Конарик

Устроить стоянку условились вдали от дороги, несколько углубясь в мамонтовые тундры. Ноголомный проход и Грот утопленника – места зловещие и неспокойные, потому эльфы встали лагерем по другую сторону тракта, близ скалистого выступа и валунов, средь редкой поросли кустарников и ельника. Там же - небольшое озерцо, где Телдрин с удовольствием умылся и наполнил бурдюк водой. День клонился к закату, тяжелые серые облака тянулись с запада, уставшие словно бы влачить ношу непролитых дождей. Прохладный ветер полнился свежими запахами влаги и мокрого камня, и Лоэрн с удовольствием подставлял ему лицо, стараясь вдохнуть как можно глубже, до легкого головокружения. Данмер разместил спальники и занялся костром. Смеркалось. Темнота неторопливо опускалась на равнину, маслянисто растекались черные тени ветвей и листьев. Сквозняк из Ноголомного прохода вплетался сыростью и затхлостью в ароматы приходящих сумерек. Огонь стал их спасителем и талисманом, словно были они первыми людьми. Крепкая спина мечника, склонившегося над костровищем, выглядела Абсолютом. Не будь ее, не будь альтмер ночным хищником, наравне с волками, саблезубами и всякой нечистью, он почти точно бы струхнул. Много условий и условностей, но только без них мы наги, один на один с чем бы то ни было. Серо возился с огнем и ужином, а Лоэрну не хотелось ничего сильнее его крепких жизнеутверждающих объятий. «Обними меня» как просьба – это слишком просто, но и самое сложное. И он лишь теребил краешек спальника длинными пальцами, блуждая взглядом по спине напарника. - Ты во мне дыру прожжешь, - через плечо, - подожди немного. И – хвала Ауриэлю! - он не увидел смятения и пунцовых ушей. Здесь, в этой необъятной тундре и этой ситуации, архимаг ощутил себя крохотным, маленьким, крупицей существа и ветра. Он отыгрывал роль Избранного, Драконорожденного, Архимага, но с обычной, казалось бы, такой маленькой, ролью любовника - знаком не был. Он, на чьих плечах лежала некогда судьба мира, кто распоряжался скайримскими города и владениями, словно карманными деньгами, кто руководил Коллегией Винтерхолда, не знал, как реагировать на постороннюю чуткость. Телдрин с удовольствием уплетал нехитрый ужин: печеный картофель он заедал солониной и внушительным куском сыра, а потом – жадно припадал к бутылке отборного меда – слишком уж соленой казалась пища. Курил бессменно и много – В Вайтране ему удалось раздобыть изумительного сиродильского табака, по качеству совершенно не схожего с тем, что он курил на Солстейме, но с этим Лоэрн мог бы поспорить. Всматриваясь в профиль напарника, губами прильнувшего к сосуду, альтмер наблюдал бюст Неревара, изукрашенный сумрачными чернилами. И благоговение охватывало, и юношеский восторг, столь страшный и прекрасный, заставляющий задохнуться в начале фразы. О, сила воображения! Ведь то был лишь мечник: грубые пальцы с наждаком подушечек, острое ухо, громкие глотки, локоть, оперевшийся о колено. Как много видим мы в лике возлюбленного… - Что? – такого рода взгляды сложно не почувствовать. Лоэрн лишь качает головой, но губы греет улыбка – тихая и кроткая, почти смиренная. Он не хочет, чтобы внимание было навязчивым, он хочет, чтобы мечник комфортно поужинал, покурил, посмотрел в бездонное небо, увидел и его вот так: в профиль, далекого и мечтательного, с унесенными ветром прядями. Ему и невдомек, что Телдрин все это уже видел. Каждый раз, когда взор свой обращал к напарнику – далекому, словно облаком спеленатый Массер, сердце Лорхана словно – могущественное и недосягаемое, почти мифическое, но такое реальное. И, отложив на край спальника дымящуюся трубку, данмер тянет ладонь к магу, и, горячую, несет к скуластой щеке. Он ни за что не предугадал бы, что альтмер способен поймать оную длиннопалой ладонью, поднести к худому лицу, прильнуть губами, прикрыв глаза в молельном жесте. Так благодарят доблестных воинов благородные дамы. Так тянутся к мощам последователи культов. Не каждое движение способно достигнуть сердца, но это – именно такое. И Телдрин обнимает напарника, сильными руками жмет к себе, к сбитой груди, скалистым ключицам. Вминает губы в макушку почти в родительском жесте – покровительном, единовластном. И это – точка отсчета. *** - Расскажешь мне, как ты оказался у скайримской границы? Ветер мял навершия сосен, спускался с гор, рьяный, нес грозу и беспокойные сновидения тем, кто способен их видеть. Огонь оберегал путников, но и привлекал внимание случайных странников. Эльфов это заботило мало – в степной глуши это их стоило бояться – по крайней мере, они так считали. Ночь заворочалась в низинах. И Лоэрн начал рассказ. Поведал он о том, как покинул Саммерсет с исследовательской экспедицией – целью ее были айлейдские руины Липсанд Тарн, что стояли, древние, в дремучих закоулках Сиродила. На вопрос об айлейдах ответом Телдрина было лишь фырканье (альтмер словно бы застал врасплох ученика в академии, который не подготовил урок). В отряд экспедиции входили полевые маги (коим на тот момент был и молодой амбициозный Лоэрн), боевые маги, пара зачарователей и алхимиков, ну и, разумеется, небольшой отряд Доминиона. Цели стояли довольно размытые и, оттого, более притягательные: изучение древних механизмов, сбор велкиндских камней и камней варла, поиск тайных переключателей, тоннелей, механизмы ловушек и тайников. Словом, на момент становления Лоэрна архимагом Винтерхолдской Коллегии, он снаряжал десятками подобные предприятия, касаемые нордских и двемерских руин. Археология, сопряженная магическими изысканиями. Каждый забытый город – один маленький план Обливиона. Со своими загадками, тайнами и опасностями. Колонны, изваяния, барельефы – это те вещи, чью красоту невозможно объяснить мечнику. Что видел редоранский воин в любых погребенных городах и усыпальницах? Цель, врага, огрехи в обороне и доспехе, технику и тактику, последовательность выпадов и уклонений, возможность встретить противника за тем углом или вон за той колонной. Может, дело в дальности ведения боя, может – во внутренних изысках. Только вот Лоэрн видел там белоснежные строгие своды, мерцающий камень, изысканные деревья на дверях и стенах, украшенные крошкой льдистых лазуритов, смертоносные ловушки и гильотины, витражи, кованные перегородки из вьющегося металла… Как это показать? Как описать восторг, что набрасывался на юного эльфа из каждой новой комнаты? Как выразить тот благоговейный трепет - когда касаешься пальцами творений Великого Народа? Столь же невозможно, сколь для альтмера – услышать пение металла в занесенном смертоносном клинке. Увидеть первородный танец в славном поединке. Лоэрн не помнил, сколь глубоко опустились они в забытый город. Вспоминалось лишь то, что, с какого-то момента, начали пропадать ученые. Отряд Доминиона размещался лагерем снаружи– их единственной задачей было не допустить утечки информации, реликвий и достижений экспедиции. Сейчас Лоэрн понимал это. Тогда же, будучи в возрасте нежном и наивном, он искренне верил, что, в случае опасности, офицеры смогут их защитить. Будут их защищать. Доподлинно неизвестно, когда исчезновениям начали придавать значение. Углубляясь в руины, маги постепенно разбредались – хоть и условились держаться неподалеку, разбились на группы поменьше. Некоторых увлекали потайные двери и скрытые ходы, другие же не побрезговали бы умыкнуть случайную безделушку. Не все они продали сердце науки, но тщеславию – большинство, а кто и откровенной жадности (до открытий ли, до украшений – дело десятое). В какой-то момент шорохи и шепотки в темноте обрели смысл – зловещий, пугающий. Нет, не призрачное дыхание, шаги или звуки. Когда, расположившись у костра с товарищами – за ужином ли, за беседой или вином – чувствуешь вдруг чужое присутствие. Холодок, что закрадывается под манжеты, прикосновение собственных волос к щеке в отсутствии сквозняка. Да, скрип костей и шаги в коридорах – это жутко, но сие – видимая угроза. Тогда еще юный эльф не знал, что значит быть прирожденным ночным охотником. Когда сама тьма оплетает ступни, когда она – любящая мать и лучшее укрытие. Вампиры не нападали открыто и внезапно – не за чем было. Найденные тела сотоварищей были растерзаны и обескровлены. Все знали, сделали выводы, но момент был упущен. Никто теперь не скажет, выжил ли Лоэрендилл из-за крови дракона, из-за сурового рока или по чистой случайности. Только он, не в пример своим умерщвленным товарищам, поднялся тогда, вернулся в изломанное голодом тело, в душной смертельной жажде, в благословенной темноте изысканных коридоров. Дикие вампиры были осторожны и безжалостны. Они отлавливали по одному, не смея рисковать своим кланом, так ладно и удобно обосновавшимся в древнем городе. Лоэрн не был исключением, не был еще исключительным, спасителем Скайрима, Тамриэля. И он попался. А потом. Он бежал и ел. Ел и бежал. Ненасытное мертвое тело, бездыханная грудь. Но силы есть, их невозможно много, они хлещут и бьют через край, гонят вперед и вперед. Жадность, жажда крови, ликование, победа над смертью! Победа ли? Никто сейчас не скажет, чьей жертвой пала экспедиция, но ни один из талморцев так и не спустился по зову гонца в руины. Была ли то кара, возмездие ли? Но Лоэрн отчетливо помнил брызги крови на белом, высоком, величественном Храме Древности. В багрянце заката они рдели жидким рубином, вином выдержанным и древним, словно само мироздание. И, где-то там, на границе взгляда, крохотными камушками в пожарище уходящего дня, застыли с ледяным ужасом глаза офицера Валмира. А дальше и рассказывать нечего. Он ел и бежал. Бежал и ел. От себя бежал, от ужаса содеянного, от своей прошлой, такой прекрасной, жизни. Бежал к повозке и казни. И, наверное, немного, к Телдрину Серо, редоранскому мечнику. *** Маг напряженно всматривался во взъерошенные ветром языки пламени, тогда как ладонь мечника мерно гладила его по волосам, вплетала пальцы в пряди, гладила по спине. Узнай Телдрин, что история это не ведома более ни одной живой душе – надулся бы от гордости. Он вытянул ноги, чуть откинулся назад. - Иди сюда, - похлопал ладонью по колену. Они были благодарны друг другу. Лоэрн лег на спину, устроив голову на коленях мечника. Он невидящим взглядом смотрел в бесконечное смурное небо, а Серо убирал волосы с лица мага мягкими задумчивыми движениями, смотрел в огонь и думал о своем. Может, переваривал услышанное, может, пытался увидеть рубины кровавых капель в алом закате, белые ступени и эльфийские лазурные камни – ведь красиво же. Таинство ночи, ритуал воздаяний чужому прошлому. Еще Телдрин размышлял о том, что уводить тему в безопасное русло должен уметь всякий уважающий себя архимаг, дабы не доводить до скандала, например, то, что кого-то из учеников опять испепелили. Или то, куда постоянно пропадают запасы лунного сахара с полок общей алхимической лаборатории. И альтмер это умел – отменно умел и весьма успешно практиковал – надо отдать ему должное. Только вот… - Знаешь что? – Лоэрн повернулся на голос и снизу вверх уставился на неожиданно заговорившего данмера, – А про то, на кой ляд тебе сдались все эти маски, ты мне так и не рассказал, - альтмер чувствовал усмешку в его голосе и сам невольно улыбнулся. Поерзал, устраиваясь удобнее. - Тут нет ничего такого, о чем я бы умолчал сознательно, - говор его был смирен и вальяжен – он откровенно наслаждался прикосновениями мечника, – Маски вождя нет в настоящем этого мира, зато она есть в прошлом. В том времени, где культ еще существовал. Она обладает воистину страшным свойством – подчинением. Мне всего-то нужно расставить маски по постаментам – именно так верховные жрецы присягали своему вождю. Именно так устанавливалась связь между ними. Связь и добровольное подчинение. Провозглашение более могущественного. Я точно не знаю, что произойдет в действительности, однако, судя по моим исследованиям, Морокеи подчинится Конарику, как сильнейшему из них, займет свое место в иерархии и… Казалось, маг должен был сказать что-то еще, но голос его прервался. Он нахмурился и закрыл глаза. Он услышал нечеловеческий крик в голове, рык почти по-звериному отчаянный, хруст ломающихся ногтей, что заскребли по ту сторону собственного черепа. Страшный момент осознания затянул удавку на шее – и клокочущий припадками ярости голос заглушил остальные звуки. Морокеи верещал «ничтожество», но, то был не священный драконий язык, созданный для молитв и служений. То был язык не общепринятый, но от того было только страшнее – ведь Лоэрн понимал его. Морокеи обращался Савосом и своим ссохшимся телом, по сей день, вероятно, покоящимся в Лабиринтиане – и эти метаморфозы заставляли зрачки мага болезненно сужаться. Он вещал громогласно о смерти и предательстве, он знал, что Лоэрн не останется безучастным. Ведь архимаг Арен сейчас был лишь пеплом. Он, живший только в воспоминаниях альтмера – неумолимо оборачивался прахом. И вот – маг уже с трудом вспоминает его лицо, хотя наверняка знает, что оно – его. Он ласкается к чужим ладоням – и существо Морокеи изранено верещит, вынуждая испытывать жалость. Имя Савоса не хранили летописи – его хранят лишь губы Лоэрна, некогда исправно шепчущие его, ласкающие нежными интонациями. Морокеи знает, что, умри архимаг для этого эльфа – и жрец останется ни с чем. Он знает, что ведом был чужой рукой, что этой же рукой ведом был и Лоэрн. Он знает, что последняя маска утеряна, но не знает, что мощь её стала частью Всеобъемлющего Времени, что смешалась она с самой сущностью Мундуса. Он ревел израненным зверем, силясь найти острые углы, крохи тех разрушающих воспоминаний-рычагов – и ревел еще более безобразно, когда не находил. Ведь темная ладонь данмера все еще нежно гладила светлые волосы и впалые щеки, покуда маг хмурил брови и сжимал веки. Лоэрн поднес пальцы к виску и сдавленно сглотнул. - И тогда он должен оставить меня в покое, - с усилием маг закончил, наконец, фразу. *** - Кажется, я все еще влюблен в тебя с прошлой ночи, маг. Мечник встал, дабы помешать затухающие угли и подбросить хворосту в костер. Альтмер лежал на спальнике, подперев рукой голову, наблюдал за мечником. Ночь затопила непроглядной тишиной долину, уютной поволокой расположилась за частоколом молодого ельника. Лоэрн любил ночь. Лоэрн, кажется, немного любил данмера. Он улыбался. - Тогда что ты там делаешь? – подал голос альтмер, - Я тебе все это рассказал не для того, чтобы ты теперь стоял ко мне спиной, - прозвучать должно было насмешливо, но получилось слишком колко. И Телдрин обернулся – медленно, почти угрожающе. Взгляд – вожделенный, на губах – сумасшедший оскал. Он повернулся, подошел, опустился на колени. В раскосых зеленых глазах все еще плясали насмешка и ехидство, но они таяли. Поволока в рубиновых росчерках, страсть в движениях. Телдрин вжал в спальник худое юношеское тело, навис над губами. - Целуй меня. - Нет, ты целуй. - Нет. Сначала, я тебя раздену. Он хочет сам снять все одеяния, своими руками добраться до каждой завязки, пуговицы, шнурка. Ведь в этом что-то есть, не так ли? И он кладет ладони на живот, они скользят, шальные, под архимажью накидку, снимают через голову. Лоэрну несколько досадно, что надо просить – ведь неужели за весь вечер и все взгляды – не понятно было? Он всегда просил. «Молил и ждал, и любил. И все сам», - вставляет свое Морокеи. Телдрин развязывает пояс, распахивает робу. Задирает нательную рубаху, полупоцелуем-полуукусом припадает к плоской груди. «Как-будто к женской», - подмечает Морокеи. Лоэрн отворачивается, волосы падают на лицо, обнажают шею. Телдрин кусает и ее. «Как-будто мстит», - влезает Морокеи. Глаза закатываются под закрытыми веками. Не от страсти – от Морокеи. Но жар данмерова поцелуя способен разбередить и головешки. И у мага немеют пальцы, он хватается ими за нагой череп напарника, словно за соломинку. И пропадает на губах. Поцелуй – сильный, мужицкий, несколько грубый, властный, страстный. Мышцы, что оплетают лучевые кости, играют в тенях, перекатываются натянутыми струнами. Звуки полнят ночь – влажные и смелые. Кажется, будто Лоэрн пытается как можно ближе. Он обхватывает бедра напарника ногами, кидает руку поперек жесткой спины, сжимает пальцами черные волосы, ломает языком рассудок мечника. Он ни разу еще не позволил себе быть смелым с чувствами. А вот сейчас – трется напряженным органом о твердый член напарника. - Сделай это для меня, – в самое ухо. - Подожди, я тебя целую. И губы покидают губы. Лоэрн сразу как-то весь обмякает, расслабляется. Не отстраняется – ему некуда. Просто не держит так крепко, никак не держит. «Подожди», - ехидно передразнивает Морокеи. О, да, тут он прав. «Подожди» - это слишком знакомо. Одному битва с Алдуином научила его точно. «Или ждать, или…» Но нет больше никакого «или». *** О том, что будет пронесено сквозь время ведал лишь Акатош. Ровно как и о том, какие именно подробности легенды будут утаиваться и храниться под строжайшим секретом. Обетом молчания, быть может. Мало кто знал высокого эльфа по имени Лоэрендилл. Замкнутого, временами, и абсолютно нелюдимого. Проводившего за книгами времени больше, чем, может быть, следовало бы. Уязвимого в моменты слабости, нежности. Раскрывающего себя страждующему и – буквально, после гибели любимого человека. И у Савоса Арена были свои слабости – ведь не на чистейшей же магии был взращен его чудесный сад, и не напрасно он стряхивал остатки земли с длинных рукавов своей вычурной робы. Никому не интересно, что за титулами скрываются имена, а за масками – лица. Северяне должны помнить своего спасителя, но его раскосые глаза и островерхие уши помнить не следовало. Не следовало их детям знать имени последнего Драконорожденного и того, что не в каждом эльфе стоит видеть лишь заклятого врага. "Архимаг" или "Довакин" следовали рука об руку в безжалостных потоках времени, неумолимо утратив личности. Хотя и здесь не было никаких «или».