Конарик

День клонился к вечеру, когда вздохи и ругательства данмера достигли апогея. Весь путь он плелся за напарником под кромешным дождем, в сыром доспехе и тягостном молчании. Скомканный вечер воплотился в ровно такое же утро, и, как не пытался мечник разговорить молчаливого Лоэрна – на все получал односложный ответ. Эльф глубоко ушел в себя, лицом – под Морокеи, и невозможно было ничего прочесть. Но в одном Телдрин был уверен: будь напарник каджитом – хвост бы его висел безжизненной плетью, лишь изредка нервно подрагивая. Плотная стена дождя смазывала грани пространства и очертания гор. Его острый запах морочил голову дурманом благовония, рябые руки вбивали путников в щебень тракта, оставляя на поверхности лишь оголенные кости. Небо накренилось до самой земли, грузно ухало громовыми раскатами, когда в его одутловатые бока впивались скалистые утесы. Кустарники и травы раболепно льнули к земле, орошая ее тело своими семенами. Тонкие костлявые ноги мага путались в отяжелевших одеждах; по старинным перстням, нанизанным на узловатые пальцы, струилась вода. - Эй, Лоэрн. Молчание. Только плеск шагов по мокрому камню. - Лоэрн, - более настойчиво. Стоило мечнику протянуть руку к плечу напарника, как тот резко обернулся. Морокеи уставился в душу. Древняя маска – жуткая, немая - плотно прилегала к лицу мага. Каменным изваянием альтмер высился посреди тракта, с таким же недвижимым полотном лица, свисающими вдоль тела руками. - Ты что-то хотел? – голос прозвучал нервно и глухо. Данмер переступил с ноги на ногу. - Смеркается уже, надо подумать о ночлеге. Да и перекусить бы не помешало. Послышался невнятный булькающий звук, мало похожий на звонкий смех эльфийского юноши. - Согласен, - в голосе звучала улыбка – широкая, возбужденная, кровожадная, - Перекусить бы не помешало. Невольно Телдрин отшатнулся на пару шагов. Он вглядывался и изучал фигуру мага, мистические узоры древних орнаментов на полотне капюшона. Не мог видеть лица, но готов был поклясться – глаза его сверкают янтарем. - Мы уже почти пришли. Серо не знал: хищник давно уже шел по следу. Вампир вышел на охоту. *** Когда Лоэрн свернул с дороги, данмер нервно сглотнул. Траву орошали темные липкие пятна, кровавым следом скрывались за утесом. «Интересно, как долго он шел по этому следу?» Жидкость смрадила убийством сквозь завесу дождя. Убийством – и расчленением. Да, за годы странствий с бывшим напарником мечник привык к виду кишок и внутренностей, но сейчас, в сгущающейся тьме, он чувствовал угрозу от худой удаляющейся фигуры – и от этого было не по себе. За утесом огромным окровавленным ртом зияла пещера. Ему показалось, или маг истерично рассмеялся? Плечи и спина его дрожали, он едва справился с полотном маски и, наконец, снял ее. Трясущимися от предвкушения руками, эльф затолкал ее в сумку, обнажил руки. Не тем вальяжным спокойным жестом, коим по обыкновению обнажал ладони перед схваткой, но буквально – закатал рукава. Серо приготовился уже к кровавой бане, только не решил еще – будет ли участвовать. Он ясно понимал, что руки вампира будут запятнаны до локтей, а тот просто не хочет отмывать от чужих ошметков рукава вычурного возлюбленного одеяния. Вампир видел сомнение. Так или иначе, Серо взялся за рукоять клинка, но жест этот не был тверд. Маг обернулся к напарнику и рассмеялся. Не добро, подбадривающе, но с издевкой, ехидством и ликованием. - Можешь оставить его в ножнах. Просто смотри на меня! И Телдрин смотрел. И видел боль. Сожалел о ней, и о собственной нерешительности. Архимаг не призвал дремор – душа требовала хорошей горячей схватки, сердце щемило и требовало чувств – пусть и таким извращенным образом. Душа, израненная Морокеи, окровавленная думами и мыслями, клятыми воспоминаниями. Она кричала, Лоэрн – молчал. Закричи он, все могло бы обернуться иным образом. Но – вот он скользнул в пещеру и, спустя пару мгновений, до Телдрина донеслись чужие душераздирающие вопли. Сквернословия, мольба, ярость. Заверещали молнии – этот звук он теперь ни с чем не спутает. Скрепя сердце, мечник вошел в пещеру Сломанный клык. *** Маг почти танцевал в своей лазурном магическом одеянии, почти красиво и, совершенно точно – смертоносно. Он сплетал пламя и молнию – ему ли не знать, что огонь доставляет его собратьям ужасные мучения, и только дезинтеграция способна положить конец страданиям. Мечник смотрел, как ему и было приказано. И видел женщину, что корчилась на полу под безжалостным жестом заклинателя. Волосы ее горели, обжигали кожу, опаляли молодое лицо. Молодое ли? В кривом оскале Телдрин смог разглядеть неестественно длинные клыки. В неверных вспышках молнии – заостренные скулы, янтарные глаза. Такие же, какими высокомерно взирал на нее мучитель. Лоэрн наслаждался, словно ребенок, что жег насекомое через лупу. У ног его уже белели чужие кости, по кругу темнели гробы и саркофаги, в коих мирно дремали жертвы и их трэллы. И, теперь уже вечно – пеплом под замшевыми мажьими сапогами. - Я дарую вам милость! – громко вещал мажий голос вперемешку с диким хохотом. Может, тому виною были воспоминания, что слушал Телдрин накануне вечером. Милость, что подарили самому альтмеру в великолепных руинах Липсанд Тарна. Милость, что так на руку пришлась Морокеи. Телдрин не мог сказать. Телдрин не мог говорить. Поединок с мастером-вампиром – зрелище завораживающее. Данмер со сморщенным сангвинаре лицом, прикрывающийся молоденьким трэллом, длинными черными волосами и кровожадным оскалом. О, надо было видеть его лицо, когда высасывание жизни не сработало! Надо было видеть лицо Лоэрна… Моложавое, как-будто разгоряченное, с диким пламенем во взгляде, зычным раскатистым хохотом и хищным оскалом. Он, сияющий зыбким доспехом, расправив плечи, лил струи пламени в окровавленную грудь противника. Бесстрашно приближался, облизывая сухие губы, опаляя кисточки на накидке Арена. Зажав пальцами искрящийся сгусток молнии, он почти наверняка раздумывал, даровать ли данмеру быструю смерть, или медленно испепелить до головешек. Мастер-вампир шипел, стоя на коленях, скреб ногтями каменные ступени от нестерпимой боли. Жестом почти скучающим, Лоэрн направил тому в грудь грозовой разряд, и тот, с треском, разорвал вампира на части. Они – части эти, попали на волосы Лоэрна, на лицо его и руки, забрызгали сапоги и полы мантии. Он брезгливо сбросил липкий ошметок с тыльной стороны ладони и, все также скалясь, повернулся к юноше-трэллу: - Подойди ко мне, теперь я – твой хозяин! И, скорее ему, чем Телдрину: - Теперь можно и перекусить. *** На это Телдрин смотреть уже не мог, но отвернуться – не получалось. Требовательным движением рука мага вцепилась в запястье юноши, дернула, требуя подняться. Трэлл подчинился. Лоэрн подцепил лицо жертвы двумя пальцами и придирчиво осмотрел: молоденький норд – свежий и полнокровный («а мастер-вампир был гурманом, ха»). И это уже не был вопрос морали и ясности ума, когда один из вас – вершина пищевой цепочки. Редоранский мечник мог ужасаться и порицать сколь угодно долго, но лицемерие это ровным счетом ничего не стоило. К чему лукавить перед самим собой? И альтмер, без сожалений, порывисто, припал к мягкой, теплой, юношеской шее. Пил открыто, не стесняясь, ведь имел право, брал свое. Вампиры – очень честные существа. Признать, что для пропитания нужна человеческая кровь, взять ее – не заискивающе, украдкой, словно ночной домушник, но полноправно и при свидетелях – заслуживало уважения, хоть и шло вразрез с благопристойностью и добропорядочностью. - Он уже не человек – еда, - словно поясняя очевидное. Телдрин же не мог понять, как чей-то нордский сын мог оказаться едой. Но ведь и Лоэрендилл, в свое время, оказался ею, не так ли? «Более удачливое пушечное мясо» - почему-то вспомнилось мечнику. Там и заночевали. Но, чего греха таить, уснуть данмеру не удалось. Зато маг, пресытившись, без обиняков развалился на двуспальной кушетке вампира. Укрывшись шкурой, с книгой и бутылкой вина (раздобыл аргонианское кровавое в массивном сундуке клана). Словно бы не смущали его черепа, расставленные на книжных полках и человеческое сердце, украшавшее массивное серебряное блюдо в центре стола. А Телдрин… Не то, чтобы он испугался – доводилось видать вещи и пострашнее. Он был изумлен силой и кровожадностью. Он… Понял, наконец, что связался с вампиром. Когда глоток-другой – прелюдия, часть ласки и вожделения – это одно. Но вампир выпил юношу до конца. Он наконец-то наелся. Он наконец-то раскрылся. Мечник с ужасом наблюдал за этой сценой. Он видел, как закатились глаза трэлла от удовольствия и облегчения. Он понимал, что сознания и личности не осталось в сием объекте пропитания, но явственно ощутил благодать смерти, которая снизошла до юноши в момент прелюбодеяния. Его душа вздохнула с облегчением, когда Лоэрн испил последний глоток жизни. Чинно стер остатки крови с губ тыльной стороной ладони. Стоило ли презирать за такое? Ведь альтмер не сделал ничего, что не было бы присуще его сущности. Но Серо знал, что в наплечной мажьей сумке покоились два пузырька с кровью. Он понимал, что магу под силу было даровать трэллу смерть одним взмахом смертоносной руки. Но он не проявил милосердия (по своим ли причинам, или – Морокеи), и вот за это – презирать стоило. *** И вот теперь, в засаленной комнатушке сельской таверны в Рорикстеде, Телдрин чувствовал себя прескверно. Оленье мясо постное и жесткое, жилистое – не прожевать. Видимо, престарелый охотник подстрелил престарелого же умирающего оленя – единственную добычу, что оказалась ему под силу. Перебродившее вино казалось особенно кислым. Скрипящие половицы раздражали. Ровно, как и отсутствие архимага. По прибытию, альтмерский выродок, не говоря ни слова, занял самую душную и тесную комнату и заперся там, предусмотрительно оставив у двери одного из своих даэдрических прислужников. Едва ли хозяин таверны позволил подобное действо, однако же, сколь-нибудь приблизиться к зловещему изваянию не позволял суеверный страх, да и заплаченного золота хватило бы на год безбедного существования. По дороге от пещеры, он, как и накануне, не проронил ни слова. Что и говорить, отношения остыли и дрожали, словно стрела, наложенная на натянутую тетиву. Маг, не обращаясь ни к кому конкретному, скрывшись за бессменным ликом Морокеи, всю дорогу бормотал что-то, словно спорил, походя на умалишенного. С магом творилось неладное, но у Телдрина не было особого желания выяснять что именно. Перед глазами все еще стояла обмякшая фигура вампирского трэлла. Потому в «Мороженом фрукте», они разошлись по разным комнатам, условившись утром выдвинуться до Морфала. Телдрин все еще сомневался, стоило ли далее сопровождать мага в его изысканиях, но, покуда не принял окончательного решения, остался в таверне. Обо все этом можно подумать позже, да и голодный желудок смятенному разуму – не товарищ. Эгоистично, да, учитывая все, что между ними было. Опять же, учитывая то, что ничего практически и не было (так, потрахались пару раз, хорошо потрахались, но что с того?) – и сожалеть не о чем. Мечник малодушничал, но скверное настроение лишь подбросило поленьев в пожарище. Тут не до мыслей о высоком, хоть и знал, что кривил душой. Хотел ли маг обезопасить постояльцев от себя, или же им движила потребность уединения – мечник знать не мог. Как не мог знать и того, какого рода эксперименты проводит альтмер над собственной личностью. Ума хватило не бродить под его окнами, дабы не лицезреть леденящие душу магические всполохи, что пробивались сквозь дверные щели. Иначе, следуя порыву выломать дверь ко всем чертям, неумолимо пришлось бы вступить в поединок с даэдрическим воином. Пожалуй, трезво рассудив, можно смело сказать, что это была бы последняя схватка на веку бравого редоранского мечника. Едва ли Телдрин мог предположить, что вот сейчас, когда он лениво выковыривает из зубов остатки оленьего мяса и рассуждает, стоит ли оставить своего солнцеликого или остаться подле, архимаг наживую свежует свое нутро. Что архимаг достиг того уровня саморазрушения и магического искусства, благодаря которому ему под силу воспроизвести фантомов своей памяти, возродить минувшие события и прожитые годы не внутри своей черепной коробки, но вживить их в действительность, вплести в эфемерные временные потоки Мундуса. Морокеи и безвременно почивший Арен вышагивали по сцене демонического театра абсурда. В качестве публики выступал лишь Лоэрн – безвольным телом лежавший на трактирной кровати, в покосившихся стенах своей персональной преисподней. Альтмер, прищурившись так, как умеет только он, вглядывался в фигуры и лица, движения и мимику, прислушивался к откликам своего тела – учащенному дыханию, налившимся чугуном пальцам, чудовищной жажде, зарывающейся холодными пальцами в сырые упругие мышцы, выдирающей из-под кожи сухожилия и нервы, оголяющей кости и сизые веревки вен. Отсыревший потолок давил на грудь могильной плитой, сосредоточенность ломала тонкие пальцы – ведь особого труда не составит позже их восстановить. По щекам текли слезы. Лоэрн знал про нездоровый интерес Арена к его мертвому телу. Любопытно было, сможет ли оно перенести вскрытие. И, как показала практика – оно могло. Насколько омертвевшие нервы притупляют чувствительность? Действительно ли при взгляде на любимого сердце бьется чаще? Пожалуй, престарелого фанатика останавливала даже не сама концепция подобных экспериментов, а отсутствие такого количества крови, которая непременно понадобилась бы для заживления увечий и регулярности опытов. Телдрин не знал, что сейчас, за старой покосившейся дверью, альтмер поднимает руку и кричит – ведь собственные внутренности висят над ним, словно привязанные нитками к пальцам. Не знал, что сам сделал вчера, в пещере Сломанный клык – то же самое, и делает сие прямо сейчас. А Лоэрн воет, обливается слезами, показывает Савосу и Морокеи, что внутри – такой же, как все. Вопль этот не слышен только потому, что архимаг не хочет, чтобы его слышали - ведь Архимаг Арен желает, чтобы подобные крики принадлежали лишь ему. Вот и вчера Лоэрн молчал. Лежа на провонявшей кровью кровати вампира, уткнувшись невидящим взглядом в книгу, глуша вино – в глубине души он кричал, выдирал собственные кишки и сухожилия, но внешне оставался спокойным. А сейчас ему ничего не мешало совершить возмездие над проклятым телом и разумом, что столь незаметно поддался воли Морокеи. Сейчас он смотрит на фантом Савоса Арена и может, наконец, заглянуть ему в лицо заплаканными глазами, рассказать о случившемся, показать то, что, как надеялся Лоэрн, архимаг так любил в нем. То, что у него внутри.