***
Питер снял трубку телефона нехотя, желая, чтобы звонящий просто умер в страшных муках. — Питер, привет! Я уходила, а ты вроде был не в себе. Все в порядке у тебя? — голос Мэй чуть ли не срывался на плач, но Питеру все равно. Питер построил себе одеяльное убежище и не двигался вот уже час, ноги и руки затекли, но он все еще не хотел двигаться. А зачем? Все равно умрем. — Ты слышишь меня? Всё в порядке? — Мэй переспросила, и Питеру захотелось ударить себя. Потому что хотелось ударить Мэй. Но тётю ударить он не мог, поэтому хотел убить себя. Чтобы наверняка никого не ударить. — Я нормально, — проговорил через силу Питер, справляясь в комком в горле. Голос его был сиплый. — Мне звонил Тони и просил передать… — Мэй не успела закончить. Питер повесил трубку. Хватит ему на сегодня Тони. Ему вообще на всю жизнь хватит Тони, вот даже его имя слышать и произносить не хотелось, поэтому во избежание раздражения Питера, Мишель придумала сочетание букв «НТИ» — так она звала Старка в особые дни, что переводилось как «нарциссичный тупоголовый индюк». Она любит индюков, а Тони не любит, поэтому он тупоголовый. Когда он понял, что не ощущает ничего, то уже стоял на балконе комнаты. Просто пустота внутри и ни намека на малейшее проявление каких-либо чувств. Прислушиваясь к себе, он наконец-то понял, что внутри пусто. Нет ничего, что могло бы подать знак, хотя бы крикнуть, что «хей, внутри я все еще прошу помощи!». Хотя, это могло быть и ложью. Питер не был знатоком своих чувств и не умел их различать — хуево, значит хуево. Может быть это даже боль замаскировалась под безразличие, потому что Питер уже привык ее чувствовать ежедневно. Он выкуривал вторую сигарету. Пачка Мальборо мусолила глаза одним своим видом, да еще и вкупе со страшной картинкой на упаковке вовсе заставляла не переводить своего взгляда на пачку. Едкий дым проникал в легкие, отравляя организм, но парня это не заботило: лишь умиротворение, которое пришло после пары затяжек, а все мысли магическим образом испарились где-то вдалеке. Дым не казался ему противным: скорее, безвкусным. Будто бы это был обычный воздух, который дал бы Питеру столь нужное расслабление. Дым попадал в глаза, заставляя их часто моргать: опять же, ему было все равно. Только то, что на пару мгновений он может почувствовать себя деревом, не имеющим ни капли чувств. Не иметь чувства, вообще-то, очень даже херово. Никогда не знаешь, когда они вернуться вновь, и в какое дерьмо ты занесешь себя, когда те появятся на твоем пороге, радостно махая ручкой. Питеру это было ни к чему. К черту, что сигареты отравляют его, к черту, что комната пропахнет табачным дымом — это все лучше, чем то, во что он может превратиться, не имея всего этого. «А вот что бы сказал Старк на то, что ты куришь, даже того не скрывая?» — гаденьким голоском пронеслось в голове. Почему в каждой ситуации Питер обязан думать, что скажет Тони? Почему он вообще должен пускать его в свои мысли? Даже сейчас, когда, кажется, он должен покинуть мысли молодого парня. Но Тони никогда не покидал их. Он был первой мыслью, которая проносилась в голове Питера утром и последняя, о которой тот думал, засыпая поздно вечером. Все-таки это оставалось неизменным. Мэй атаковала его телефон сообщениями, но успокоилась только тогда, когда Питер сам сказал ей, что он в депрессивной фазе. Она пожелала ему удачи, парень даже прыснул от смеха. Все желают ему удачи, да вот только помогать никто не хочет. Он не имеет ввиду, что эта выстраданная поддержка, типо: «ой, я тебя понимаю» ему нужна. Нет, вовсе нет, ему нужно стабильное состояние и таблетки. Но Питер же так любит гробить себя, правда. Порой, Мэй так и лезет во все щели, с предлогами: «ты только скажи, что тебе грустно — я помогу». Да вот и суть в том, что Питер этого не хочет. Знаете, да он же вообще ничего толком и не хочет. Простого покоя. И даже когда он пытается говорить Мэй о том, что его беспокоит, всё что может получить: «Ты сам виновник своих проблем». Питер ненавидел. Ужасно сильно ненавидел, когда его обвиняли в чем-то, особенно в его состоянии. Сорвался на селфхарм — виноват. Принял — виноват. Грустно — виноват. Да куда не глянь, он виноват везде и всегда, особенно в тех вещах, которые контролировать не может впринципе и это всегда раздражало. Это заставляло глубже копаться в себе и разбираться, где тот допустил фатальную ошибку. Где он так сильно расстроил судьбу, что платить приходится кровью. Питер лежал. Питер дышал. Питер умирал.***
Главное — пережить начало. Начало самое тяжелое и всегда кажется, что таким оно будет всегда. Питер понял еще давно — в начале будет казаться, что это только самая малость того, что ждет его в будущем. Но, как правило, потом легче. К ночи Питер мог ходить. Передвигаться мелкими шажочками по квартире, ходить в туалет и плакать. Он давно смирился, что лучше будет поплакать, ведь так становится легче. Плакать нужно было, чтобы отпустить то, что накопилось. Он ходил по дому, опираясь на стены. На нем была лишь одна огромная футболка, доставшаяся в подарок от Бена, когда тот был еще жив. Больше нацепить на себя он ничего не мог. Его силы были на нуле. Он даже сказал Мэй «Привет». Едва слышно, но сказал. Она пришла домой жутко взволнованная, потому что Питер не брал телефонную трубку. Еще бы, он закинул телефон за шкаф еще ранним утром, дабы не получать надоедливые звонки. Никакая пища не лезла в рот. Питер просто лежал, понимая, что не в силах встать с постели и элементарно сходить в туалет. Смотрел какие-то тупые телешоу, не видя в них ничего смешного и смысла уж подавно, спал по десять минут, затем просыпался, снова втыкая бессмысленным взглядом в стену и вновь засыпал. Питер умирал. Медленно и мучительно, идя к обрыву самобичевания, стоял на краю, одной маленькой веточки, но что-то все равно останавливало его прыгнуть туда. Кожа чесалась. Отвратительно, мерзко, ужасно чесалась кожа, и Питер просто не мог остановить этот зуд одними ногтями, приходилось отнекиваться и запихивать мысли о лезвии подальше, рисуя длинные, красные полосы своими ногтями на руках. Особенно, чесались старые, давно зажившие на коже, но не на душе шрамы, белыми полосами оставаясь на узорах синих вен. Мэй заходила в комнату каждые полчаса. Спрашивала, все ли в порядке, как Питер себя чувствует, хочет ли есть или что-то еще. Предлагала ему некогда любимый пирог с вишней, но Пит знал — он не сможет его съесть. В гортани что-то встало твердой платформой, не пропуская воздух и крошки хлеба внутрь. Мэй волновалась, потому что такое было ей впервой, раньше она просто не обращала внимание на состояние племянника, а тут, боясь, что может его потерять, пыталась помочь. Пыталась сделать хоть что-то и Питер точно знал, что она чувствует.. подавленность. Чувствует, что не может ничего сделать, хотя должна. Чувствует, что беспомощна и это самое отвратительное чувство в мире, порой, даже хуже боли. Когда тебе срочно нужно что-то сделать, чтобы привести все в нужный лад, исправить ситуацию, но ты не можешь ни-че-го. Ты бессилен. Ты жалок. В десятиминутных снах Питер падал. Питер падал вниз, в ту пропасть, погружаясь в полное отчаяние и страх, страх, боль и слезы, падал, летел в никуда и даже не кричал, потому что знал — все это бесполезно. Это по началу ты кричишь, барахтаешься, пытаешься что-то сделать, пытаешься что-то поменять, цепляешься за светлые моменты, которые под твоими руками окрашиваются в черный цвет, а потом понимаешь: тебя никто и никогда не услышит, никто не спасет и не придет. Потому что как бы ты не орал, срывал глотку, молил и просил — ты кричишь молча. И молчание — есть самый громкий крик о помощи, только его очень сложно услышать. Невозможно. Ты понимаешь, что провалился с концом тогда, когда время теряет свой смысл. Минута — две, все одно и то же. Секунда — три, то же самое. Все одинаковое и идет ровно бессмысленно, нет конца и начала, превращаясь в один поток негатива. Сколько прошло? День? Четыре? Год? Пару часов. Всего пара часов длилась как бесконечность без всего. В яме сожалений и переживаний. Питер старался не думать, поэтому и смотрел какие-то глупые телешоу, комедии, сериалы, забивал свои мысли вовсе не смешными шутками и типичным сюжетом, но только не думать. Эту фишку он просек еще в первые разы, потому что когда ты задумываешься о том, что происходит, ты падаешь с концом. Никогда нельзя думать, когда тебе и так плохо. Есть риск утонуть еще глубже. Так вот он и не думал. Старался, по крайней мере, но как назло, все напоминало о чем-то. В глупом телешоу обсуждали пользу питания. Питера тошнило от еды и потому он чувствовал себя неполноценным. Чувствовал, что он не такой, как все и это было плохо. В глупом новостном выпуске обсуждали новую мелодраму, которая вышла в прокат на прошлой неделе. В ней маленькая девочка ищет своих родителей и проходит испытания вместе с друзьями. Родителей она находит, в итоге, Питер уже видел этот фильм. Правда, сам Питер родителей не нашел. И не найдет никогда. И снова он не такой, как все. В глупой программе о здоровье говорили о важности психического благополучия. Питер был не здоров. Он снова отличился, потому что был совершенно чокнутым. Шизик. Психопат. Мальчик, которому повезло в генетическую лотерею. И на последок, в глупом сериале главная героиня находится в смятении из-за своих чувств и того, что происходит в жизни. Питера это достаточно стриггерило, чтобы захлопнуть чертов ноутбук и зарыться с головой в одело. «Не думать о Тони, не думать о Пеппер, не думать о поцелуе!» Тщетно. Он уже подумал. Сотни раз перекидывая этот момент в голове, туда-сюда гоняя из души в сердце, пытаясь понять, почему. Зачем. Как? Но вопросы всегда задавались в пустоту. Поэтому Питер пытался не думать. Питер почти умер.***
Питер снова шел. Нацепил на себя нелепую толстовку, мешковатые штаны и потрепанные кеды, идя по нужному адресу. Одного смс от Мишель хватило, чтобы Питер подорвался с места. Мэй переживала. Начала допрашивать, куда, с кем и где. Питер проигнорировал, скупо ответив, что ему нужно подышать воздухом. Поверила тетушка или нет — его не волновало. Доза. Кайф. Спокойствие и тишина от мыслей. На этот раз нужный дом находился неподалеку. Совсем близко, буквально в тридцати метрах от его квартала, потому, идя пешком, Питер пытался что-то найти глазами в мире. Смотрел вокруг, искал в прохожих признаки жизни, но находил хмурые сердитые лица. Деревья были зеленые, солнце светило, но грело не особо сильно. Мир никак не поменялся и даже не собирался этого делать. В этот раз вечеринка проходила в доме Томпсона. Удивительно, его родители свалили нахер впервые за пару месяцев. Обычно дома тех было не застать. А дальше все по накатанной: Комната. Люди. Стол. Доза. Мишель. И все сияет. Все было просто невероятно-чудесным, прекрасным и восхитительным, блестело и сияло, музыка стала громче, звуки тише, сердце билось в его груди и Питер понимал, что он живой. Он наконец-то жив. В первый и не последний раз он чувствует этот мир, плевать, что это делают наркотики — главное, он жив и собирается прожить этот день (?) как последний. Танцы, танцы, танцы. Мишель потащила Питера танцевать в самую гущу событий, центр зала, где расслабленные тела двигались в такт энергичной музыке, где люди веселились и Боже! Они все живые! Питер улыбался. Питеру было хорошо. Он не думал ни о чем, потому что сейчас ему было хорошо. Все было таким волшебным и приятным, что жить хотелось целую вечность! Вечность жить и танцевать, кружить в танце Мишель и смеяться, когда та нелепо наступает на ноги Паркеру, путаясь в своих же движениях. Предметы стали как никогда четкими, его руки, кажется, можно было бы разглядеть и без микроскопа, Питер правда считал, что сейчас ему все под силу. Сейчас все очень здорово и он так обожает всех в мире! Даже вон того паренька, которого впервые видит, но он уже его любит! — Питер! — послышался голос откуда-то из самой гущи толпы, но Паркер не слышал — он отжигал на полную катушку, прыгал, веселился в такт музыке и просто отдавал всего себя нелепым покачиваниям и смеху. ЭмДжей танцевала где-то рядом, и они смеялись, оба смеялись, попросту теряли себя в смехе и чистом кайфе, который дарил им кокаин, разливаясь вместе с кровью по каждой клеточке организма. Не задумываясь о словах песни, тот двигался и кричал, словно то был его последний танец в жизни. Последний, перед тем самым полным провалом в темноту и щемящую взрослую жизнь. — Питер! — повторил знакомый до боли и слез в глазах голос где-то совсем близко, но даже если бы то действительно был Тони — Питеру было плевать. Он устал с ним ссорится, объяснять, что пусть лучше Старк исчезнет, устал пытаться, устал думать об этом всем. Питер просто замучился от раздирающей того внутренней боли и зарекся не думать о Тони, преднамеренно даже не глядя в телефон, ожидая звонка. Оно ему не надо, он не хочет больше страдать. Чья-то рука выхватила его из движущейся в такт музыке толпы, потянув на себя, но Питер даже не мог сопротивляться, полностью выжав из себя все, что имеет. Даже чувства. Чьи-то крепкие руки взяли его лицо, заставляя взглянуть в самую глубину карих глаз, но Питера вело в движения, ритм, Питер хотел танцевать, а не слушать нравоучения, поэтому легко оттолкнув от себя руки, собрался было идти назад, но его снова притянули к себе, только сильнее. От кончиков пальцев на руках до пальцев на ногах проходили электрические токи, немного щекотало и подрагивало, а само тело будто бы налилось свинцом и одновременно чем-то внеземным и до боли легким. Невероятно воздушным и прекрасным чувством свободы движения и ритма, нирваны и кайфа, от которого хотелось всех любить и целовать. Где-то на периферии сознания всплывали нечёткие образы его давно ушедшей счастливой жизни, которая никогда не вернется, яркие образы ушедших счастливых дней, где он, будучи ребенком, гонял на велосипеде с разбитыми коленками, смеялся за рыбалкой вместе с Беном и обнимал Тони в самые худшие дни. Мягко прижимался к нему и тот никогда не смел оттолкнуть. Приятный шлейф ушедшего счастья, отравленный наркотиками и алкоголем, яркой пеленой застилал глаза, а его все так же кто-то звал, тряся тушу из стороны в сторону, пытался достучаться, но Питер все еще продолжал смеяться и улыбаться вместе с придуманными образами счастливого детства. Открывая глаза, он видел перед собой только беспокойное лицо Старка и ничего больше, тот пытался привести едва стоящего парня в чувство, но Питер лишь смеялся и смеялся, ведь ему было хорошо. Ему всегда было хорошо и никогда не было больно, даже если бы и было, то он честно-честно, как подобает хорошим мальчиком, это скрывал. Скрывал свою боль, скрывал свои слезы и обжигающую боль внутри. Питер был хорошим мальчиком, потому сейчас смеялся! Ему не больно! Ему не страшно! — Питер, приди в себя! Ты мне нужен! — доносились сквозь дымку обеспокоенные слова, но Питеру было плевать. Ему. Было. Хорошо. Настолько хорошо, чтобы ничего не чувствовать и не ощущать. — Я тебе не нужен! — прошептал Питер, кладя свои руки поверх Старковских на своем лице, слегка сжимая, — слышишь?! Я тебе не нужен! Я тебе никогда и не был нужен, самодовольный ты урод! — прошипел Питер последнее предложение, буквально выплюнув его с максимально отвратительным выражением лица, резко отталкивая от себя потерянного Старка. — Слышишь?! Ты меня хорошо слышишь?! — орал Питер, пытаясь перекричать музыку, не чувствуя, как слезы текли по его щекам, но все еще улыбался. Он кричал недостаточно сильно, но был уверен, что Старк слышит, — я не нужен тебе! Тебе нужна забота и то, что я давал тебе! Нравится?! — Пит указал на свое лицо, громко рассмеявшись, словно безумец и продолжил, — тебе нравится? Я смеюсь только потому, что мои чувства настолько долго скрывались мною же самим, что произошел сбой в матрице! Отвали от меня, оставь меня, иди вон из моей жизни! Либо люби меня, либо я тебе не игрушка и никогда ею не буду! — выплюнул Питер то, что накопилось за все время, пока он держал в себе. И злость и обида, ревность и ненависть захлестнули парня с головой, и все, что тому оставалось, глотать горькие, непрошеные слезы. Он хотел снова танцевать. Еще дозы. Еще сигарету. Еще больше кайфа. Тут его уже за шкирку вытащили из толпы, поволокли куда-то, свежий поток воздуха бил в лицо, холодный воздух, но его все тащили, пока он едва волочил ноги по асфальту даже не пытаясь понять, кто его украл и куда ведет. Даже не думая о последствиях. Ему было спокойно. Спокойно, пока не начал вырываться и барахтаться, вынуждая похитителя его отпустить. Да кто бы сомневался, что это тот же самый Тони. — Думаешь, что ты Бог? Что можешь просто так выдёргивать меня из развлечений?! — орал Питер на Тони, стоя в каком-то безлюдном закоулке. Язык заплетался, не хотел говорить, а тело шаталось из стороны в сторону. Руки немного подрагивали. — Ты снова употреблял! Ты обещал не срываться, но сорвался! — орал в ответ Тони, развозя руками. — Будто бы ты только сейчас это узнал! — всплеснул руками Питер. — Кому я обещал?! Кому я обещал, Тони?! Мэй, которой абсолютно похер на меня?! Обещал тебе?! Ты тоже много чего обещал, но ничего из этого не сделал! — Питер едва стоял, опираясь на дверь какого-то гаража. Что это вообще за место? Как он сюда попал? Почему он здесь? — Все что я обещал, я хотя бы старался выполнять! А ты даже не пытаешься, черт возьми, завязать! — Тони бесился. Злился. Питер теперь тоже. — Что?! — резко выкрикнул Питер, направляя свой взор Тони прямо в глаза, — ты будешь лгать мне, даже смотря в глаза?! Ты говорил, чт-то всегда будешь рядом, но когда я говорил о своих проблемах, вы все лишь за-акрывали и закатывали глаза! Вы все считали меня ребенком! Все говорили, что это пустяки, а когда ваша совесть заиграла — то все вокруг стали заботливыми р-родителями, так и жаждущими протянуть мне руку помощи, которая к черту не нужна уже давно! Я умер! Я умер внутри и вы позволили этому случится! А что теперь?! Что вы так отчаянно пытаетесь спасти внутри, черт возьми-и?! — Питер плакал, даже не чувствуя, как горячие слезы стекают по его щекам. Говорил с запинками, путая слова и останавливаясь в речи, потому что язык тяжелой кувалдой лежал во рту и не хотел правильно работать. Его почти трясло и уже не столько от дозы, сколько от злости. Обжигающие слезы, непрошеные, такие же неожиданные как и слова, который тот вовсе не хотел говорить, но правда так лилась и лилась, не думая останавливаться. — Я извинился! Я миллиарды раз просил прощения за это, что мне еще нужно сделать?! Что?! — Старк был растерян. — Исчезнуть из моей жизни, — ответил Питер спустя мгновение ровным голосом, на удивление даже для себя, на что Старк одарил его безумным взглядом, — исчезнуть из моей жизни и не пытаться остановить мой верный путь к смерти. Просто перестать делать мне больно с каждым новым своим появлением, — он говорил это все с совершенно серьёзным лицом, и даже ни один мускул на нем не дрогнул, — я уже просил тебя. Но ты помнишь, что поступил тогда как кретин. — Что хочешь, Питер, проси что хочешь, но я не смогу исчезнуть из твоей жизни, — взмолил Тони, пропуская нарочно часть про кретина. В его глазах стали появляться маленькие алмазики слез, которые он явно пытался скрыть. — Ты должен. Наши пути встретились однажды просто потому, что не было другого выбора. Прекрати пытаться останавливать меня, — теперь уж Питер перешел на шепот, замирая на одном месте, даже не шевелясь. Тони сделал шумный вздох, зарываясь ладонями в свои растрёпанные, но от этого не менее прекрасные волосы. Отвернулся от Питера, пытаясь незаметно вытереть мокрые дорожки слез на щеках. — Ты самое дорогое, что у меня есть, — прошептал Старк. — Самое дорогое, что у тебя есть — это Пеппер. Я тебе не нужен, — Питер отвернулся в сторону, пытаясь приглушить мокрый всхлип рукавом черной толстовки. Вышло плохо, ибо Тони в ту же секунду обернулся к нему, в два шага сократив расстояние, что отделяло два тела, и неожиданно даже для себя прижал парня к себе в теплые объятия настолько сильно, насколько вообще мог. Питер теперь уж точно был не в силах стоять на месте, полностью опираясь на Тони. Дымка все еще отчетливо стояла в его голове. Сколько прошло времени вообще? Час? Четыре? День? — Никогда не говори такие глупости. Никто не заменит тебя, потому что ты неповторим. Маленький мальчик с лего в ботинках, — вспомнил Старк его старое прозвище, пустив нервный смешок от накативших воспоминаний. По-началу Питер хотел оттолкнуть, но чувствуя, как в объятиях Старк пропадает вся та щемящая боль, ком из слез в горле и болящее сердце немного успокаивается, только прижался ближе. Ближе к счастью, давая себе хоть немного излечиться, чувствуя тепло и нужность. Чувствуя себя живым, без чего-либо дополнительного. Тони лишь тихонько гладил его по волосам, перебирая шелковистые прядки. — Ты всегда будешь мне нужен, — прошептал Старк одними губами, беря лицо Паркера в свои теплые, широкие ладони. Тони смотрел в самые глаза Питера, пытаясь запомнить в них все, до мельчайших деталей, не смотря на неестественно широкие зрачки, а Питер только на Тони. На его совершенно чудесные и прекрасные черты лица. Кто потянулся первым, так и остается не понятным, но их губы магическим образом столкнулись в поцелуе в ту же секунду, жадно перебирая языки в жарком танце страсти. Тони прикусывал нижнюю губу Питер, зализывая ее в ту же секунду, проходясь по дёснам, юркая в рот, сталкиваясь с языком Питера. Сминал столь желанные, розовые, едва припухшие губы, и хотел еще-еще-еще сильнее утопать в Тони, а Тони в Питере. Они друг в друге. Питер судорожно оттолкнул Тони от себя, вмиг отлетая в сторону. Этот секундный поцелуй подарил ему миллионы секунд счастья и настоящей жизни, но Тони был почти женат. Тони был семьянин и вечной, недосягаемой мечтой. Питер загнанно дышал, смотря ровно Старку в глаза, пока Тони с ровным выражением глядел на него. — Ты кретин?! — взвизгнул Питер, припадая спиной к двери гаража. Ноги начинали дрожать, — ты снова за свое, скажи мне, зачем?! Тони растеряно глядел на него. — Я люблю тебя, — сказал тот, будто бы то было совершенно обычное признание. Как сказать «Привет», заходя в комнату. Питер осел на холодный асфальт. Все-таки наступило утро.