки голосов, рычал и булькал нечеловеческими звуками, сводя его с ума. Он не стихал даже ночью. Когда Эвану предстояло отправиться на первое испытание, перед ним появились тесак и маска. Она назвала его Охотником. И приказала убивать. Шёпот усиливался, и противиться ему становилось всё сложнее. Охотнику казалось, что его голова разорвётся, если это не прекратится. Она злила его — нарочно выводила из себя, заставляя вымещать свою ярость на четверых невинных бедолагах. Ощущение горячей крови, струившейся по его рукам, пьянило, кружило голову. Он чувствовал своё превосходство, чувствовал, как возросла его сила. Охотник слышал, как шёпот в его голове наконец стихал. И вдруг понял, что попался в Её ловушку. Он много лет безоговорочно подчинялся отцу, выполнял всё более безумные поручения, стараясь не задаваться вопросами, обманывая самого себя. И вот к чему это привело. Эван оказался заперт в Богом забытом месте, проклятом Чистилище, которым правила огромная паучиха. Он больше не повторит прежних ошибок. Завидев вдалеке последнего выжившего, Траппер моментально бросился за ним в погоню, в то же время стараясь противостоять вскипавшей кровожадности. Если он не справится сейчас, он увязнет в этом навсегда. Вскоре выживший оказался загнан в угол и дрожал, как глупый заяц. Израненный, грязный и жалкий. Парень в рубашке и в очках поднял на него взгляд — и Эван посмотрел на него в ответ, наконец видя не жертву, но человека. Он жестом показал ему бежать прочь и отступил в сторону. Сущность разочарована.***
В этот раз цепи сковывают его так, что пошевелиться почти невозможно. Макмиллан закрывает глаза и тяжело дышит, ощущая на спине ставшие уже привычными хлёсткие удары. Ничего, можно и потерпеть… Внезапно чёрная лапа выхватывает металлический крюк, подобный тем, что висят на испытаниях, и неторопливым движением начинает вонзать его в предплечье Эвана. Он чувствует, как рвётся его кожа, а за ней и мышца. Стискивает зубы, щурясь от боли. Крюк входит достаточно глубоко и наконец останавливается. Эван выдыхает. И вдруг видит ещё один. Сущность пронзает его руки крюками и тотчас прижигает свежие раны огнём, будто фиксируя куски железа в его теле. А после начинает медленно загонять раскалённые металлические стержни в его спину. Эвану кажется, что он уже перестал отличать оттенки боли. Его тело — одна сплошная рана. Он задыхается, то теряя сознание, то в ужасе приходя в себя. Стоя босыми ногами в луже собственной крови, Эван извивается и всеми силами бьётся в цепях, словно раненый зверь. Очередной стержень, распарывающий его спину, нарочито медленно рвёт его мышцы, заходя всё глубже, пока не упирается в позвонок. Его тошнит, ему нечем дышать, невыносимая боль сводит мышцы судорогой, заставляя дрожать всем телом. — Убей меня, убей! — из последних сил кричит Эван куда-то ввысь. Наивный. Беспощадное божество лишь крепче хватает его и с новой силой бороздит его раны острыми когтями, пока не оголяет кости. Эван опускает взгляд на свой вспоротый живот и тут же чувствует острую боль от очередного крюка, вогнанного под рёбра. Его ноги подкашиваются, когда под ними вдруг начинает разгораться яркое пламя, заставляя кровь в его ранах запечься. Он вопит в нестерпимой агонии, готовый на всё — лишь бы это прекратилось. Смерть была бы милосердием, поэтому Она обещала ему вечную жизнь. Он сам сделал свой выбор, ведь так?***
Долгое время Макмиллан не мог смириться с тем, что сдался Ей. Он с отвращением смотрел на своё отражение и не узнавал себя. Его лицо было изуродовано, а тело исполосовано шрамами и незаживающими ранами. Крюки, навечно застрявшие в его плечах — как напоминание. Они мешали, они зудели и болели, а на испытаниях эта боль сменялась яростью. Как Она и хотела. Эван существовал почти бесцельно, потерянный, сломленный и озлобленный. Как послушная марионетка, он вынужден был убивать других таких же марионеток, которым повезло чуть меньше. И всё же он трепетно хранил в сердце ту непокорную искру надежды, что теплилась в нём, не давая окончательно превратиться в чудовище. Оказалось, что не зря. К десяткам старых шрамов прибавлялись новые, но, когда Майкл целовал их, боль стихала.