Твой любимый киллер

POV Ника Марат сидел и, прищурившись, изучал меня взглядом. Не знаю, что он пытался разглядеть в моих глазах, но это вызывало у меня напряжение. — Вы получали удовольствие, когда видели, как человек умирает? — прервал он молчание своим слегка бархатистым голосом. Я задумалась, пытаясь понять, чего от меня хотят. Удовольствие? — Какого рода удовольствие вы имеете в виду? — Я усмехнулась. — Может, спросите еще, было ли у меня сексуальное возбуждение на это все? — Может и спрошу. Ведь это могло быть гораздо ярче и приятнее, чем оргазм. Я посмотрела на него исподлобья. Откуда он знал? Хотя чего я ожидала от психиатра… Когда-то я действительно размышляла о том, что это приятнее, чем оргазм. — Хотите сказать, я садистка? — поинтересовалась я. — До этого мы еще дойдем. Здесь речь немного о другом. Ведь вы изначально были наёмником, насколько я знаю. — Он будто ждал от меня подтверждения, но не получал его. — В психологии это называется "сдвиг мотива на цель". То, что мы делаем, изначально может нам не нравиться, но после приобретает особый для нас смысл, и мы начинаем хотеть осуществлять эту деятельность. Я промолчала, не особо желая признавать, что он прав. Достав из своей сумки какую-то папку, он положил ее на стол прямо передо мной. — Это карточка вашего отца, взятая следствием из психиатрической лечебницы. Я опустила взгляд. Я никогда не видела эту медкарту, но на обложке действительно было его имя: Абрамов Александр Николаевич. — Вы знали о его диагнозе? — спросил Марат. Я не торопилась отвечать. Перевернув страницу я увидела фотографию отца. Усталым и повидавшим виды взглядом он смотрел прямо на меня глазами, испещренными морщинами. Далее шли какие-то записи врачей, результаты психиатрических тестов, в которых я особо ничего не понимала. К тому же, все это еще и было написано от руки типичным врачебным почерком. — Нет, он мне не говорил… — Что ж, Николь Александровна, мы с вами тут разговариваем уже полтора часа. Предлагаю сделать перерыв. Я коротко кивнула, продолжая разглядывать фото, а Марат поднялся со стула и вышел из допросной. POV Костя Марат закрыл за собой дверь и бросил на меня обеспокоенный взгляд. Я же все это время наблюдал за ними через зеркало Гезелла. Со мной был лишь капитан Бабушкин, который как раз минут пять назад отлучился за кофе. — Ну что? Марат поднял на меня глаза и, тяжело вздохнув, ответил: — Я подозревал… еще тогда в ресторане. И теперь мои подозрения подтвердились. — О чем ты? — Я сильно нервничал, но даже не особо понимал, почему. — Скорее всего у нее биполярное расстройство, отягощенное еще и гомицидоманией. — Он устало вздохнул и продолжил: — Ее жизнь делится на маниакальные и депрессивные эпизоды. Изредка, конечно, она и бывает в более-менее стабильном состоянии, но адекватным я его назвать не могу. Я предполагаю, что в состоянии гипомании или мании она часто и совершала свои убийства. — Он взял бутылку воды, стоявшую на столе и сделал пару глотков. — Что касается гомицидомании, то это непреодолимое стремление живое превращать в мертвое. Скорее всего это проявилось ещё в детстве, наверняка она убивала животных. Я даже приоткрыл рот от шока. Я догадывался, что с ней что-то не так, но и представить не мог, что до такой степени. Посмотрев на нее через зеркало, я заметил, что она разглядывает что-то, перебирая страницы руками, закованными в наручники. — Что ты ей дал? — Медкарту ее отца. Был запрос от ваших касаемо родственников. — И что в этой медкарте? — Маниакально-депрессивный психоз, как его тогда называли. Или все то же биполярное расстройство… Он сочувственно посмотрел на меня. — Мне жаль… Я помню, что ты ее любил. — Он похлопал меня по плечу. — Пойду кофейку попью. Я, можно сказать, остался с ней наедине. Усевшись на стул, я уставился на нее. Она лишь иногда поднимала глаза на зеркало, будто в надежде, что кто-то вот-вот зайдет. Я не разговаривал с ней уже больше двух месяцев, не посещал с ней следственные эксперименты, хотя меня не раз туда звали. Мне казалось, что она уже и надежду потеряла увидеть меня. Каждый допрос, каждый разговор с кем-либо она была все более вялой и безынициативной, хотя в начале с большим энтузиазмом рассказывала о своих деяниях. Мне все же не понятно было, ради чего она сдалась нам. Что она хотела этим показать? Конечно, она избавила меня от мук выбора, но озадачила не меньше. Я услышал, как она нервно постукивала наручниками о стол. Мне сложно было понять, в каком она состоянии, поэтому я вернулся к наблюдению. Она отложила папку с бумагами о своем отце и вновь уставилась на зеркало. — Поговори со мной, — попросила вдруг она, будто и правда видела меня. Мне стало не по себе. Я боялся выходить с ней на открытый разговор. Откровенно говоря, я думал, что она может убить меня. Для меня этот человек перестал быть предсказуемым, соответственно, мое чувство безопасности рядом с ней рассыпалось в прах. — Поговори со мной, я прошу тебя, — вновь обратилась она с с просьбой, так и не отведя взгляд. Я же упорно продолжал делать вид, что меня нет за стеклом Гезелла вовсе. Однако она, будучи довольно проницательной, прекрасно понимала, что без наблюдения ее не оставляют практически никогда. — Да черт возьми! Какой же ты трус! — воскликнула она, вскочив со своего места, однако наручники с длинной цепью, которыми она была пристегнута к столу, не дали ей сдвинуться с места. Она чем-то напоминала животное. Ярость в ее глазах не могла принадлежать человеку. Я не знал, что она чувствовала ко мне на тот момент: винила во всем, жалела, презирала или все-таки любила. Но я ее ненавидел всем сердцем. Ни одно живое существо на этой планете не обладает столь разрушительной силой, как человек. Это удивительно, но даже киты с их огромными размерами не могут разрушить все то, что человек разрушает. Я смотрел на нее через это стекло и видел такую пустоту в глазах. Раньше я не встречал человека, обладающего столь разрушительной силой. Она была, как смерч. Я уже сомневался, способна ли она что-нибудь созидать. Мне казалось, что она может только забирать человеческие жизни и разрушать отношения с людьми. И при этом отлично притворяться. К счастью, наконец-то вернулся Бабушкин, и я со спокойной душой смог покинуть эту комнату, в которой у меня уже не было сил находиться. После этого дня я не спал практически всю ночь. Какая-то непонятная тревога одолевала меня, и я ничего не мог с этим сделать. В голове крутилась бесконечная череда вопросов, на которые я не мог дать себе ответа. На следующий день я все же решил поговорить с ней. Испытывая какой-то животный страх, я заходил в допросную. Она не сразу подняла голову, но когда сделала это, посмотрела на меня так, что я не понимал, узнает ли она меня вообще. Сердце стучало в бешеном темпе и иногда даже уходило в пятки. Я не знал, видно ли было по мне, насколько сильно я нервничал. Но она выглядела более, чем спокойной, будто знала, что эта встреча состоится, и готовилась к ней. Я не стал присаживаться, а просто медленно расхаживал взад-вперед, не понимая, с чего начать разговор. — Ты плохо выглядишь, — вдруг заметила она, разрезав тишину охрипшим голосом. Похоже, она простудилась в холодной камере. — Не могу сказать о тебе того же. Повисло долгое молчание, которое ни она ни я долго не могли прервать. — Зачем ты звала меня? — поинтересовался я, решив, что проще будет сначала выслушать ее. — Я думала, что мне есть что сказать тебе… Но все слова будто стерлись из памяти. — Она старалась не смотреть на меня. — Ты презираешь меня? Я тяжело вздохнул и хранил молчание еще где-то минуту. — Знаешь, я бы тебя убил, — сказал я, остановившись за её спиной. Она прокашлялась, после чего уверенно, с легкой, но безумной ухмылкой, заявила: — Я всего лишь хотела сделать этот мир лучше... Избавить ото всех людей, которые мешают жить другим. — Но ты тоже мешаешь жить другим. Почему же тогда миру не надо избавиться от тебя? Она повернулась и начала вглядываться в мои глаза. По этому взгляду я понял, что ее психика действительно изменилась. — Потому что должен остаться кто-то, кого бы все боялись. Кто-то, кто мог бы нести все бремя ответственности за других. И кто-то, кто мог бы наказать... — Ты возомнила себя Богом, — перебил ее я, не в состоянии больше сдерживать недоумение. Она рассмеялась и уставилась в одну точку. — Ты хотела построить идеальный мир? — Я и сейчас хочу. Я хочу, чтобы у людей была нормальная жизнь. Без убийств, насилия и воровства. Чтобы слуги народа не забирали у нищих последнюю копейку ради того, чтобы насладиться свежими устрицами. Чтобы они несли ответственность за все, что они делают, а не просто заносили пачку купюр какому-нибудь человеку в погонах. Я хочу, чтобы ни у кого не было такой жизни, как у меня... Я всего лишь хочу начать этот мир сначала. После этих слов я окончательно убедился, что она не в себе. Её колоссальные цели слишком расходились с её возможностями. Меня разрывало от этого всего, ведь она оказалась человеком, которого просто нельзя любить, который этого не заслуживает. Оказалась одним из тех людей, которых я всем сердцем презирал и раньше. Она стала психопатом. — Почему для тебя самыми отвратительным людьми являются коррупционеры? — поинтересовался вдруг я. — Почему не убийцы или маньяки? — Потому что убийцы совершают гораздо меньше насилия над людьми. — В каком плане? — Порой её логику очень сложно было понять. — Убийца делает плохо одному человеку в то время, как коррупционер уничтожает жизни сотням, тысячам и миллионам. Я расхаживал по комнате, обдумывая следующий вопрос. Да, у меня не было необходимости разговаривать с ней, но я понимал, что это полезно для моей будущей практики. Ведь одним из наиболее важных моментов в работе детектива является понять мотив. — Я люблю тебя, — вдруг сказала она. Я повернулся и взглянул на неё. Мне казалось, что в ее глазах промелькнула адекватность. — Я люблю тебя, — повторила она, видимо, решив, что я не расслышал. — Это не ты, — ответил я. — Это твоя мания. — Я старался оставаться спокойным, хотя в данной ситуации это давалось мне титаническим трудом. — Я вообще сомневаюсь, что ты видишь меня, а не своего горе-папашу, например. — Не все можно списать на манию, — заявила вдруг она, глядя на меня исподлобья. Она была напряжена и сжимала кулаки настолько, что обломанные ногти впивались в ладони, оставляя глубокие следы. — О чем ты? — спросил я. — Я расскажу тебе правду. Не об убийствах, а о нас с тобой. — Она, опустив глаза, потерла свои запястья, которые болели от наручников. Я расхаживал по помещению, стараясь не смотреть на нее. — Наша встреча была чистой случайностью, это правда. Но все, что происходило дальше… я старалась продумать до мелочей. — Тяжело вздохнув, она подняла на меня глаза на короткое время, после чего вновь уставилась на свои руки. — Притворяться немой моя обычная защитная реакция в таких ситуациях. Так не приходится ничего никому объяснять. — Это я уже понял. Я нервничал и просто не мог перестать расхаживать туда-сюда. А когда-то я очень хотел поговорить с Протектором. Что ж, и правда, стоит бояться своих желаний. — Когда я узнала, кто ты и чем занимаешься, поначалу я решила, что стоит держаться от тебя подальше, но потом… когда мы встретились в торговом центре, я поняла, что мне выгоднее, если ты будешь под рукой. — Под рукой, — нервно усмехнулся я. — Как декоративная собачка. Она замолчала на несколько секунд, но все же продолжила, проигнорировав мое замечание: — Я поняла, что моя выходка с твоим пистолетом сыграла мне только на руку, хотя до этого очень жалела, что так поступила. — Наконец она удосужилась посмотреть на меня. — Мне нужно было посадить тебя на крючок, как-то… заинтересовать тебя. А больше всего в своей жизни ты любишь загадки. В тот вечер, когда мы впервые встретились, я стала очередной твоей загадкой. Тебе стало интересно, кто и зачем на меня напал и почему я сбежала, прихватив твой пистолет. Хотя ты никогда об этом и не спрашивал, я каждый раз видела азарт в твоих глазах. Отодвинув стул, я все же плюхнулся на него, словно обессилев и положил одну руку на стол с бумагами следователя. Подняв на нее глаза, я бросил короткое: — Продолжай. — Затем нужно было как-то влюбить тебя в себя. Нужно было раскачать, растормошить тебя так, чтобы ты думал только обо мне. Каждый день и каждый твой час. Я надеялась, что это помешает тебе работать. — Она вновь опустила глаза. — Ну, и я решила, что стоит вести себя определенным образом… Поэтому мы постоянно ссорились из-за пустяков… потом мирились… поэтому я приходила то радостная, то грустная. Поэтому я то исчезала, то появлялась. Да, это была биполярка, хотя я этого и не понимала. Я просто старалась пользоваться этими состояниями. — Умно. — Я потер пальцами глаза. — Подсадить меня на эмоциональные качели… так просто и так действенно. В твоем стиле. Ты же любишь заводить марионеток. Голова была, словно чугунная. Хотелось просто сломать или разбить что-нибудь, но я держался изо всех сил. — И что дальше? — А дальше можно было делать с тобой все, что угодно. Ты так был поглощен мыслью о том, что Протектором может быть только мужчина, что не заметил женский почерк... мой почерк. В твоем представлении женщины такие примитивные существа, что не способны на нечто подобное. — Она уставилась на меня каким-то гипнотическим взглядом. — Хотя мне и неприятно было осознавать, что ты так думаешь, но рушить твои стереотипы оказалось бы слишком опасным маневром для меня. Мне это было невыгодно. Но сейчас меня даже радует, что ты узнал правду… Казалось, она обожала все то, что сделала. Будто создала произведение искусства, картину, которой сама же и любовалась. — Ты закрыл глаза на то, что меня чуть не убили в нашу первую встречу, на то, что я украла твой пистолет. Закрыл глаза на то, что бомж, убивший Климову, притворился немым. Совсем как я. Ты видел во мне воплощение какого-то… — Она не могла подобрать слово. — Ангела, — сказал я за нее. — А в тебе оказалось столько гнили. — Мне самому было трудно поверить в произнесенные мною же слова. — Ты так изящно манипулировала мной. От этого разговора я словно обессилел. Мне уже даже говорить удавалось с трудом. А вот она, похоже, только набралась сил. Вести этот диалог было для меня невыносимо, но я продолжал... зачем-то продолжал насиловать себя. — Меня Лиза научила в свое время. — Она вновь опустила глаза, видимо, вспоминая о произошедшем. Какое-то время мы сидели молча, стараясь не смотреть друг на друга, но ее голос вновь разрезал устоявшуюся тишину: — Моя любовь к тебе не мания. — А что? Очередная манипуляция, чтобы я помог тебе выбраться отсюда? — Я посмотрел на нее и, злобно ухмыльнувшись сказал: — Так вот, этого не будет. Я больше не верю ни единому твоему слову. — Я поднялся со стула и направился к выходу. — Прощай.